— Убирайся! — завопил он.

Панически испугавшись, она бросилась к двери. «Я погубила отца!» Эта мысль промелькнула в ее голове. У двери она обернулась. Макдаф сорвал стеганое одеяло, висевшее на стене, и накрыл им кровать, загасив языки пламени. Но маленькую комнату заполнил ужасный запах, и когда тяжело дышавший арендатор сдернул с кровати одеяло, Лиза поняла, что это за запах — запах поджаренного человеческого тела. Лицо ее отца обуглилось, вверх поднимались струйки дыма.

— Он… — прошептала она.

— Да, скончался. И, держу пари, что это не самый легкий путь, чтобы покинуть этот мир. — Он швырнул стеганое одеяло на пол, потом подошел к одному из окон и растворил его. В комнату ворвались ветер и дождь. — Комната вся провоняла, — сказал он, подходя к Лизе. — Давайте ее немного проветрим.

Она как бы помертвела, затем прошла в переднюю комнату, а он затворил за нею дверь. Она смотрела на пылающие дрова и удивлялась, почему не может плакать.

— Теперь я начинаю понимать, в чем дело, — произнес он. Он стоял рядом с ней, глядя на нее со странным выражением на лице. — Ваш отец постучал ко мне в дверь, чтобы узнать, не укрылись ли вы здесь от непогоды. А у вас под сердцем зародилась новая жизнь. Как вы объясните все это в полиции?

— В полиции?

— Ну как же, у нас тут появился труп, вы ведь не забыли об этом? Я должен сообщить властям о том, что произошло. Предстоит любопытный судебный процесс. Представляю, какие появятся заголовки в газетах: «Незамужняя мать убивает приходского батюшку».

Ее глаза расширились:

— Убивает? Вы же видели, что произошло. Я лишь защищалась.

Стрингер Макдаф улыбнулся.

— Да, конечно. И присяжные клюнут на эту байку. Байку незамужней девчонки, которая позволила уложить себя? Когда адвокаты и следователи закончат с вами, они будут помирать с хохоту, хохотать до самой виселицы.

Она побелела.

— До виселицы… Но это несправедливо…

— А что справедливо в этом прогнившем мире? — спросил он, подходя к входной двери и снимая брюки с крючка на стене. — Тут либо ты, либо я, моя красавица. Полиция будет утверждать, что один из нас убил твоего отца, но я первым изложу, что тут случилось. Я дьявольски уверен в том, что не хочу качаться на виселице.

— Подождите! Пожалуйста!

Она попыталась спорить с ним, но бесполезно. Он натянул брюки поверх своей ночной рубахи, надел башмаки, накинул на плечи плащ, а на голову надвинул шляпу и вышел из дома, хлопнув дверью. Порыв ветра опять распахнул дверь в спальню. Она уставилась на почерневшую кровать со страшным телом своего отца. Одну ладонь она поднесла к щеке.

— О, что я наделала! — прошептала она. Потом нахмурилась. — Важнее другое: что мне надо делать теперь?


Двое индусов присели на корточки на террасе Понтефракт Холла и подсматривали в нижнюю часть высокой застекленной двери за шикарно разодетыми танцорами в зале. Очень смуглые — один почти совсем черный, — но одеты они были в европейскую одежду, выделяясь лишь бородами и тюрбанами на головах.

Из зала доносились великолепные мелодичные звуки вальса Вебера «Приглашение к танцу», сочиненного в 1819 году. Зал для танцев по другую сторону прихожей представлял собой еще один шедевр архитектурного оформления. Золотисто-белые стены поддерживали сводчатый потолок, с которого свисали две великолепные люстры. Оркестр из восьми человек, нанятый Сидонией, располагался в конце зала и играл примерно для пятидесяти гостей, которые пожаловали, чтобы познакомиться с наследником Понтефракт Холла.

— Чоукидар, — шепнул один из сикхов и оттолкнул своего товарища, на которого падал струившийся из окна свет. Как раз в это время один из сторожей лорда Понтефракта проходил возле террасы…

— Поздравляю! — воскликнула леди Сибил Хардвик, танцевавшая с Адамом. — Вы великолепно вальсируете. Вы, несомненно, мой лучший ученик.

— Я ваш единственный ученик, — угрюмо отозвался Адам. На нем был новый черный фрак и белый шелковый бант, безупречно завязанный Сидни, камердинером деда.

— Ах, вы очень скромны, сэр, — улыбнулась Сибил. Она выглядела восхитительно в своем платье цвета слоновой кости, с широкой юбкой, лежавшей не менее чем на четырех нижних юбках, которые, в свою очередь, покоились на железном каркасе, называвшемся кринолином, неприятно ударявшим Адама по коленям. Вооружившись до зубов, Сибил позаимствовала у матери ожерелье Неттлфилд, две нитки розового жемчуга с бриллиантами, которые украшали ее действительно великолепную грудь. Глубокое декольте, обнажавшее ее плечи и грудь в такой степени, в какой она посмела сделать это, к ее удовольствию, привлекло немало взоров со стороны мужчин в зале.

Она сделала пробор в своих блестящих каштановых волосах, закрутила их в пучок сбоку, выпустив из-под него целые гроздья завитушек. От нее исходил соблазнительный запах лондонских духов «Английские фиалки», единственных духов, которыми пользовались только представители высшего общества. Она решила ослепить Адама. Но ее озадачило то, что новый наследник поместий Понтефракта казался озабоченным и рассеянным. Несомненно, мысленно Адам Торн находился где-то в другом месте, что только усиливало стремление Сибил сосредоточить его внимание на себе. Леди Рокферн сказала ей, что у него склонность к гамлетовским грустным настроениям, и, вероятно, она не ошибалась. Но подобная черта делала его для Сибил еще более привлекательным.

— Какая красивая пара, — мурлыкала леди Рокферн, восседая на мягком кресле у стены между графом и графиней Неттлфилд. — Сибил такая красавица!

— Ах, дорогая Сидония, ваш племянник такой яркий, — ответила леди Неттлфилд. — Он привлекателен чуть ли не до неприличия.

— Ну что же, знаете ли, чистая нормандская кровь. — Леди Рокферн блаженно улыбнулась, не ведая, что в ее собственных жилах течет кровь на четверть индусская. — Она производит на свет самых красивых людей.

— Какая жалость, что лорд Аугустус погиб, — произнес лорд Неттлфилд, краснолицый мужчина лет пятидесяти, который, употребляя ежедневно по две бутылки красного вина, набрал несколько лишних десятков фунтов. — Но для Адама, наверное, было приятным сюрпризом узнать, что теперь он стал наследником. Какие ослепительные перспективы открываются теперь перед ним! — «И какое счастье, если Сибил сумеет прибрать его к рукам, — подумал он. — Конечно, де Веры — безнадежные выскочки, но сто тысяч в год! Интересно, насколько мне удастся уменьшить приданое…»

— Его отец, кажется, безнадежный пьяница? — вопросительно произнесла Каролина, леди Неттлфилд, сухопарая красавица в аметистовом бархатном бальном платье с двумя перышками в седых волосах за диадемой Неттлфилдов — одной из немногих драгоценных вещиц семьи, которые ей удалось сохранить, не дав мужу заложить ее. На левой щеке леди Неттлфилд красовалось пятнышко в форме сердца — пережиток моды ее юности.

— Не стану возражать, — согласилась Сидония. На ее лошадином лице появилось выражение сурового неодобрения. — Увы, Персивал, насколько я знаю, не обладает чертами характера, могущими спасти его душу. Он ленивый, вздорный, материально плохо обеспеченный выпивоха.

— Но все-таки он джентльмен, — заметил лорд Неттлфилд, которому стало не по себе от сознания того, что леди Рокферн практически описала его самого. — Как христиане мы должны быть милосердны.


— Леди Рокферн сказала мне, что вы влюблены, — обратилась Сибил к Адаму, когда он провожал ее на террасу подышать свежим воздухом. В бальном зале стало душно от сотен свечей и разгорячившихся танцоров. — Кто же эта счастливая дама?

— Ее зовут Елизавета Десмонд, — ответил Адам, подводя свою спутницу к каменной балюстраде, откуда открывался вид на фонтан. — И если я кажусь несколько рассеянным сегодня, то это потому, что вчера получил о ней ужасные новости.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Увы, очень серьезно! Лизу обвиняют в убийстве отца.

— Убийстве? — Услышанное потрясло обычно невозмутимую Сибил. — Неужели это возможно?

— Ни в коем случае! Я знаю Лизу как самого себя. Она не способна на насилие. Не может убить никого, тем более своего отца. Я съездил вчера в Уайкхем Райз, чтобы сделать ей предложение, и застал в селении всеобщий переполох. Это событие потрясло всех.

— Могу себе представить! Полиция задержала ее? — Сибил не относилась к разряду злых женщин, но все-таки не могла не почувствовать некоторого облегчения от того, что ее соперница попала в серьезную переделку.

— Нет. Она куда-то пропала. Полиция разыскивает ее по всему Йоркширу. Видно, она страшно перепугалась. Я… — Он зажмурился и сжал кулаки, опершись ими на каменную балюстраду. Сибил начала понимать глубину его привязанности к дочери приходского священника. К своему удивлению, она почувствовала, что в ее сердце появилось чувство ревности.

Он открыл глаза, и она увидела в них слезы.

— Я должен защитить ее, — медленно выговорил он. — Видите ли, когда я еще был ребенком, я поклялся стать ее рыцарем. Знаю, что это звучит глупо, но тогда я серьезно дал эту клятву и серьезно отношусь к ней до сих пор.

— Не думаю, что это звучит глупо, — возразила Сибил. — Думаю, что это очаровательно старомодно и романтично. — «Хотелось бы мне, чтобы он стал моим рыцарем», — подумала она.

— Простите, — извинился Адам, — я не собирался отягощать вас своими проблемами.

— Au contrarie[1], мистер Торн, я восхищена тем, что вы сочли возможным довериться мне. Надеюсь, что наша дружба — простите мою смелость, что я произношу это слово, — со временем окрепнет, а ничто так не способствует развитию дружбы, как взаимное доверие.

— Вы очень добры, леди Сибил, — относитесь ко мне с таким пониманием…

— Пожалуйста, называйте меня просто Сибил.