Джоанн Харрис - Блаженные

Кончилось все внезапно, мы и в себя прийти не успели. Сперва открытое письмо епископа де Бетюну, потом косые взгляды и невнятные извинения якобы друзей, вежливые послания: «Мадам в отъезде», «Месье нынче отсутствует», хотя угодные посетители входили и выходили, глядя на меня с откровенным презрением.

Мне следовало испариться тихо и незаметно, смирившись с унижением. Но Черному Дрозду так просто петь не запретишь. Когда в Порт-Арсенале сожгли мой портрет, я обновил гардероб и во всем новом продефилировал по городу. Смотрите, дивитесь, вместо украшений со мной дамы, не две, а четыре! Мадам де Скюдери меня больше не привечала, зато остались другие, менее щепетильные. Епископ наблюдал за мной, кипя от ярости, только что он мог поделать?

Это я выяснил очень скоро, когда возвращался с попойки и угодил в лапы прихвостней Эврё. Меня избили… Лишившись покровительства де Бетюна, я стал совершенно беспомощным. Меня и закон не защищал, ибо кто посмеет обвинить монсеньора епископа? Шестеро подкараулили меня, застигли врасплох, даже без шпаги. Только я оказался трезвее или отчаяннее, чем они думали. Пришлось бежать, прятаться в кишащих крысами проулках, отлеживаться в канавах, сливаться с тенями. Сердце бешено стучало, голова кружилась, во рту пересохло.

Чем не фарс на итальянский манер: Ги Лемерль бежит от епископских подхалимов, туфли с серебряными пряжками разбрызгивают лужи, шелковый плащ в грязи. Впрочем, лучше так, чем Лемерль в канаве с переломанными ребрами. Я понял, что проиграл, что следующий раунд будет за монсеньором и все последующие тоже. Мне противопоставить ему больше нечего, мы оба это понимали.

Дорога забыть не позволяет, особенно если в попутчиках шлюхи да карлики. Дорога длинна, затейливые ее перекрестья и кровосмесителям не снились. Она уже сводила нас, помните, в деревушке под Монтобаном, потом в монастыре у самого Ажена. Все дороги ведут в Париж, мы с вами несколько раз встречались и там. Однажды я лишил вас серебряного креста — спешу сообщить, что ношу его и по сей день, — только все козыри снова достались вам, и меня тотчас наказали. Стыдно, отец мой! Я потерял карлика и повозку, но, по сути, Черному Дрозду лишь слегка подпалили перышки. С тех пор наши ставки еще выше.

Слабости есть у каждого, монсеньор епископ. Ваши я нащупал не сразу, но моя темная звезда указала-таки источник ваших амбиций. Искренне поздравляю, семейка у вас — сама набожность. Два брата с высоким саном в духовенстве и сестричка, настоятельница монастыря на юге. А уж сколько кузенов и кузин пригрелось в храмах и монастырях по всему королевству! О своячестве лишь полный идиот не подумает. Но семейство, столь богатое девственниками, обречено на вырождение. Уверен, вы сожалеете о том, что не произвели на свет наследника. В отсутствие оного любовь свою вы обратили на дочь покойного брата, Анжелику Сен-Эврё Дезире Арно, с недавних пор известную как мать Изабелла, настоятельница монастыря Пресвятой Богоматери Марии.

Она вылитая вы — то же подозрительное лицо и почти бесцветные глаза. А еще то же презрение к простолюдинам, та же спесь. О да, под маской набожности у вас, Арно, столько высокомерия, что хоть трагедию пиши! Малютка вам как дочь, лишь именем отличается. Воспитали вы ее отменно — послания ваши для нее что письма Абеляра для Элоизы. С младых ногтей девочка удивляла своей набожностью. Она не ест мясо, вино пьет лишь на причащении, постится каждую пятницу. Такая племянница делает вам честь, а такая честь может принести немалую выгоду. Не вечно же в епископах ходить! Кардинальская шапка очень пойдет монсеньору, или, на худой конец, архиепископская митра. Сколь искусно протоптали вы дорожку, которая привела вашу племянницу к Матери-Церкви! Распустили слухи о видениях, голосах ангелов, неподтвержденных, но красочно описанных исцелениях. Канонизация одного из Арно — вот о чем вы втайне мечтаете. Иначе род угаснет, наследников-то нет — а матери Изабелле вполне под силу вашу мечту воплотить. Ее покойная мать считала, что девочке рано принимать постриг, но вы поступили по-своему и заставили племянницу мечтать. Она мечтала о монастыре так же, как нормальные девочки — о кукольном домике.

Видели бы вы личико племянницы, когда я сообщил ей новость. Я едва ее не расцеловал: глазки сузились, губки презрительно скривились.

— В какой монастырь? — завопила она. — Это же глушь! Богом забытая глушь!

Вы испортили ребенка, монсеньор! Внушили, что она, сопливая девчонка, достойна лучшего. Небось озорница мечтала о Париже с его башнями, чванством и великосветскими шлюхами, которые падут пред нею на колени. Это как раз по ней!

Или дело в наказании, коему я подверг ее за злость, в отповеди и в великодушном прощении. В девчонке живет страсть, которую вы вряд ли замечали, — греховность затачивается о праведность, образуя сверкающее лезвие. Однажды она пустит его в ход. Берегитесь, монсеньор д’Эврё!

Как я и предполагал, ночью ко мне пришла Жюльетта. Рискованный шаг, я ведь мог быть с Клементой. Впрочем, разгадав мою тайну, тянуть Жюльетта не желала.

Спешка с разоблачением очень в духе Эйле. На ее месте я бы затаился и избрал тактику выжидания, но Крылатая моя вечно бросается в сечу, поддавшись порыву, выкладывает все свои козыри. Это серьезный промах, более того, свойственный новичкам. Сейчас он мне на руку, но, честное слово, я разочарован. Плохо же я ее учил…

— Вот почему ты здесь! — с порога заявила она. — Из-за епископа Эврё!

— Из-за какого епископа? — Невинность я изобразил из рук вон плохо, а все чтобы увидеть ее торжествующий взгляд.

— Прежде ты врал убедительнее, — заявила Жюльетта, без приглашения врываясь в сторожку.

— Разучился. — Я смущенно пожал плечами.

— Это вряд ли.

Жюльетта опустилась на подлокотник кресла и болтала ногой. Пяточки у нее испачкались, зато глаза лучились радостью мнимой победы.

— Ну, когда мы его ожидаем? — осведомилась она. — И что случится, когда дождемся?

— Разве мы его ожидаем? — с улыбкой переспросил я.

— Если нет, ты окончательно потерял хватку.

Я пожал плечами, нехотя соглашаясь с ней.

— Разве мог я с тобой поделиться? В последнее время доверием ты меня не балуешь, так?

— А ты удивлен? После Эпиналя…

— Жюльетта, не будь докукой. Я уже объяснял тебе.

— Выслушать объяснение еще не значит простить, — резко возразила она. Как ни странно, за резкостью скрывалась мягкость, словно, выяснив правду, Жюльетта не растеряла последние капли доверия, а успокоилась. — Расскажи про епископа, — куда мягче попросила она. — Знаешь ведь, я не выдам.

— Вот так верность! — улыбнулся я. — Искренно тронут. Я…

— И не мечтай, — процедила она. — У тебя моя дочь.

Ай, снова нападки! Впрочем, в затянувшейся игре грамотная уступка может считаться победой.

— Понятно, — вздохнул я и осторожно привлек Жюльетту к себе. Она не отстранилась.

Каялся я долго — и страхи ее успокоил, и подлизался, совсем чуть-чуть. Напрасно Жюльетта думала, что лицо ее бесстрастно. Женщины слышат то, что хотят, даже моя Гарпия, у которой все основания ожидать худшего. Полуправда в сто раз лучше и действеннее бесстыдной лжи.

Конечно, в очевидном Жюльетта разобралась. Уж я об этом позаботился. Авось и понимать меня начала. Она ведь штучка злопамятная, даром что благочестивую из себя корчит, а поводов любить епископа у нее не больше, чем у меня. Чуток времени — иного от нее мне сейчас не нужно. Хороший скандал, как хорошее вино, должен настояться и созреть. Шато д’Эврё старым да изысканным не назовешь, но есть в его букете яркая взрывная нотка, которая тебе, милая Жюльетта, должна понравиться. Пусть забродит, вспенится. Когда приедет монсеньор, хочу, чтобы шапки пены накрыли его с головой!

Каялся я убедительно. Сперва Жюльетта слушала недоверчиво, потом удовлетворенно, а потом с невольным сочувствием. Когда я закончил, она медленно кивнула и заглянула мне в глаза.

— Так я и думала. Ты устраиваешь особый спектакль, чтобы он поплатился за стычку в Париже. Это матч-реванш, да?

Я ухитрился горестно покачать головой.

— Не люблю проигрывать.

— А это, стало быть, победа? — изумилась она. — Ты хоть представляешь, каких бед натворил и продолжаешь творить?

— Не надо меня винить во всем. — Я пожал плечами. — Я лишь условия создал, остальное вы сделали сами.

Жюльеттины губы превратились в тонкую полоску: она понимала, что я прав.

— А после спектакля что? — холодно осведомилась она. — Потом что? Вы с ним уедете, каждый восвояси, и оставите нас в покое?

— Может, и так, — отозвался я. — Если тебя за мной не потянет.

Не клюнула, как я и думал…

— Ты что, дураком меня считаешь? Сколько дней я проживу, если хоть один волосок упадет с драгоценной головы Эврё? Слышала, что сделали с Равальяком? Да и замысли я убить Эврё, разве стал бы ждать столько лет? — вопрошал я, уязвленный ее презрительной гримасой. Теперь пауза: пусть все обдумает. — Хочу унизить его, — тихо сказал я. — У монсеньора раздутое тщеславие, а притязания еще хлеще — семейство свое увековечить решил. Хочу смешать этих Арно с грязью, в которой все мы копошимся. Хочу, чтобы они знали: это сделал я. Гибель епископа лишь приблизит канонизацию, вот я и желаю ему долголетия.

Несколько минут в сторожке царила тишина.

— Ты страшно рискуешь, — наконец проговорила Жюльетта. — Вряд ли епископ желает тебе того же, что ты ему.

— Какая трогательная забота! — восхитился я. — Но что за игра без риска?

— А без игр нельзя? — спросила она так серьезно, что захотелось ее расцеловать.

— Зачем тогда жить? — чуть слышно спросил я.

Минувшей ночью прошел долгожданный дождь, но лил он западнее, в Ле-Девэне, а нас не освежил. Мы в дортуаре изнемогали от духоты, глядя, как над гаванью вспыхивает огненная дуга зарницы. Влажная жара привлекла с равнин незваных гостей — комары роем влетали в окна, облепляли непокрытые участки тела, сосали кровь. Спали сестры плохо или не спали вообще — кто оголтело сражался с гнусом, кто просто лежал, смирившись с неизбежным. Я прогнала комаров из спаленки лавандой и листьями цитронеллы, но из-за жары лишь немного подремала. Наутро я поняла, как мне повезло: меня почти не искусали. Томазина же пострадала куда сильнее, а Антуана с ее горячей кровью превратилась в крапчатую размазню. К нашему ужасу, комары проникли и в часовню — ладан и свечной угар были им нипочем.