— Я уже сказал тебе — это моя сестра! — возвысил голос Александр.

— Я понял, понял, — решительно оттолкнув его от себя, подтвердил Бахмет. — Довольно бесноваться. Сестра так сестра. Пойдем лучше выпьем.

Катя поспешно прикрыла дверь. Машинально оглядывая комнату, она перебирала в уме последние события. Похоже, друзья Александра даже не подозревали о существовании княжны Екатерины Шехонской. Но почему?

Глава 7. Бахмет

Стук в дверь прервал ее размышления. Катя впустила горничную, знакомую ей толстенькую Груню.

— Екатерина Юрьевна, — ахнула та при виде барышни. — А я и не поверила, что это вы! Думала, ошибся Егор. Радость-то какая! Ой, как выросли-то вы, да похорошели! Прямо икона Иверской Божьей Матери!

— Спасибо, Грунечка, — рассеянно улыбнулась Катя, думая о своем.

Вошедший в комнату истопник, поклонившись барышне, сложил возле заслонки печи-голландки принесенные поленья и принялся за растопку.

Продолжая восторженно щебетать, Груня приняла снятый Катей плащ и, оглядевшись по сторонам, в недоумении осведомилась:

— А где же багаж, Екатерина Юрьевна? Неуж-то до сих пор не внесли? Вот бездельники! И людей ваших что-то не видно…

Катя помолчала, думая, стоит ли снизойти до ответа. Но, рассудив, что иначе по дому пойдут какие-нибудь нелепые слухи, все же ответила:

— Успокойся, Груня, нет багажа. В дороге экипаж сломался, меня знакомые подвезли. А багаж вместе с моими людьми в гостинице остался, для них места не нашлось, позже пошлю за ними.

— В гостинице! Вот уж место совсем не подобающее. Слава Богу, что нашлось, кому подвезти, — закивала Груня, видя, что барышня не расположена к долгим разговорам. — Что же, Екатерина Юрьевна, по позднему времени спать вам угодно будет лечь или отужинаете сперва?

Разумеется, Катя, как всегда, была зверски голодна, хотя и перекусила в дороге, и милостиво согласилась «отужинать».

— В доме гости Александра Юрьевича уж больно сильно шумят, — словно извиняясь, сказала Груня, — что если здесь вам ужин накрыть?

И против этого Катя не возражала. Разумеется, меньше всего ей хотелось снова оказаться в обществе пьяных гвардейцев, чьи распаленные водкой голоса доносились даже в эту часть дома. Поужинать, да на боковую — чего еще желать? В печи потрескивают дрова, а уютная кровать так и манит к себе…

— День сегодня постный, — снова точно извинилась Груня, когда был накрыт стоявший в спальне столик, — среда…

Катя покосилась на принесенные блюда. Маринованные огурчики, соленый лимон, студень, судя по запаху, — рыбный, гороховая лапша с грибами и грибные же ушки, плавающие в конопляном масле.

«Ага, постный, — мрачно подумала Катя, принимаясь за еду, — Сашкины друзья все мясо сожрали, вот и постный».

Впрочем, еда показалась ей достаточно вкусной. А когда принесли к чаю левашники с вишней и миндальное печенье, она и вовсе осталась довольна. Чай был для нее напитком непривычным, но вкус его и крепость ей нравились.

— А вашу детскую комнатку на антресолях завтра приготовим, уберем, печь протопим, как следует, — тараторила Груня, — а барыня-то, как вернется, и получше вам спаленку определит.

Она остановилась перед кроватью, задумавшись.

— Что же, белье постельное и ночное вам барынино, пожалуй, взять придется… Сейчас принесу.

Озабоченно вздохнув, Груня вышла за дверь. Ее сомнения были понятны Кате. Предоставлять гостям постельное белье было не принято, эти принадлежности считались такими же интимными, как и нижнее белье. А поскольку Катя не была в родительском доме много лет, никаких своих вещей у нее тут давно не водилось. Получается, она в родном доме та же самая гостья, подумала Катя. Разве что белье ей все-таки согласились предоставить…

Пока вернувшаяся горничная стелила ей постель, добросовестно взбивая подушки и перины, Катя расхаживала по комнате, молча прислушиваясь к хохоту и громким голосам гвардейцев, доносившимся снаружи. На языке вертелось множество вопросов, но она решила оставить их до утра, — слишком хотелось спать.

Наконец с помощью горничной она начала снимать одежду, готовясь ко сну. И когда на девушке остались только сорочка и панталоны, Груня вдруг в изумлении замерла:

— Царица небесная!

Катя бросила на нее непонимающий взгляд.

— Екатерина Юрьевна, да где же вы взяли тряпицу эту срамную? — Груня покачала головой, в ужасе глядя на Катины панталоны. — В штанах же этих одни только непотребные женщины ходят, эти, как их? Кар…кур…

— Куртизанки? — с невинным видом подсказала Катя.

Возведя глаза к потолку, Груня троекратно перекрестилась:

— Вот-вот! Они самые. Не дай Бог барыня увидит, что тогда будет!..

Катя молча стащила панталоны и швырнула их через всю комнату:

— Да не нужны они мне, пропади они пропадом! Я простыла в дороге, вот и надела для тепла.

— Для тепла лучше юбок нижних побольше надеть, — нагнувшись, горничная подняла и скомкала «срамную тряпицу». — Вот барыня, дай ей Бог здоровья, приедет и займется вашим гардеробом…

Умывшись, Катя вынула шпильки из волос, распустила тяжелую, черную гриву и нырнула в постель. Оказавшись на умопомрачительно-мягкой перине, укрытой свежей простыней, под теплым одеялом, хранившим слабый аромат лаванды, она издала стон наслаждения.

— Ах, Екатерина Юрьевна, устала, ясочка моя, — тихонько рассмеялась Груня. — Снов вам сладких, да чтоб жених на новом месте приснился. Да только крючок-то накиньте, барышня. Не ровен час забредет сюда кто-нибудь.

Тяжело вздохнув, Катя снова поднялась и позевывая, заперла дверь за ушедшей горничной. Погасив свечи, вернулась в постель, повернулась, удобнее устраиваясь в пуховом облаке.

«А Сашка стал совсем взрослым, — сонно подумалось ей. — И нет ему до меня никакого дела, даже не спросил, как я в Москве оказалась… А этот светленький, Бахмет… наверно, тот самый Миша Бахметьев, о котором он мне рассказывал прошлым летом в деревне. Лучший друг… Язвительный парень, но… красивый, пожалуй…»

Она прикрыла веки, и в ушах, словно сам собой, прозвучал насмешливый голос белокурого красавчика: «Прости, Шехонской, но я случайно видел, в чьей карете пожаловала сюда эта сестричка».

Катя рывком села на постели и запустив пальцы в копну распущенных волос, мрачно уставилась в темноту. «Это самая известная в Москве сводня и содержательница борделя», — вспомнила она сказанные Сашей слова. Черт возьми, от всего этого можно было просто сойти с ума!

Габриэла — сводня? Это невозможно. Все в ней сопротивлялось этому известию, не в силах принять его на веру. Она знала великодушие и отзывчивость этой женщины, помнила о ее презрении к Стрешневу. Разве презирала бы она его так глубоко, если бы сама занималась подобными делами? Нет, здесь что-то не так, и при первой же возможности она постарается выяснить это.

Но с другой стороны, подумала Катя, задумчиво покусывая ноготь, как иначе объяснить все странности, удивлявшие ее с самого начала? Слишком свободные, без налета светской сдержанности и благопристойности, речи ее и Оршолы, осведомленность о темных делах Стрешнева, упоминание о какой-то подозрительной воспитаннице, которая оказалась убийцей и воровкой…

А загадочные слова Оршолы, сказанные сегодня на постоялом дворе? «Не дай вам Бог дружить с такой, как я». Как же иначе расценить их? Только как скрытый намек, что они принадлежат к разным мирам и общего между ними быть не может.

Но потом память отдала последнее воспоминание, и на душе потеплело. Габриэла попросила Катю закрыть лицо капюшоном, прежде чем выйти из кареты. Заботилась о том, чтобы никто из посторонних не узнал, «в чьей карете приехала в родительский дом княжна Шехонская». Ее репутация, даст Бог, не пострадает. Но привычный порядок вещей в ее голове рушился на глазах… Какой же была эта женщина на самом деле?

Впрочем, что толку думать об этом, их пути навсегда разошлись. Но как невыносимо горько осознавать это…

Катя завернулась в теплое одеяло, и стараясь не слушать пьяные вопли гвардейцев, закрыла глаза. Вскоре сон одолел ее, но сновидения вовсе не были безмятежны. Все, как в последние ночи — сорвавшаяся с моста карета, ржание обезумевших лошадей, несущая смерть вода… и сильные, смуглые руки Драгомира, подхватившие ее в последний миг…

От сна ее пробудил настойчивый стук в дверь. Чувствуя, как отчаянно колотится в груди сердце, Катя подняла голову с подушки, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи.

Стук повторился, и сев в постели, полусонная девушка неуверенно спросила:

— Кто там?

— Мадемуазель, — оживились за дверью, и Катя с досадой поморщилась, узнав голос пылкого Бухвостова. — Мадемуазель, откройте. Я хочу говорить с вами…

* * *

Он упрямо скребся в дверь и, судя по голосу, вряд ли был более трезв, чем несколько часов назад. Тяжело вздохнув, Катя холодно и решительно отозвалась:

— Подите вон, сударь. Вы мешаете мне спать.

Полагая, что инцидент исчерпан, она спокойно улеглась и закрыла глаза, но Бухвостов не отступил.

— Откройте, мадемуазель, — бормотал он, упорно стуча. — Вы так прекрасны… Я хочу видеть вас.

Катя уселась на постели, не без опасения глядя на дрожащую под его напором дверь. Чего доброго, этот дурак сейчас высадит ее, и чем кончится его вторжение, даже страшно представить. Она встала, надела поверх сорочки оставленное Груней утреннее платье и зажгла свечу от пламени печи.

— Мадемуазель! — Бухвостов, окончательно потеряв терпение, начал изо всех сил дубасить в дверь кулаками. — Откройте! Я хочу вас сию минуту!

Положение было явно не из комических, но услышав последнюю фразу, девушка нервно хихикнула. У нее еще оставалась надежда, что, услышав шум, явится Александр и уведет буяна. Если только в эту минуту он не пьян еще более, чем его гости… Эта неожиданная мысль немного испугала Катю, и разозлившись сама на себя, она крикнула в сторону двери: