В каждой британской колонии дом губернатора являлся средоточием светской жизни, и леди Осмунд не сомневалась, что только там Виолетта и Маргарита смогут встретить достойных молодых людей, которые станут в дальнейшем богатыми и почтенными супругами.

Однако, вернувшись как-то раз в Батлесдон-Хаус с чаепития у вдовы одного из бывших командующих гарнизоном, она выглядела немного встревоженной.

— Знаешь, Фредерик, что сказала мне леди Кеннеди? — спросила она генерала, как только вошла в дом.

— Не имею представления, — ответил муж.

— Она сказала, что китайцы там пытались убить всех англичан, примешивая яд в хлеб, подававшийся им на завтрак! Это верно?

Генерал чуть поколебался, а потом ответил:

— Такое действительно случилось, но очень давно, в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году.

— Но я поняла, что леди Боуринг, чей муж был в то время губернатором колонии, потеряла рассудок и была вынуждена вернуться в Англию, где вскоре и умерла.

— Полагаю, что это весьма спорный вопрос — вызвана ли смерть леди Боуринг действием яда, — ответил генерал. — На самом деле донесения, поступавшие в Военное министерство, не подтверждали, что следствием заговора стала чья-либо смерть, хотя некоторые считали, что их здоровье пострадало.

— Но, Фредерик, как мы можем ехать вместе с девочками в такое ужасное место, где рискуем быть отравленными?

— Уверяю тебя, Эмилия, история сильно преувеличена. Только в одной пекарне, которую европейские хозяйки считали лучшей, обнаружили более-менее значительные количества яда в черном и белом хлебе.

— Какой ужас! Даже подумать об этом страшно! — воскликнула леди Осмунд.

— Согласен, что существует определенный риск, — признал генерал. — Впрочем, тот заговор был организован мандаринами, китайскими чиновниками из Кантона, как своего рода «война нервов», и строгое наказание, которое понесли зачинщики, является надежной гарантией того, что подобные мысли больше никому не придут в голову.

— Я в это не верю! — заявила леди Осмунд. — И вообще, Фредерик, я не намерена подвергать риску жизнь своих детей, а также свою собственную и ехать к этим ужасным китайцам!

— Эмилия, поверь мне! Сейчас нет оснований для таких страхов. Ты все преувеличиваешь, — попытался успокоить ее супруг.

— А пираты? — не унималась генеральша. — По словам леди Кеннеди, они постоянно угрожают всем судам, появляющимся в их водах.

— Это верно, — вынужден был признать генерал.

— Тогда почему же власти колонии никак не могут покончить с подобными безобразиями?

— Потому что нам не известно ни где укрываются пираты, орудующие в окрестностях Гонконга, ни кто их снаряжает, хотя мы и подозреваем, что это где-то возле Кантона.

— Но ведь наш флот может что-то сделать?

— В гавани и вдоль берега патрулируют канонерские лодки, а еще мы создали специальный суд, разбирающий случаи пиратства, и запретили китайским джонкам перевозить оружие и боеприпасы.

— Но всех этих мер оказалось недостаточно! — воскликнула леди Осмунд.

— Пираты представляют собой меньшую угрозу, чем разбой и грабежи, совершаемые вооруженными бандами на суше, — возразил генерал.

— Вооруженными? — Голос леди Осмунд поднялся уже до визга.

— Их, безусловно, поощряет мягкая политика нынешнего губернатора.

— Тогда ты должен все изменить!

— Именно это я и намерен сделать, — сурово ответил генерал.

— Что ж, пока ты не наведешь в Гонконге порядок, ноги моей там не будет!

Генералу пришлось приложить немалые усилия, чтобы успокоить разволновавшуюся супругу. Леди Осмунд вновь и вновь повторяла, что боится ехать в Гонконг.

У Азалии от страха сжималось сердце. Если генеральша продолжит упорствовать, то плавание на «Ориссе» будет отменено и ей тоже придется остаться вместе с ними в ненавистной промозглой Англии.

К счастью, весьма солидная должность, которую предстояло занять генералу в Гонконге, пересилила страхи, и наконец, после немного преувеличенной демонстрации своих опасений, тетка согласилась на переезд.

Азалия уже прочла про «заговор отравителей» и могла понять ужас, охвативший живших в Гонконге европейцев, когда однажды январским утром едва не за каждым столом раздались крики «Хлеб отравлен!».

Донесение об этом происшествии тоже лежало в генеральской папке. Из него она узнала, что доктора, сами страдающие от болей в желудке, выполняя свой долг, ездили из дома в дом и раздавали нуждающимся в помощи лекарства и противоядие.

Впрочем, Азалию интересовали не только трудности, с которыми сталкивались европейцы в Гонконге.

Она была любознательным ребенком. Еще в детстве ее буквально завораживали огромные пространства Китая, об этой стране и ее тайнах она слышала множество самых противоречивых рассказов.

Мать говорила ей, что китайцы великолепные ремесленники, от нее Азалия немного узнала и об их обычаях, культуре, познакомилась с конфуцианством.

Ее дед, Иван Хорьков, был писателем и философом, что побудило его к изучению восточных религий.

Он жил на юге России, где и люди, и климат отличаются мягкостью и благожелательностью. Еще сравнительно молодым отправился в Индию, увлекшись индуизмом, в особенности йогой.

А там поселился в предгорьях Гималаев, где и продолжил свой писательский труд и знакомство с различными восточными философскими течениями.

Приехав в Лахор, Иван Хорьков повстречался с дочерью русского посланника.

Он влюбился, безумно и страстно, и после свадьбы молодые решили навсегда остаться в Индии, стране, которую оба обожали.

Мать Азалии, Надежда, их единственный ребенок, была красива, обаятельна и умна, чего и можно было ожидать от дочери таких необыкновенных родителей.

Ее яркая красота сразу же привлекла внимание Дерека Осмунда, когда в дни отпуска он отправился посмотреть индийские древности.

Он часто говорил дочери:

— Я влюбился в твою мать с первого же взгляда. Она была самой красивой девушкой, какую я только встречал в своей жизни.

Потом Азалия поняла, что он любил в жене не только красоту, но и ее ум, и способность к пониманию и сочувствию, и даже ее странный мистический настрой.

Далеко не всякому европейцу удалось бы понять ее стремление к духовному. Впрочем, с Дереком Осмундом они жили необычайно счастливо, и Азалия не могла припомнить ни одной ссоры, которая бы случилась у отца с матерью.

Они оба любили людей, старались делать окружающим добро. Азалия часто вспоминала об этом, оставаясь одна.

Именно мать научила ее видеть красоту не только в природе — цветах, птицах, снежных вершинах, но и в пестрых многоголосых базарах, в непрерывном калейдоскопе людей, приезжавших из всех княжеств Индии, а также в вере тех, кто совершал омовения в священной реке Ганг.

Мама умела видеть красоту повсюду, часто вспоминала впоследствии девушка. И после грустных раздумий она пыталась примириться с холодным неуютным домом, с резкими голосами дяди и тетки, их презрительными взглядами и словами.

Все это было так ужасно, и все же она старалась, правда без всякого успеха, хоть как-то оправдать и дядину напыщенность, и мелочную придирчивость леди Осмунд, так как не сомневалась, что ее мать смогла бы это сделать.

В ее памяти навсегда запечатлелись рассказы матери о прекрасном камне жадеите, из которого китайцы научились вырезать фигурки давным-давно, тысячи лет назад, и об их живописи, более искусной и тонкой, чем произведения европейских художников.

А еще она рассказывала дочери, что китайцы наделены исключительным чувством чести и очень щепетильны в вопросах порядочности: и то и другое — неотъемлемая часть их национального характера. И это так противоречило рассказам дяди о китайцах из Гонконга.

«Как замечательно, что я смогу увидеть все своими глазами, — подумала Азалия, — и составить собственное мнение».

И все же ее не оставлял страх, что из-за какой-нибудь случайности либо теткиного каприза, а то и по приказу Военного министерства их поездку в последний момент отменят.

Генерал уже отбыл два дня назад на военном транспорте, перевозившем в колонию подкрепление.

Но даже после этого Азалия боялась, что болезнь либо какое-нибудь непредвиденное происшествие помешают им добраться до Тилбери. К счастью, ее опасения не оправдались!

Когда они сошли с поезда и увидели стоящий у причала корабль, сердце Азалии забилось от восторга, какого она не испытывала с тех пор, как уехала из Индии.

В последние пару дней леди Осмунд была еще более придирчивой, чем всегда, и Азалии порой начинало казаться, что она ничего не умеет делать правильно.

Ей приходилось распаковывать уже подготовленные к отправке сундуки. Вещи, которые генеральша поначалу распорядилась оставить дома, внезапно оказывались жизненно необходимыми в Гонконге, а дорожные платья для Виолетты и Маргариты менялись раз десять.

В самый последний момент от портного прибыли новые наряды; потерявшийся зонтик внезапно нашелся на кухне, хотя никто не мог объяснить, как он туда попал.

Когда они наконец отъехали от Батлесдон-Хауса, Азалия была настолько измучена, что боялась заснуть еще до того, как они доберутся до железнодорожного вокзала.

Генеральша принялась расспрашивать ее про десятки разных предметов, уже упакованных в сундуки и чемоданы. Она почему-то была уверена, что их забыли взять.

К счастью, память у Азалии была хорошая.

— Шляпки кузин в сундуке с выпуклой крышкой… — отвечала она. — Нюхательная соль в большом кожаном саквояже… Шкатулка с украшениями в кованом сундуке… Зонтики от солнца в коричневом чемодане…

У нее был готов ответ на любой вопрос, и тетка в конце концов успокоилась.

Близнецы всю дорогу молчали, хотя порой о чем-то перешептывались и хихикали.