— Раба Божия Анна, о которой вы упомянули в своей исповеди, находится в большой беде. Вам следует предпринять шаги, чтобы разыскать родных этой девицы и принести им весть о ее участи. А так же, если это окажется возможным, и помочь им найти ее.

Катя в ошеломлении смотрела на отца Серафима.

— Отче, — с мольбой сказала она, — я прошу вас, не требуйте этого от меня! Я понимаю, что это мой долг христианский — поступить так, как говорите вы, но я не могу! Первая встреча с этой девушкой не принесла мне ничего, кроме бед и страданий, я лишь чудом осталась жива и не опозорена! Что же, кроме новых бед, может принести мне еще одна встреча?

— Все в воле Божьей, дочь моя, — возразил пресвитер. — Я не могу требовать от вас исполнения епитимьи, это дело доброй воли кающегося. Но о каком же раскаянии может идти речь, если вы не хотите совершить одно доброе дело в возмещение многих, очень тяжких грехов?

Катя вскинула голову, вперив взгляд в его лицо, на котором ясно читался упрек, и несколько мгновений молчала.

— Хорошо, отче. Я подчиняюсь вашему требованию. Хочу только напомнить, что я девица и не могу свободно располагать собой, если это расходится с желанием моих родителей. Что если они запретят мне?

Отец Серафим покачал головой:

— Вы сделаете то, что сможете, дочь моя. Я не вправе налагать на вас непосильную епитимью. И не бойтесь зла, которое, быть может, принесет вам эта жертва. Доверьтесь Господу, его милости и всемогуществу. Другого пути очиститься от греха не существует…

…Он был прав. Она должна принести эту жертву, чтобы Господь поверил в ее раскаяние. Но насколько искренней может быть эта жертва? И не присоединится ли она к стану фарисеев, уверенных, что пробили себе дорогу в райские кущи наружным благочестием, хотя душа осталась черства и пуста, словно скорлупа гнилого ореха?..

Машинально отвечая что-то односложное на расспросы Акулины, Катя шла вслед за ней по церковному двору, направляясь к воротам. Но когда лакей распахнул перед ними дверцу экипажа, Катя внезапно застыла при виде высокого черноволосого мужчины в войлочной шляпе и длиннополом синем кафтане, который быстрым шагом шел по улице, удаляясь от них.

Она видела его только со спины, но сердце гулко застучало в груди, боясь и безумно желая поверить увиденному. Неужели Драгомир?

Забыв о тетке, которая, кряхтя, усаживалась в салон, Катя подхватила юбки и на глазах изумленных слуг помчалась по мокрой бревенчатой мостовой вслед за уходящим цыганом. Вслед ей раздался чей-то испуганный вскрик, но девушка не остановилась. Оскальзываясь и едва не толкая немногочисленных прохожих, которые спешили найти укрытие от внезапно усилившегося дождя, Катя бежала по улице, крича на ходу:

— Драгомир! Драгомир, стой же!

Наконец она ухватила цыгана за плечо, он обернулся, и Катя замерла. На нее смотрело чужое лицо, заросшее бородой чуть не до самых глаз. Рука, сжимавшая плечо незнакомца, бессильно упала.

— Обозналась, что ли, барышня? — рассмеялся цыган, оскалив в улыбке лошадиные зубы.

— Да, — выдохнула Катя, отступая на шаг. Сердце рухнуло вниз, словно брошенный с обрыва камень. — Прости…

— Да ничего, с меня не убудет… — незнакомец продолжал улыбаться, вприщур разглядывая девушку из-под широких полей шляпы, с которых стекали капли дождя. — А кого ищешь-то?

— Его зовут Драгомир, — сама не зная зачем, тихо ответила Катя. — Он из молдавских цыган, кажется… Я точно не знаю.

— Из молдавских? — пренебрежительно протянул цыган и выразительно сплюнул: — Тьфу ты… Рабское племя…

У Кати запоздало запылали щеки, — не от презрительных слов цыгана, смысла которых она не понимала, а от непристойности положения, в котором оказалась по собственной вине. Ей казалось, что все прохожие смотрят на нее, едва не прожигая взглядами. А что скажет Акулина?

Запыхавшаяся тетушка, которую сопровождал лакей, уже была рядом.

— Да уйди ты, черт проклятый! — замахнулась она на цыгана.

Тот засмеялся и пошел своей дорогой, оглядываясь на Катю.

— Ты что творишь, Катерина? — хватая племянницу за рукав, прошипела тетка. — Совсем стыд потеряла!

Девушка безропотно позволила Акулине увести себя. Капли дождя текли по ее лицу, смешиваясь со слезами. Она сама не знала, почему плачет, отчего так больно сердцу. Драгомир по-прежнему был далеко от нее. Неужели им никогда не суждено увидеться вновь?

Оказавшись в салоне кареты, которая двинулась в обратный путь, оцепеневшая Катя тупо слушала гневные слова, что без перерыва сыпались с уст Акулины:

— Ты вообще соображаешь, что делаешь? Это же Моховая, соседи кругом, а ты мчишься через всю улицу за каким-то бродягой! Что на тебя нашло?!

— Мне показалось, я его знаю, — дрогнувшим голосом выговорила Катя.

— И что с того?! Это все Улька твоя, чертова бестия, вечно цыган к дому приваживала и тебя с пути сбила! Ух, я ей все выскажу, пусть только приедет!

— Ульяна здесь ни при чем. Прости, Акулинушка, — всхлипнула Катя, вытирая слезы. — Я больше не буду. Может быть, обойдется, меня ведь здесь еще никто не знает.

— Твое счастье, что лакеи у нас не болтливые, — буркнула Акулина, постепенно успокаиваясь. — Юрий Александрович их в строгости держит. Пречистая Богородица, скорее бы уж тебя замуж отдать, может, хоть тогда ума наберешься и перестанешь семью позорить!

Замуж? Катя отвернулась к окну, которое заливали струи дождя, и ее губы дрогнули в невеселой улыбке. Знать бы еще, кого придется ей осчастливить. Она понимала, что Михаил едва ли покажется ее родителям достойной парой. Имя любимого отозвалось привычной волной нежности в душе, но Катя сразу же ощутила какую-то смутную вину.

До сих пор ей казалось, что она знает свое сердце. Но сегодня оно сыграло с ней очень злую шутку…

* * *

Распахнув двери перед Катей и Акулиной, улыбающийся дворецкий сообщил:

— Их сиятельства только что вернулись, барышня.

Родители?.. Катя обомлела. Все эти дни она готовилась к разговору с матерью, но сейчас, когда этот момент наступил, все нужные слова вылетели из головы.

— Пречистая Богородица, — прошептала Акулина, — что сейчас будет?

Катя метнула на нее взгляд исподлобья.

— Что будет, то и будет. А мой брат?.. — спросила она у дворецкого.

— Александр Юрьевич дома. Все собрались в кабинете, — почтительно сообщил дворецкий.

Бросив плащ на руки слуге, Катя решительно вошла в вестибюль и направилась к лестнице. Остановившись внизу, Акулина молча наблюдала за тем, как девушка поднимается по ступеням, потом перекрестилась, вполголоса шепча молитву.

Распахивая одну за другой двери парадной анфилады, Катя шла к кабинету, и еще не дойдя до него, услышала громкий голос матери:

— Вы понимаете, что теперь будет? Все насмарку, все! Все, чего я с таким трудом добилась! Саша, я надеюсь, у тебя хватило ума не извещать прабабушку?

— Хватило, — послышался в ответ угрюмый голос Александра. — Только, maman, мне совсем не нравится все это…

— Изволь молчать! — оборвал его голос матери. — Ты еще дитя неразумное и выгоды своей не понимаешь! Поэтому я буду решать за тебя!

Катя приблизилась к дверям кабинета. Дрогнувшей рукой ухватила ручку. И не стуча, распахнула створки.

Отец сидел в кресле, раскуривая сигару. Саша и мать стояли возле письменного стола, продолжая препираться, и мать замолкла на полуфразе, когда Катя появилась на пороге. Все трое уставились на нее.

— Bonjour, maman. Bonjour, papa, — старательно сложив губы в улыбку, Катя почтительно поклонилась.

— Солнышко мое! — бросив сигару в пепельницу, князь Юрий Александрович Шехонской поспешно поднялся и, приблизившись к дочери, с нежной улыбкой обнял за плечи. — Как же я рад видеть тебя! Молодец, что приехала.

Как изящен он был, как величествен и одновременно прост! И по-прежнему хорош собой, — годы совсем не портили его. Среднего роста, худощавый, но крепкий, как железо. Плечи, затянутые в бордовое сукно по-модному узкого кафтана, так широки и надежны. Правильные черты лица, обрамленного гривой седеющих черных волос, выразительные, темные, как крепкий чай, глаза и улыбка… сдержанная, как всегда, но удивительно теплая, и взгляд его неизменно теплеет, когда обращен к ней.

Катя порывисто прижалась к отцу. Она так любила его, что каждый знак внимания с его стороны воспринимался как дар Божий, захлестывая душу волной самых пылких чувств. Исходивший от него чуть уловимый запах коньячного перегара защекотал ноздри, но она не отстранилась, с готовностью принимая звонкие поцелуи в обе щеки.

Александр, стоя за спиной у матери, подал ей знак, приложив палец к губам. Катя напряглась. Она не должна о чем-то говорить? Но о чем именно?

— Красавица моя, — отец ласково погладил ее по волосам, любуясь дочерью. — Совсем взрослая стала.

— Извольте прекратить! — крикнула Софья Петровна. — Жорж, отлепитесь от нее наконец! И пусть она подойдет ко мне! Иди сюда, Катерина!

— Нет нужды так волноваться, — сухо заметил Юрий Александрович, отпуская дочь. — Поберегите нервы, дорогая.

Катя медленно приблизилась к матери, покорно поцеловала протянутую руку и, подняв глаза, мужественно встретила обвиняющий взгляд.

Княгиня Софья Шехонская была высокая, стройная женщина лет сорока, с некрасивым, чрезмерно удлиненным лицом, на котором светились беспокойным блеском огромные, невыразимо прекрасные, но, увы, нисколько не украшающие ее, ореховые глаза. Большой седловатый нос бы в едином стиле с тяжелым, не по-женски массивным подбородком; бледные губы — правильной, изящной лепки, но присущая им безвольная гримаса то и дело придавала лицу выражение какой-то жалкой, почти карикатурной нелепости.