Элизабет Гейдж - Близость

— Я люблю тебя, — прошептала она, потянувшись губами к его губам.

Неожиданно он дернулся в ее руках. В эту минуту резкий, короткий звук раздался где-то позади нее. На мгновение она попыталась уверить себя, что звук прозвучал где-то ниже, в гавани. Но тут же поняла, что это был выстрел из пистолета, и что он сделан совсем рядом.

— Джордан, нет!

Он навалился на нее, цепляясь руками, недоумение было в его глазах. Он начал опускаться на землю, а она изо всех сил пыталась поддержать его. В ужасе она закричала, не веря тому, что происходит.

— Нет, Джордан, нет…

Паника охватила ее. Она посмотрела по сторонам. На террасе никого не было видно, но она ощутила чье-то присутствие. Что-то более сильное, чем страх, заставило ее броситься в спальню.

Через несколько минут она вернулась. В руках у нее была подушка и простыня. Забыв об опасности, которая, как она понимала, поджидала ее, она опустилась на колени рядом с любимым. Она не могла разглядеть, куда его ранили. Кровь была повсюду, много крови. Она подсунула подушку под его голову.

— О Боже, Джордан, Джордан…

Простыню она все еще держала в руках. Она коснулась его щеки. Его глаза закатились.

— Дорогой, — сказала она, — посмотри на меня. Скажи хоть слово. Пожалуйста!

Она понимала, что в доме она одна. Телефона нет. Ближайшие соседи находятся в трех сотнях ярдов. Но даже если бы ее крики могли быть услышаны, то никто не успел бы прийти на помощь.

Сзади от нее на террасе раздался голос:

— Что ж, все кончено.

Она обернулась, лицо ее побледнело. Она увидела фигуру человека, стоявшего у парапета террасы с пистолетом, направленным на нее. Знакомое лицо было взволнованным, торжествующим.

— Ты, — сказала она.

Губы человека искривились в улыбке.

— Тебе не убежать от прошлого. Думаю, теперь ты поняла это. — Пистолетом он указывал на поникшее в ее руках тело.

— Ты сделала это, — продолжал голос, — ты думала, что можешь иметь все это. Теперь ты понимаешь, куда это тебя завело.

Она набросила простыню на Джордана. Осторожно держала его голову на коленях.

— Вернись, — теперь голос звучал грубо, — вернись, или я убью и тебя.

Она взглянула на него. От страха ее глаза стали еще прекраснее. Она покачала головой.

— Хорошо, — сказал незваный гость, — тогда оставайся здесь. Сама напросилась. Сейчас ты увидишь, как пуля попадет в него. Тогда ты узнаешь.

Дуло пистолета, направленное на Джордана, приближалось.

— Нет! — закричала она.

Человек, улыбаясь, посмотрел на нее.

— Что случилось? — продолжал голос, — ты сама повинна в этом. Ты думала, что можешь навсегда скрыться от правды? Но за все надо платить. Ты боишься возмездия?

Пистолет был направлен в голову Джордана. Рука не дрожала. Палец неторопливо нащупал курок.

— Возмездия… — повторил голос.

Выстрел прогремел над горным склоном, ведущим от дома к морю. Никто его не слышал.

Чикаго, Штат Иллинойс. 13 октября 1955 года

Холли Флеминг думала, что повидала в жизни все. За шестнадцать лет работы в отделе социальной щиты детей в Саут-Сайде, пользующемся дурной славой районе Чикаго, она видела семьи, загубленные алкоголем, распутством, разводами, нищетой, наркотиками, отчаянием и всеми известными человеку формами жестокости. Она исходила вдоль и поперек улицы, где жизнь зачастую ценилась намного ниже стоимости пакетика с героином, а иногда даже меньше пачки сигарет.

Умная, веселая, отзывчивая старая дева тридцати девяти лет, чья незначительная зарплата с трудом покрывала расходы на аренду дешевой квартирки в центре города, Холли имела огромную семью в лице живущих в нужде клиентов, которые ждали ее еженедельных визитов, словно она была святой, благословляющей их жизнь. За годы работы она встречала людей, которые умудрялись не потерять уважение к себе и любить друг друга, живя в самых ужасных условиях. Дети, несмотря ни на что, сохраняли свое непостижимое достоинство и невинность, какому бы жестокому обращению не подвергались и как бы ни были заброшены.

Возможно, из-за этих детей Холли, давно уже потерявшая надежду иметь собственного ребенка, и продолжала неустанно заниматься своей профессией, которая давным-давно разочаровала бы менее преданного работника, и стоически выносила ежедневное столкновение с нищетой, которую трудно представить за пределами городского гетто.

В это непогожее осеннее утро Холли пила свой утренний кофе, просматривая папки с делами и готовясь к сегодняшним визитам, когда к ней подошел коллега.

— Кое-что новенькое, — сказал он, протягивая папку.

Холли взглянула на него. Его звали Кейт Кассиди.

Он был моложе ее. Пять лет работы в отделе выветрили у него юношеский идеализм, но, в отличие от Холли, он не нашел еще в себе корня сострадания, делающего жизнь работника социальной службы терпимой и наполненной. Кейт ненавидел свою работу и зондировал почву насчет повышения по службе, что дало бы ему возможность избегать контактов с клиентами и войти в администрацию. В данное время он был если не классный профессионал, то опытный работник. Он не любил своих клиентов, но боялся совершить ошибку в деле, что могло перечеркнуть все его надежды на повышение. Поэтому Холли доверяла ему.

— Что такое? — спросила она.

— Семья Сандберг, — сказал он, — подозрение на жестокое обращение с ребенком. Одна из соседок звонила четыре раза. Думаю, что это серьезно.

Холли заглянула в папку. Она была фактически пуста. Семья проживала в городе лишь полгода. В семье один ребенок девочка учится в первом классе. Мать, судя по документам, одно время работала кассиром и секретаршей. Отец в доме не проживал. По сведениям соседей, у матери был сожитель.

— Утром я звонил в школу, где учится девочка, — сказал Кейт, — девочка не посещает школу уже неделю. Они посылали ответственного за прогулы к ним домой, но там никого не оказалось. Материн наниматель говорит, что она уже месяц не показывалась на работе. В доме нет телефона. Соседка думает, что происходит что-то странное. Надо туда сходить и посмотреть.

Холли закрыла папку. Она знала, что сегодня ей предстоит побывать в десятке других мест, причем, в большинстве из них обязательно. Но что-то в этой ситуации в семье Сандбергов заставило ее заволноваться.

— Хорошо, — сказала она Кейту, — другие дела могут подождать. Идем.

Они поехали на старом, заезженном служебном седане в бедный квартал, где по данному адресу обнаружили полуразвалившийся блочный дом с крышей из дранки, к которому вела подъездная дорожка с остатками асфальта.

Он выглядел самым старым, самым бедным я самым мрачным жилищем даже в этом квартале нищеты.

Пока Холли звонила в дверь дома Сандбергов, Кейт разговаривал с хозяйкой соседнего дома. На звонок никто не отвечал.

В конце концов Кейт позвонил и вызвал полицию, патрульная машина приехала минут через десять, полицейские помогли взломать дверь.

Они вошли в дом и почувствовали отвратительный запах, смешанный из смрада пригоревшей пищи, табачного дыма и пива.

Холли прошла на кухню, открыла холодильник. Он был пуст, если не считать сморщенного яблока и пучка почерневшего салата.

Не было сомнения, что матери не было в доме довольно давно.

В сопровождении полицейского офицера и Кента Холли не спеша осматривала дом. Вид гостиной и спальни хозяйки ничего не говорил. Двуспальная кровать была не прибрана. На тумбочке у кровати стояла большая пепельница, полная окурков, рядом грязный бокал, пахнущий дешевым джином.

Шкаф для одежды был почти пуст. Создавалось впечатление, что мать, покидая дом, забрала большую часть своей одежды. И все-таки дом не казался заброшенным. Опытному глазу Холли были видны скрытые признаки жизни. «B доме кто-то бывает или живет», — размышляли она, бродя по комнатам.

Спальня ребенка подтвердила ее подозрения. Кровать была аккуратно застлана. На небольшом столике на металлических ножках лежали тетрадки. В углу стоял мольберт, на нем коробка дешевых акварельных красок. Несомненно, девочка здесь делала уроки до тех пор… До каких пор?

Наконец они спустились в подвал. Кейт включил свет, и под потолком зажглась лампочка без абажура. Здесь находилась топка, котел для нагрева воды и всякая рухлядь: старые коробки, стопка дров и сломанная лошадь-качалка.

— Никого здесь нет, — сказал Кейт, — мать, должно быть, забрала девочку и слиняла. Со своим приятелем, думаю. Идем отсюда.

На минуту они замешкались. Кейт без интереса поглядывал вокруг. Офицер нетерпеливо посматривал на часы. Холли колебалась. Она чувствовала, что что-то здесь неладно.

— Ну? — спросил Кейт, — чего мы ждем?

Холли приложила палец к губам, призывая его к молчанию. Затем она осторожно направилась к топке. Подходя, она услышала слабый шорох. Вначале она подумала, что это мышь. Она очень боялась мышей и остановилась.

Вдруг ей пришла в голову идея.

— Джил, — сказала она, — можешь выходить. Мы здесь, чтобы помочь тебе.

Снова раздался тихий шорох, робкое шевеление, на этот раз выдающее присутствие человека.

Холли заглянула за топку. Невольный вздох сорвался с ее губ.

За топкой сидела девочка. Она была в пижаме. На ногах не было ни носков, ни тапочек. Видно было, что она голодала. Она была грязная и истощенная. Светлые волосы слишком длинны и нечесаны.

— Все хорошо, дорогая, — сказала Холли, — теперь мы будем заботиться о тебе. Тебе будет хорошо.

Девочка посмотрела на нее опустошенным взглядом. Уже привыкнув к полумраку подвала, Холли разглядела на коже девочки синяки и рубцы от ударов. Сомнений не было, что это от длительного жестокого обращения.