— А теперь, — приказала княгиня, усаживаясь в кресло, — рассказывай, как ты посмела ослушаться меня!

Но едва Катя открыла рот, ее перебил Александр:

— Maman, это я разрешил Кате приехать.

— Ты?! — круто развернувшись, Софья Петровна ошеломленно уставилась на сына. — Ты?! — она без сил откинулась на спинку кресла. — Да как же такое могло прийти тебе в голову?

— Ну так вот… пришло, — пробурчал Александр.

Катя с благодарностью посмотрела на брата. Однако, это так похоже на него: не предупредить ни о чем заранее! Впрочем, скорее всего, он и не задумывался об этом до последней минуты.

— Вот значит как, — выдохнула мать. — У вас заговор против меня. Ох, и дурак же ты, Саша! Зачем ты сделал это? — закричала она.

По лицу Александра ясно было видно, что он сдерживается из последних сил, чтобы тоже не сорваться на крик. Но все же он ответил почти спокойно:

— Я сделал то, что считал нужным, maman. Кате уже шестнадцать лет. Ей давно пора выйти в свет и найти себе мужа.

— Я могла бы найти ей мужа и не привозя ее сюда! Что если она опять заболеет? Об этом ты подумал?

Александр исподлобья посмотрел на мать.

— Подумал, да. И еще кое о чем подумал. Я не стану сейчас говорить об этом, вы и без того знаете мое мнение.

Катя устало прислонилась к краешку стола, наблюдая за отцом. Неужели он ничего не скажет в ее защиту? Юрий Александрович, снова устроившись в кресле, молча курил свою сигару и в разговор не вмешивался. Вертикальная морщинка, идущая от переносицы к высокому лбу, обозначилась резче, словно он напряженно думал о чем-то, и пальцы, подносившие сигару ко рту, казалось, двигались совершенно механически.

— Значит так, — Софья Петровна резко поднялась на ноги и повернулась к дочери. — Все еще можно поправить. Ты немедленно отправишься назад в Вольногорское. Акулина будет сопровождать тебя.

— Что? — Катя отпрянула. — Maman, прошу вас!

Вот и произошло то, чего она так боялась. Maman отказывается принять ее в доме, и один Бог знает почему. Неужели ей и вправду придется вернуться в деревню? Она с надеждой посмотрела на отца и брата, но те молчали. На Сашином лице ясно читались злость и растерянность, а вот о чем думал отец, понять было невозможно.

— Ничего не хочу слушать, — отрезала мать. — Собирайся. Только прежде… — она на миг заколебалась, но все-таки закончила: — Прежде отдай мне перстень, который подарила тебе прабабушка.

Катя похолодела.

— Но зачем он вам, maman? — настороженно спросила она, пытаясь выиграть время. — Ведь прабабушка подарила его мне.

— Изволь не спорить со мной, — отозвалась княгиня. — Наталья Ильинична совершила ошибку, доверив его такой глупой и сумасбродной девчонке, как ты. У меня он будет в большей сохранности. И довольно препирательств! Ну же, перстень, сию секунду, я жду!

Катя тяжело перевела дыхание. Руки дрожали.

— У меня его нет, — угрюмо выдавила она. — Я его потеряла.

— Как?.. — раскрыв рот, Софья Петровна потрясенно смотрела на дочь.

— Да, потеряла, — обреченно подтвердила Катя. — Еще летом, когда… когда купалась в озере.

Произнеся эти слова, она бросила украдкой взгляд на брата, и Александр чуть заметно кивнул головой, словно одобряя сказанное. Правды и в самом деле говорить было нельзя, Катя это понимала. Что изменится, признайся она, что перстнем завладела Габриэла Канижай? Если откроется ее знакомство с дамой подобного сорта, станет только хуже.

То, что произошло в следующую минуту, было больше похоже на кошмарный сон. Взвыв, словно волчица, потерявшая детенышей, трясущаяся от ярости княгиня схватила дочь за волосы и свободной рукой стала наотмашь хлестать ее по щекам.

— Дрянь, дрянь, дрянь! — рычала она, цепко удерживая девушку и со всей силы лупила по лицу, уже не разбирая, куда попадает.

Катя в ужасе съежилась, зажмурив глаза, закрылась руками, но не посмела противиться, молча терпя безжалостные затрещины, которые без перерыва сыпались на нее. Отец и брат, в первую секунду ошарашенно застывшие, бросились к ним, но не так-то легко было остановить разъяренную княгиню.

— Софи, прекрати! — князю наконец удалось оторвать жену от дочери. Схватив за плечи возмутительницу спокойствия, которая продолжала отчаянно вырываться, он оттащил ее на безопасное расстояние и толкнул в кресло, принуждая сесть.

Софья Петровна, тяжело дыша, плюхнулась на сиденье, и муж предусмотрительно навис над ней, продолжая удерживать за плечи.

Дрожащая Катя, лицо которой горело огнем, беспомощно подняла полные слез глаза на Александра, и тот сгреб ее в объятия, крепко прижав к себе. Неразборчиво пробормотал что-то успокаивающее, гладя растрепанные волосы сестры, из которых посыпались шпильки, звонко ударяясь о паркет.

Катя стояла, задыхаясь от невыплаканных слез, судорожно вцепившись в Александра, и чувствуя лишь тупой животный страх в оцепеневшем теле. Голова была пуста.

На несколько долгих минут в кабинете повисло напряженное молчание. Отступив от затихшей супруги, Юрий Александрович окинул детей сокрушенным взглядом и усталым жестом скрестил руки на груди. Тишину нарушил его голос, звучавший на редкость твердо и непреклонно:

— А теперь послушайте меня, Софи. Я больше никогда не допущу ничего подобного. В прошлом я почти не принимал участия в судьбе своей дочери, позволив себе пойти на поводу у вас, но теперь все будет иначе. Я принял решение. Наша дочь останется здесь, с нами, навсегда. И я не собираюсь спорить по этому поводу.

— Здесь? — прохрипела мать, и ее лицо собралось в жалобную гримасу, словно она собралась плакать. — И вам безразлично, что…

— Мне безразлично все, кроме счастья моих детей, — оборвал ее Юрий Александрович. — Катя останется здесь. И вы больше никогда не поднимете на нее руку. Саша, — после паузы окликнул он сына, — уведи сестру и… позаботься о ней.

— Хорошо, отец, — отозвался Александр, не глядя на родителей.

Прежде чем уйти, он критически осмотрел растрепанную Катю и принялся вынимать оставшиеся шпильки из ее развалившейся прически, кидая их в ближайшее кресло. Тщательно пригладив волосы сестры, неумело заплел некое подобие косы и, удовлетворившись результатом, кивнул:

— Идем, Катюшка.

Взяв сестру за руку, он молча вывел ее из кабинета. Катя шла, как сомнамбула, едва переставляя ноги.

Когда взойдя на антресоли, они вошли в ее комнату, девушка без сил опустилась на кровать. Александр сел рядом и обняв сестру, привлек ее голову к себе на плечо. Они долго сидели так, не произнося ни слова. За окном шумел дождь, и на душе у обоих было так же промозгло и скверно.

— Саша, — наконец тихо выговорила Катя, — в чем я провинилась перед maman?

Александр тяжело вздохнул.

— Ни в чем.

— Тогда почему…

Александр поднялся.

— Ты прости, Катюшка, я не могу тебе этого рассказать. Мы… все очень виноваты перед тобой, — не без труда выговорил он. — Но я обещаю тебе, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты была счастлива.

Катя медленно подняла голову и взглянула на него. В чем мог быть виноват Саша? Только в том, что он беспечный мальчишка, у которого ветер в голове? Она тихо отозвалась:

— А что от тебя зависит, Саша?

Александр угрюмо взглянул на нее.

— Об этом мы еще успеем поговорить. Всему свое время. Ты, главное, помни, что все, что было в твоей жизни до этой минуты — осталось в далеком прошлом и никогда не вернется. А теперь у тебя начнется совсем другая жизнь…

— А перстень? — Катя вздрогнула, когда перед ее глазами вновь встало искаженное яростью лицо матери. — Зачем он был нужен ей?

Брат покачал головой:

— Я не знаю, Катюшка. Клянусь тебе, не знаю…

* * *

Прошло несколько дней. Как ни странно, маменькина злоба иссякла. Княгиня больше не задевала дочь, но что было тому причиной, — запрет отца или же ее собственное смирение перед тем, чего нельзя было изменить, — оставалось тайной. Она ходила по дому потерянная, жалкая, с заплаканными глазами и даже приказания слугам отдавала тоном умирающей на кресте мученицы. Точь-в-точь человек, который был уже на волоске от цели, но в последний момент вдруг вместо желаемого получил от судьбы издевательский кукиш, подумалось Кате, осторожно наблюдающей за матерью.

Наружно они вели себя так, словно ничего не произошло; иногда даже обменивались парой-тройкой ничего не значащих слов, но отвечая ей, девушка ясно видела: maman ее не слышит. Софья Петровна была совершенно погружена в себя и, казалось, никто из окружающих не вызывает у нее интереса.

Но свойственное Кате живейшее любопытство на сей раз дало осечку: ни малейшего желания проникнуть в этот секрет и искать подоплеку всех происшедших событий, она не испытывала. Хотелось сохранить к матери хоть немного тепла, а способ для этого был только один — не думать.

А дни, насыщенные приятной жизненной круговертью, предоставляли ей для того немало возможностей. Прежде всего, по настоянию отца в Катино распоряжение отдали гостевые покои на втором этаже, и девушка радовалась, что не придется больше ютиться к маленькой комнатке на антресолях. Новая спальня была изящно обставлена и очень уютна, а примыкавшая к ней обширная гардеробная, как надеялась Катя, ей очень скоро пригодится.

Кроме того, княжна наслаждалась обществом отца, который проводил с ней едва ли не все свое свободное время, стремясь компенсировать дочери нанесенную матерью обиду и, несомненно, желая восполнить упущенное прежде время.

Предысторию Катиного появления в доме, включая все ее дорожные приключения, Юрий Александрович узнал в сжатом пересказе сына, о чем Кате было известно. Он не торопился заговаривать с дочерью на эту тему, щадя ее нервы, но Катя надеялась, что всегда сможет рассчитывать на его снисхождение и понимание. Она чувствовала любовь отца так же ясно, как даже незрячий может чувствовать тепло солнечного луча. Что с того, что в прошлом отец, как и Саша, часто был невнимателен к ней. Прошлое осталось в прошлом, и к нему, слава Богу, нет возврата. А в будущем же, как старалась надеяться Катя, ее ждет только хорошее…