Джоанн Харрис - Блаженные

По приказу Лемерля Клементу и Антуану отправили в лазарет, а меня до конца дня в пекарню. Целых три часа думать было некогда: я месила тесто, лепила булки, партиями выкладывала их на противни и сажала в печь на длинные узкие полки, очень похожие на отсеки в склепе.

Об утренних событиях я старалась не думать, но они снова и снова всплывали в памяти. Пляс Альфонсины, мерно раскачивающиеся тела, безумное начало транса. Когда я перехватила взгляд Лемерля, его глаза смеялись, но за смехом таилась боязнь, как у всадника на необъезженном коне. Всадник знает, что упадет, но смеется, ибо скачка для него — счастье.

Сперва я почти не сомневалась, что Лемерль за меня не заступится. Он ведь сам задумал тот спектакль, но потерял над ним контроль. Лемерль мог запросто подставить меня, сестры снова ели бы у него с ладони. Но он так не поступил. Благодарить его за это — полный бред, нужно ненавидеть за то, что сделал со мной, со всеми нами. И тем не менее…

Утренняя работа почти закончена. Я осталась одна и длинной палкой выгребала золу из последней печи. Услышав шорох шагов, я обернулась. Интуиция подсказывала, кто это.

Она рисковала, явившись сюда, хотя и не слишком: лазарет неподалеку от пекарни, небось через забор перелезла. Полуденный зной еще не спал, сестры лишний раз на улицу не выйдут.

— Меня никто не видел, — объявила Антуана, словно прочитав мои мысли. — Нам нужно поговорить.

Перемены, которые я подметила неделю назад, стали явственнее: щеки спали, обозначились скулы, рот превратился в твердую полоску. Тростинкой Антуане не быть, но теперь ее тяжелое тело казалось не рыхлым, а сильным: под жиром ходили мускулы.

— Тебе сюда нельзя, — сказала я. — Вот узнает сестра Виржини, что ты сбежала…

— Клемента молчать не станет, — перебила Антуана. — В лазарете она целое утро протрещала. Ей и про Флер известно, и про тебя.

— Не понимаю, о чем ты. Лучше возвращайся…

— Может, послушаешь? — прошипела Антуана. — Я же за тебя! Кто твои секретики из-за камушка вынул?

От изумления у меня чуть глаза на лоб не вылезли.

— Думаешь, мне, тупой, про твой тайник неизвестно? Убогая толстуха Антуана не сориентируется, даже если ей на нос звезда упадет? Мне ведомо больше, чем ты думаешь, сестра Августа.

— Куда ты дела мои вещи? Карты, а еще…

Антуана погрозила мне пухлым пальцем.

— Спрятала в надежном месте, сестра моя. Но пока не отдам. За тобой ведь должок, помнишь?

Я кивнула. Конечно, разве Антуана такое забудет?

— Августа, Клемента проболтается. Непременно, только позднее. Сейчас она в немилости, хотя мать Изабелла ей верит. В один прекрасный день Клемента донесет на нас, а когда сообразит, что отец Коломбин ей не союзник, и на него замахнется.

Антуана сделала паузу, чтобы я лучше осознала услышанное, только у меня голова шла кругом.

— Антуана, как же…

— Неважно, — на полуслове оборвала она. — Девчонка ей поверит, уж я-то девчонок знаю, сама такой была. Еще знаю, — сочные губы скривились в болезненной улыбке, — что послушнейшая тихоня однажды восстанет против отца своего.

Сей раз молчание получилось долгим.

— Что ты хочешь? — наконец спросила я.

— Ты в травах разбираешься, — теперь голос Антуаны звучал мягко и вкрадчиво. — Пока Клемента в лазарете, я… я могла бы подсыпать ей, сколько нужно. Ни одна душа не прознает…

— Хочешь… отравить ее? — пролепетала я, не веря своим ушам.

— Никто не догадается. Тихонько шепнешь мне, что к чему… — Видно, лицо у меня вытянулось от омерзения, потому что Антуана вцепилась мне в руку. — Ради всех нас, Августа! Если Клемента донесет на тебя, ты потеряешь Флер, если на меня…

— Что?

Снова долгая пауза.

— Жермена… — прошептала Антуана. — Жермена знала о связи Клементы и отца Коломбина. Молчать она не хотела.

Из-за жары и усталости голова не работала, мысли путались. Казалось, Антуана несет полную чушь…

— Я не могла ей позволить, — не унималась Антуана. — Ну… растрезвонить ужасные обвинения. Я ведь сильная, точно посильнее Жермены. Да и сладилось все быстро… — Антуана ухмыльнулась.

Как такое понять? Впрочем, смысл наконец прорисовывался. Воистину, Черный Дрозд умеет показываться людям со стороны, которую им особенно хочется увидеть. Бедняжка Антуана! В четырнадцать потеряла дитя, изливала материнский пыл в чревоугодии и вдруг получила шанс направить его в иное русло.

Вдруг мелькнуло чудовищное подозрение.

— Антуана, это он тебе велел?

Почему меня так удивила эта мысль? Лемерль ведь и раньше убивал, причем за куда меньшие «грехи». Но Антуана покачала головой.

— Нет, об этом он ничего не знает. Отец Коломбин — хороший человек, хоть и не праведник, — Антуана махнула рукой, решительно отметая вину Лемерля. — Настоящий мужчина с мужскими желаниями, но если та девица станет пакостить… — Она многозначительно на меня посмотрела. — Августа, ты же понимаешь, что это необходимо? Быстро и безболезненно…

Больше я слушать не могла.

— Антуана… — начала я, и она по-собачьи склонила голову набок. — Это смертный грех… Тебе не страшно?

Меня такое не страшит, а вот Антуану я считала истовой христианкой.

— Мне все равно! — густо покраснев, заорала она, и я вдруг поняла, что само ее появление в пекарне ставит меня под удар.

Я жестом велела ей замолчать.

— Антуана, даже знай мы, какие травы использовать, кого в первую очередь заподозрят? Да еще быстро растительные яды не действуют, любая идиотка сообразит, что Клементу отравили.

— Нельзя, нельзя позволять ей болтать! — уперлась Антуана. — Если не поможешь мне, я приму меры.

— О чем это ты?

— Сокровища твои я припрятала, но запросто вытащу их на свет божий. В колдовстве тебя обвинили, значит, отныне за тобой следят. Думаешь, он снова за тебя вступится? Что станет с Флер, если твои секреты раскроются?

В Аквитании ведьму сжигают со всем имуществом. На костер отправляют ее свиней, овец, кошек, кур… Однажды видала я гравюру, на которой изобразили казнь ведьмы в Лотарингии: ведьма над костром, а ниже — маленькие, небрежно нарисованные фигурки с вытянутыми ручками. Страшно представить, какие обычаи на островах…

Антуана следила за мной с садистским спокойствием.

— У тебя нет выбора, — проговорила она.

Я кивнула. Святая правда, как тут не согласиться?!

Монастырь снова мой, пусть даже ненадолго. Каялась девчонка на коленях, склонив голову под шквалом моих обвинений. Даже слезы лила, да не те, и лила она их от досады, а не со стыда. Раз на первый бунт решилась, значит, будет и второй, и третий.

— Ты намеренно нарушила план! — Глас мой эхом разносился по каменной келье. Серебряное распятье сверкало в отблесках свечей. В небольшом кадиле курился ладан. — Сколько невинных душ пострадает из-за твоего надменного упрямства?!

— Mea culpa, mea culpa, mea maxima…[34] — бормотала она, а мне в банальных латинских словах чудился вызов.

— Оно уже погубило сестру Жермену, — безжалостно продолжал я, — и вполне может погубить сестру Клементу!

Я чуть понизил тон. Жестокость — тонкий инструмент, им лучше свежевать, а не рубить сплеча.

— А твоя душа… — Я перехватил ее испуганный взгляд и понял, что девчонка почти сломлена. — Глубина греха твоего и осквернения души твоей одной тебе ведома. Величайший из демонов развратил тебя — Люцифер, демон гордыни.

Изабелла вздрогнула и хотела что-то сказать, но вдруг потупилась.

— Разве не так? — вкрадчиво продолжал я. — Разве не вздумала ты справиться сама, без помощи извне? Разве не предвкушала сладость победы и уважения, которого духовенство удостоит двенадцатилетнюю, в одиночку одолевшую сатанинские полчища? — шептал я ей на ухо. Горячий запах ее слез дурманил и кружил голову. — Анжелика, какие мысли лукавый внушил тебе? — не унимался я. — Какими посулами затуманил глаза твои? О чем ты возмечтала? О славе? О могуществе? О причислении к лику святых?

— Я думала… думала, — тоненько, по-девчоночьи хнычет она. — Я думала…

— О чем же? — теперь я сюсюкал, уговаривал, задабривал — наверное, так эти безмозглые девственницы представляют себе происки диавола. — Так о чем ты возмечтала, Анжелика?

Девчонка и не заметила, что я называю ее мирским именем.

— О святости? О том, как паломники потекут сюда рекой? Как в благоговейном обожании станут ползать пред тобою, не щадя колен своих?

Девчонка сжалась в комок. Слишком хорошо я ее знаю! Куда раньше самой Изабеллы узрел я ее честолюбие, специально для такого момента выпестовал.

— Я не ведала… — Она рыдала горючими слезами ребенка, которым, в сущности, была. — Не понимала… Не ведала….

Тут я обнял Изабеллу: пусть на груди у меня порыдает. Клянусь, к таким, как она, у меня нет ни капли сочувствия. Это лишь хитрость, необходимая уловка. Вдруг мне больше не прижать ее к ногтю? Вдруг завтра девчонка снова решит самоутвердиться и взбунтуется? Казалось, бесцветные глазки уже смотрят оценивающе, видят меня насквозь… Нет, пока я для нее отец, добрый, строгий, всепрощающий.

— Что же мне делать?

Заплаканные глаза еще светились доверием.

Я не упустил момент и бросился в атаку.

Я растерла семена ипомеи с растительным маслом, которое мы раздобыли на кухне, благо у Антуаны сохранился ключ. Получилась гладкая, почти безвкусная кашица. Слабую горечь я замаскировала миндалем. Антуана намажет кашицу на хлеб и подаст его Клементе к ужину.

Похоже, Антуана не сомневалась, что смесь подействует, и не опасалась, что я передумаю. Я искренне надеялась, что не потеряю ее доверие, пока не залатаю дыры в обороне. Семена ипомеи опасны для человека, но смертельно ядовитыми их не назовешь. Разумеется, Антуана это поймет. Пусть только язык за зубами придержит. По крайней мере, на время.