* * *

Что за грохот? Макс отвлекся от телевизора и прислушался. Наташа ушла на кухню сварганить им с Катей что-нибудь вкусненькое к сериалу и, похоже, что-то там уронила.

— Малыш, все в порядке? — крикнул он с дивана.

Никто не ответил. Макс встал, оставив Катюху, и отправился за женой. Если бы не события последних дней, он не испытывал бы сейчас чувство тревоги по любому, даже самому незначительному поводу. Распластавшись на обеденном столе, Наташа тихо плакала, спрятав лицо, а на полу валялась открывалка-нож для консервных банок.

— Зай, что такое? — заботливо поинтересовался Максим, сев рядом на мягкий диван и обняв девушку за плечи. На кухонном столе возле раковины валялась причина — покореженная банка паштета. Наташа никогда не умела открывать железные банки — лезвие открывалки заточено под правшей, как и лезвие всех стандартных ножниц (она не раз жаловалась, что ей неудобно вырезать что-то из бумаги).

— Этот мир не приспособлен для меня, — скулила девушка так жалобно, что Макс прочувствовал все то неудобство, с которым ей приходилось жить столько лет. — Я даже детское питание своему ребенку открыть не смогу!

— Солнышко, это не такая уж проблема, — успокаивал он, поглаживая ее по волосам. — Я смогу, Катя сможет, да и сейчас много упаковок с петелькой, давай просто не будем покупать неудобные банки!

— А в метро мне все время турникет с другой стороны обойти хотелось!

— Живи в Сочи! У нас нет метро, — улыбнулся Макс.

У Наташи вдруг внезапно иссякли слезы, она только еще пару раз всхлипнула по привычке: так страдать из-за открывалки… Максим крепко прижимал девушку к себе — конечно, тяжело, нервы расшатаны.

— Тихо, тихо, — успокаивал на ушко. — Я рядом. Я же никогда не бросал тебя в трудные моменты! А уж в ситуациях с открывалкой — тем более. Завтра же куплю другую, с вентилем.

Наташа никогда даже и не просила приобрести технически более удобную открывалку. Ей, наоборот, доставляло удовольствие быть такой беспомощной: Максим кидался ей помогать, и она чувствовала его героем. Почему сейчас она пытается проявлять независимость? Почему сейчас, когда ей по-настоящему трудно, она не просит помощи???

* * *

— Я хочу поговорить с ней! Я поеду к ней, я должна поговорить! — орала Наташа, метясь по комнате в белой горячке.

Евгению Наташа теперь почему-то не в силах называть мамой и обходится дежурным «она».

— Малыш, у тебя самолет скоро, надо было разговаривать с ней раньше, — Макс пытался остановить ее, безуспешно хватая за руки. Бывает, ребенок капризничает, бьется в истерике, а ты не можешь ничего с ним сделать. И опасаясь, что ребенок сойдет с ума, если будет продолжать так орать, ты уступаешь. — Я отвезу тебя, подожди чуток.

— Отстань! — дергалась Наташа, стараясь освободиться от его крепкой мужской хватки. — Я должна поговорить с ней!

— Ты дура?! — взбесился Максим и грубо отшвырнул девчонку на кровать. — Я сказал тебе — сейчас отвезу! Дай мне одеться!

Со второй попытки Наташа поняла. Ему нужно выходить из себя почаще — это отрезвляет девушку, особенно, когда его интонация могла бы пыль поднять с пола, если бы пыль там была. Максим нагло одевался: не спеша, спокойно. Застегнув на тонких голубых джинсах ширинку и пуговицу, оглянулся на Наташу:

— Пойдем.

Было жаль видеть ее униженное выражение лица, но у Максима даже не было желания извиняться.

— Ты все вещи собрала? — уточнил он примирительно, проверив, застегнут ли ее чемодан. — Документы взяла? Билет?

Ответом было прерывистое слезное сопение.

— Прости… Спасибо… — прошептала она напоследок спотыкающимся голосом.


Максим сидел с Андрюхой на кухне, пока Наташа разговаривала с мамой, закрывшись в одной из комнат. Точнее, пока Наташа молчала с мамой. По обоим их лицам струились ручьи слез, и они не могли сказать друг другу ни слова, зато, кажется, впервые в жизни понимали друг друга по взглядам. Уютная мягкая мебель и полнейшее умиротворение помогали им в этом. В открытое окно врывался звук музыки: у кого-то в соседнем доме громко играл магнитофон. Этот звук словно был связан с Наташиным детством — она помнила его, такой ненавязчивый, веселый, праздничный. Еще должен быть едва слышен скрип качелей на детской площадке, но его нет, потому что уже несколько лет нет и тех самых качелей… Детство закончилось.

— Я хочу умереть! — надрывно зарыдала Наташа в ладони, едва пересекшись с мокрым маминым взглядом.

— Не надо! Ты что! Не смей! — всхлипывала Женя.

И впервые в жизни обняла свою дочку крепко-крепко, прижав ее к себе и откинувшись вместе с ней на спинку дивана. Наташа лежала у мамы на плече и от этого плакала еще больше.

— Мои родители были категорически против усыновления! — шептала Женя между всхлипываниями и вдохами. — Говорили, мол, лучше жить совсем без детей, чем с чужим и нелюбимым ребенком… (Наташа вновь зарыдала в голос) Я уже три года была замужем… Я не могла больше жить без ребенка… И послала всех родственников к черту! Полтора года сидела с тобой, сама с тобой играла, сама тебя кормила и купала… Я каждую минуту своей жизни проводила с тобой: у меня не было другого выбора. За эти полтора года мои родители даже копейки денег мне не дали, не говоря уже о том, чтобы помочь посидеть с тобой. Лешка зарабатывал так мало, что я покупала еду для тебя, а сама оставалась голодной.

Потом отдала тебя в ясли, а сама устроилась на работу. Лешка отправил своим родителям в Норильск письмо и твою фотографию, и они приехали повидать тебя… А мои родители увидели их прогулку с тобой в парке… и полюбили тебя. Тебя невозможно было не полюбить! И тогда бабушка взялась тебя воспитывать, а я стала делать карьеру…

Женя протерла слезы: она выговорилась, и ей стало чуть легче, чего нельзя было сказать о Наташе. Гладя дочку по голове, мама ласково продолжала:

— Прости, что я так безответственно испортила тебе подростковые годы! Но мне так не хотелось, чтобы моя куколка взрослела! Мне так хотелось благодарности: чтобы и ты, повзрослев, каждый свой день осознанно проводила со мной… А ты отдалялась… Влюблялась…

Наташа отстранилась, опухшими глазами взглянула маме в лицо. Мамин монолог успокоил ее процентов на семьдесят, и Наташа уже не плакала. Только спросила сдавленным голосом:

— Ты не держишь на меня зла?

— Нет, — ответила Женя тихо. Хоть ее голос и прозвучал неуверенно и слабо, но Евгения смотрела так открыто и искренне, что Наташа поверила. Но Женя добавила: — Я возненавидела тебя… Я возненавидела судьбу, Бога и все, что есть в этом мире… Ты же помнишь, как я тебя два года после ЭТОГО била ни за что… Но за несколько лет меня эта ненависть так вымотала, что у меня просто не осталось на нее сил… Я не хочу вспоминать об этом. И ты не вспоминай. Рожайте с Максимом детей… Он говорит, что ты боишься этого. Не бойся. Я не кину тебя, как меня кинули мои родные. Я помогу. А детский смех в доме — это такое счастье! Поверь, не будет ни одной секунды, когда ты пожалеешь о том, что родила. И тогда, в школьные годы… ты была права, Максим очень хороший парень! Я рада, что ты его повстречала! Я рада, что ты не упустила его тогда! И мне очень стыдно, что я вам мешала… Я встретила СВОЕГО мужчину в сорок лет… Ты себе не представляешь, как я завидую, что ты встретила СВОЕГО в двенадцать! Вы не опоздаете на самолет? Максим не летал на самолете еще ни разу в жизни…


— Езжай домой, собирай чемодан. Регистрация заканчивается за сорок минут до посадки. А у нас три часа, ты успеешь.

— Ты передумала? — удивился Макс, забыв чашку с чаем на полпути. — Уверена?

Наташа уже не стеснялась своего опухшего и покрасневшего лица даже перед Андреем.

— Езжай быстрее! — бессильно кивнула она любимому. — Главное — не забудь документы!

Макс так счастливо улыбался, что Наташа улыбалась тоже, просто глядя на него.

— Ты же хотела побыть в тишине? — уточнил он робко.

— Ради твоих ямочек на щеках я потерплю.


— Господи, как я боюсь летать!!! — просительно взвыла девчонка лет восемнадцати.

Наташа взглянула на соседнее кресло. Эта дамочка летит одна, сидит у окошка и дрожит так заметно, что кажется, эта вибрация самолета — из-за нее. Девчонка вцепилась в подлокотник с таким остервенением, что ее кулачки стали острыми и совершенно белыми. Наташа смотрела мимо этой девчонки в иллюминатор — их самолет плавно и уверенно катился по взлетной полосе все быстрее и быстрее.

— А я бы очень хотела летать! — улыбнулась ей Наташа ободряюще. — По крайней мере, во сне это было удивительное ощущение. На самолетах я никогда такого не испытывала. На самолетах все так естественно… Не бойся, мы в небо! Там классно! Ты первый раз летишь?

— Да, — прошептала собеседница, чуть дыша: передние шасси оторвались от земли и в ту же секунду самолет словно попал в невесомость.

— Потерпи, самое страшное — это взлет и посадка. Бывает, самолет взлетает, а потом — у-ух, чуть-чуть вниз, а потом снова взлетает. И на бок переклоняется, когда рулит. Вот как сейчас! Вот это — волнительные ощущения. Не смотри в окно! А когда самолет наберет высоту и выровняется, ты вообще не заметишь ничего необычного.

— В «Новостях» постоянно самолеты падают… — выговорила девчонка, подняв испуганный взгляд к потолку и с ужасом сжимая челюсти.

Наташа взяла девчонку за руку (приложив силу, оторвала ее кисть от подлокотника), сжала крепко ее ладошку. Та, покосившись на Наташу, нервно улыбнулась.

— Не бойся, я тебя держу, ты не упадешь, — совершенно серьезно предупредила Наталья. — Я тебе обещаю.

Твердость и уверенность Наташиных рук постепенно успокоили девчонку, даже турбулентность она переносила без дрожи!

«Я тебя держу, ты не упадешь»… Максим с умилением наблюдал за своей женой: что бы у нее самой ни случилось, она никогда не перестанет чувствовать чужие переживания. А он говорил такие же слова своему лучшему другу, когда по-настоящему держал его — над обрывом высотой в километр… Вот там — было страшно. А здесь — всего лишь самолет… Наташа эту историю из его жизни даже не знает.