— Кто такой Марсель? — тупо переспросил Потапов, выуживая из кармана носовой платок и протягивая его Женевьеве.

— О Боже, Марсель — знаменитый на весь мир мим. Он здесь на гастролях со своей пантомимой. И угораздило же меня передать ей в Москву — его гастроли начинались там письмо и маленький подарок. — Женевьева сердито высморкалась в платок Николая и прибавила: — Маленький такой подарочек, размером с небольшой бриллиантик. Я просто старая калоша, вот кто я!

Она ввинтила скомканный носовой платок в нагрудный карман Николая и, глядя на него уже благосклонней своими глазами-маслинами, язвительно усмехнулась:

— А вы тоже… дуб стоеросовый! Да такую женщину… надо водить с собой, прикованную наручниками!

— И… что же теперь?

— Теперь… — Притаившаяся на время ярость вновь исказила лицо балерины. — Теперь я расторгну договор, и не видать вашему знаменитому Питеру моей бесподобной Жизели!

Женевьева с силой оттолкнула от себя Потапова, словно не она только что рыдала на его груди, а это он посмел заключить ее в объятия, и размашистым, полным решимости шагом направилась к служебному входу…


Вечером Потапов, купив за баснословную цену контрамарку на галерку театра, с бешенством глядел на гуттаперчиво изгибающегося, словно напрочь лишенного костей, знаменитого мима. Все его движения казались ему эротичными до озноба и ассоциировались в лихорадочном воображении с ответными порывами гибкого послушного тела Марии.

В антракте, предъявив дипломатический паспорт охране, он вошел в гримерную артиста и в ответ на его недоуменный взгляд устало спросил:

— Где Мария?

Нарисованные домиком брови мима поднялись еще выше, и он долго молча разглядывал Николая. Потом что-то похожее на беспокойство пробежало по его сильно нагримированному лицу, и он произнес:

— Вас прислала Женевьева?

— Черта с два! — Потапов взял со стола открытую бутылку минеральной воды и, не спрашивая разрешения, отхлебнул из горлышка. — Женевьева здесь ни при чем. Мария — моя женщина, и я бы хотел, чтобы вы знали об этом!

Теперь наступила очередь волноваться миму. Он буквально выхватил из рук Потапова бутылку с минералкой и залпом осушил ее до дна. Промокнул салфеткой выступившую на лбу испарину и, молча заглянув в нагрудный карман висящего на вешалке пиджака, протянул Потапову два авиационных билета. Злорадное ожидание реакции своего соперника в сочетании с клоунским гримом внезапно рассмешило Николая, и он громко расхохотался в лицо ненавистному Марселю. В следующую секунду огромная фаянсовая пепельница с грудой окурков полетела в Потапова. Он ловко увернулся и, запустив в артиста вазой с цветами, проворно скрылся за дверью, унося с собой билеты на самолет. Ваза, видимо, угодила в цель, так как вслед удаляющемуся Николаю раздался дикий вопль поверженного мима…

Уже в такси Потапов проверил билеты. Один был выписан на Марселя Леруа, другой — на миссис Марию Милованову. Вылет предполагался через двое суток.

Потапов с ожесточением изорвал оба билета на мелкие кусочки, и, выкидывая их в окно, с горечью подумал, что ведет себя как полный идиот. Билеты авиакомпания «Эйр Франс» с легкостью еще раз выдаст своему кумиру и его русской подруге. Он не представлял, где ему теперь искать Марию, зато точно знал время ее вылета в Париж.

Но Мария оказалась верна себе. Она не явилась на посадку в самолет, и измученный Потапов с удовлетворением наблюдал за неврастеническими прыжками разъяренного мима перед входом на таможенный контроль. Вторично билет Марии был подвергнут растерзанию в клочья и с гортанными возгласами раскидан по полу.

Теперь надо было отправляться в Пушкинские Горы — так решил Потапов, выходя из здания аэропорта. Ведь Ксюша определенно сказала ему в поезде, что они повезут туда грустный привет от Наталии Николаевны Гончаровой.

Потапов подошел к табачному киоску.

— Пачку «Парламента», — сказал он продавцу, а за его спиной насмешливый низкий голос продолжил: — И пачку «Вок» с ментолом.

В одну секунду Потапов был вознагражден за три мучительных дня. Он не чувствовал ничего, кроме такого неземного блаженства, что земля плыла под его ногами, а Мария растекалась по нему зеленью своего зазывного порочного взгляда и, прижимаясь всем телом, шептала бессвязные полуобморочные слова…

Потом было Михайловское с почти семейным упорядоченным образом жизни: прогулками по аллеям, разукрашенными осенним надрывным многоцветьем, ужинами при свечах, поездками по пушкинским местам, а вечерами, когда засыпала Ксюша и Мария безраздельно принадлежала только Потапову, — безбрежным океаном любви…

— Ты должен купить пирс под Севастополем, — заявила как-то за ужином Мария и в ответ на изумленный взгляд Потапова прибавила: — В твоей дипломатической карьере нет ни малейшей перспективы. Ну дослужишься до первого секретаря посольства… и все равно на побегушках, с нищенской зарплатой и больными амбициями.

— А при чем здесь пирс? — удивился Потапов.

— Притом, что это будет твоя собственность и ты сможешь распоряжаться им как тебе будет угодно.

— Ну и где я возьму этот пирс? — все еще ничего не понимая, спросил Потапов.

— А он уже есть. И его можно выкупить и приватизировать за символическую цену. Один мой знакомый… торопится осуществить эту сделку и смотаться на постоянное место жительства в другую страну.

— И… какие гарантии, что он не подставит меня?

— Если не возражаешь, такой гарантией стану я. Он хотел оформить пирс на меня, но я скажу, что мне будет удобнее, чтобы ты был как бы моей подставной фигурой. Насчет юридической стороны можешь не волноваться, лично прослежу… Я как-никак дипломированный юрист с восьмилетним стажем работы в международной фирме. Таких сделок на покупку недвижимости через мои руки прошло сотни… Ну как, согласен?

Потапов озадаченно покрутил головой.

— Тебе-то зачем эта головная боль?

— Ну, во-первых, я обожаю делать подарки близким людям. А во-вторых, только чур не ревновать, этот тип должен быть уверен, что я, пусть через тебя, моего двоюродного брата, приобрела этот пирс и при первом же удобном случае выгодно его использую, что принесет мне огромную прибыль и… тогда я смогу присоединиться к нему к тому времени свившему гнездышко в обретенном Эдеме и с нетерпением ожидающему ту единственную, которая составит его счастье и вдобавок вольет свежую струю доходов в тогда уже общий бизнес.

Потапов, закатив Марии сцену ревности, в результате согласился на покупку пирса, опасаясь, что в случае отказа его кандидатура будет заменена другой, ибо отступать от своих замыслов Мария совершенно не собиралась…


В тот вечер, когда вопрос о покупке пирса был решен, а Ксюша отправилась в кровать и Потапов остался с Марией наедине, он осмелился завести разговор, от которого та множество раз виртуозно соскальзывала, переводя все слова в обольстительные действия.

— Почему бы тебе не бросить свою не поддающуюся никакому пониманию… профессию и… не выйти за меня замуж?

Потапов ожидал, что сейчас она лукаво улыбнется, переползет к нему на колени и заставит его замолчать долгим жадным поцелуем. Но на этот раз Мария продолжала сидеть неподвижно, перебирая гибкими пальцами бахрому белой шали, накинутой на плечи. Потом поежилась внезапно, словно по ее телу пронесся проворной юркой ящеркой озноб, и тихо произнесла:

— Ну-у, во-первых, я как бы замужем…

— Во-первых, я тоже как бы женат. А во-вторых?

— Во-вторых… секс с разными мужчинами, видимо, единственно приемлемый для меня вариант…

— С разными мужчинами и обязательно за деньги, предпочтительно за валюту, — сдерживая подступающее бешенство, продолжил за Марию Потапов.

Она внимательным долгим взглядом обвела его побледневшее лицо и, откинувшись в кресле, тихо попросила:

— Не психуй. Ты сам вынуждаешь говорить меня на эту тему, что для меня совсем необязательно и даже нежелательно… Хочешь продолжать, так не заводись.

— Прости. Я постараюсь быть корректней… Тебя возбуждает, что тебя покупают. Ты отдаешься, понимая, что сейчас у тебя есть хозяин, которому ты обязана быть покорна… Ты — вещь, за которую заплатили. То, чем ты занимаешься, не является для тебя единственным средством к существованию. Ты отличный юрист и можешь зарабатывать большие деньги. Значит, это потребность твоей извращенной ненасытной чувственности…

— Почему извращенной? — опять поежилась Мария и туго запеленала себя шерстяной шалью. — Если человек чувствует, что получает наслаждение именно от этого, и удовлетворяет себя так, а не иначе, не совершая при этом ничего ужасного, запрещенного… я думаю, это его право. Просто… один все это чувствует, отдает себе отчет в том, что ему необходимо в сексе, но в силу идиотических предрассудков загоняет в самый дальний угол своей психики эти желания, травмируя при этом всего себя с головы до пят. И все эти эротические невоплощенные импульсы начинают калечить и выворачивать наизнанку… Твоя жизнь, жизнь близких, родных способна превратиться в кошмар от этой сексуальной неполноценности. Ты умный и прекрасно знаешь, какой созидательной или же разрушительной мощью обладает сексуальная энергия человека. Ты забросил сейчас все: работу, семью, карьеру… Ради чего? Чтобы иметь возможность обладать мною. Если думаешь, что я упиваюсь такой властью над мужчинами, то знай — это не так. Напротив, меня это приводит в отчаяние…

— Кто твой муж? Это он отец Ксюши? — грубо перебил Потапов погрустневшую Марию.

— Да… Он очень известный спортсмен, знаменитый хоккеист. Я не хочу называть его фамилию, она тебе хорошо знакома… Мы с ним сошлись как-то вдруг, внезапно… Я сразу забеременела, мы поженились, родилась Ксюша. Но я с ним практически не жила никогда… просто он Ксюшин отец. У них прекрасные отношения, она часто живет у него, они ездят вместе отдыхать… Но мы едва ли прожили и месяц.