— Этих голубей отстреливать надо! — презрительно морщился Андрей и красноречиво отворачивался, скрестив руки на груди.

— Давай вообще отстреливать всех, кто не такой, как ты! — предложила Наташа гневно. И постаралась обидеть его: — И тогда в мире вообще хороших людей не останется!

— Я еще могу понять невинные шалости лесбиянок, но педики… Они позорят всю мужскую часть планеты, и все нормальные мужики меня поддержат!

— Нормальные мужики тебя как раз не поддержат! Нормальные мужики с уважением относятся к выбору других людей! — огрызнулась Наташа и оглянулась на мужа, ища у него поддержки.

— Андрей, не существует «невинных шалостей лесбиянок», — тоже возразил Макс. — Ты говоришь о двух женщинах, которые ласкают друг дружку в твоих фантазиях. А геи и лесбиянки — такие же люди, как и ты; они тоже ищут свою половинку, влюбляются, ссорятся, страдают и мирятся… Давай их за это отстреливать?

Андрей утихомиривался на глазах, только, по всей видимости, хотел, чтобы последнее слово оставалось за ним:

— Да мне пофиг, что они там делают, но не надо эту болезнь демонстрировать, разносить ее в массы! А эти паскуды уже начали вылезать из своего подполья!

— Пусть весь мир живет так, как захочешь именно ты? — взвыла Наташа. — Лучше таких, как ты, отстреливать! Знаешь, сколько всего Димка натерпелся?! А он замечательный человек! В сто раз лучше, чем ты!!!

Наташе так хотелось стукнуть его кулаком, она даже замахнулась, позволив эмоциям победить, но через секунду поняла — куда бы ни ударила, этой огромной жирной туше даже не будет больно. Ее личико скривилось, словно обидели ее саму. Максим сжал ее плечико, и Наташа почувствовала, что не одна в этой трудной борьбе.

— Нужно быть мобильнее, — сказала она Андрею спокойнее. — Нужно давать людям право выбирать себе тех, кто им нужен. А то получается, что тебе можно лизаться здесь в спальне, а другому человеку нельзя.

Андрей не мог понять, почему молчит Юрик. И почему не поддакивает ему вечно саркастичный Костик.

Дима прислушивался к этому разговору, мысленно благодаря Небо за дарованное ему умение мужественно сдерживать слезы, потом набрался наглости и подошел к этой компании. У Наташи сердце сжималось: как можно ненавидеть этого милого парня, привлекательного, доброго, умного?! Как можно ненавидеть эти карие глаза, смотрящие всегда прямо и с искоркой? Как можно ненавидеть человека, который готов быть искренним со всеми? Наташа кинулась другу на плечи, зацеловав его в щеку и шепча:

— Я люблю тебя, милый!

— Я тебя тоже, золотко, — скромно ответил Дима, робко сняв с себя девушку. — Проводишь меня? У меня самолет скоро.

— Не останешься на торт? — предложил Макс, чувствуя себя виноватым за поведение своих приятелей.

Дима лишь молча протянул ему руку для прощания.

— Фу, ты ему руку пожимаешь?! — презрительно фыркнул Андрей, даже не подождав, пока Дима уйдет.

— Андрей, прекрати… — вступил в разговор Юра.

Дима пошел вслед за Наташей в прихожую и, проходя рядом с Андреем, скопировав его высокомерность, произнес нахально:

— Пока я трахаю не тебя, моя ориентация тебя не касается.

Дверь за ним с тоской закрылась, и Макс покачал головой:

— Андрюха, он отличный парень и во многом достоин уважения. По крайней мере, он добился в жизни гораздо большего, чем ты и я вместе взятые.

«Чем ты и я вместе взятые» было лишь завуалированным камнем в Андрюхин огород: в этой связке достижения Андрея составляли не больше пары процентов. Ну, раз Макс считает, что Димка достиг большего, чем он сам, то уж об Андрее и говорить нечего. Димка — яркий пример того, что стереотип о геях как о мямлях и слабаках — не более чем киношная выдумка.


А самым сложным оказалось не переубедить Андрея, а успокоить после этих разговоров Наташу. Ну что за проклятый день такой?


— Мам, надеюсь, ты не против, что я сменила фамилию?

Если бы Наташа не подняла эту тему, то не перевернула бы всю свою жизнь с ног на голову. Еще пара фраз — и вечер для Наташи не просто напоминал осколки впечатлений, а превратился в пазлы, перемешанные так беспардонно, что невозможно даже представить общей картинки.

— Я не против. В конце концов, ты же все равно не Фролова.

— Как это? — оторопело промямлила Наташа.

— Ты же удочеренная. Максим тебе не говорил?

Трудно было понять, что именно произвело на Наташу впечатление…

— Максим и это скрывал..?

Сотня людей уставилась на Наташу — в глазах двоилось или троилось, но людей было безумно много! Они стояли вокруг столов и кресел, чокаясь бокалами или обнимаясь друг с другом, но вдруг замерли и замолчали, услышав последние фразы. Они смутились и предпочли бы не присутствовать при этом разговоре, но вот так получилось… Алкоголь так подействовал на Евгению, или неосведомленность, что удочерение — по-прежнему, тайна…

— Я скрывал потому, что это не мое дело, — шептал Максим с опаской, стараясь все же не вовлекать в столь личные события гостей. Наташа смотрела ему в глаза стеклянным взглядом, и его это невероятно тревожило. — Только твои родители были вправе решать, когда сообщать тебе об этом… Я не мог тебе рассказать, это было бы неправильно… Не злись на меня…

Максим ждал, что она сейчас что-то ответит, но Наташа открыла рот, чтобы было легче дышать. И все. Так бывает, когда мчишься на мотоцикле с огромной скоростью, и тебе катастрофически не хватает воздуха, хотя он изо всех сил врывается в твое лицо, тело и душу, и ты захлебываешься в нем…

— Малыш! — звал Максим, осторожно попытавшись взять ее за руку. Она не сопротивлялась.

— Настоящая мама — не та, что родила, а та, что вырастила… — встрял чей-то негромкий голос.

— Не расстраивайся, Наташ, — робко вторил еще чей-то голос, вроде, мужской.

— Прости, я думала, ты знаешь, — заботливо притронулась к ее плечу Евгения. — Не бери в голову. Это пустяк.

Это пустяк?! — выло Наташино сознание. Это такой пустяк, что ты разбрасываешься этим фактом в присутствии чужих людей! Ноги подкашивались сами собой — их словно не было вообще, или не было опоры под ними — Наташа не чувствовала. Она не родная… Это бьет само по себе, но и тон, которым мама это сказала… Оказывается, это пустяк… Ее чувства сейчас, ее боль — это пустяк… И сколько еще тайн у них припасено? Наташа не знала, за какую мысль ухватиться, ведь каждая из них обжигала, как крапива. Ее глаза наполнились слезами, но слез почему-то не было достаточно, чтобы полноценно заплакать. Ленивая веточка розы плавно покачивалась в стройной вазочке на подоконнике — приторно-душный ветер с улицы ласкал каждый ее листик, и Наташа впервые в жизни не видела рядом с собой никого живого, кроме этого цветка.

— Здесь есть хоть один человек, который меня никогда не обманывал? — выдавила она из себя, обведя пустым взглядом всех участников и случайных свидетелей. Максима, держащего ее за руку, взглядом жестоко обошла.

— Я, — через мгновение ответила Катя.

Это спасло и убило Наташу одновременно. Единственный человечек, которого ей не в чем упрекнуть — ее собственная приемная дочь…


— Если перелезешь — я прыгну вниз, — равнодушно предупредила Наташа, бессильно опустившись на рельсу одного из путей уже знакомого железнодорожного моста через Сочинку. Максим послушно остановился по ту сторону перил.

Странная девчонка. Теперь ей не хочется прыгать с этой великолепной высоты в речку и разбиться о булыжники пересохшего русла; теперь ей хочется, как Анна Каренина, оказаться под паровозом.

— Не перелезай, — попросила девушка еле слышно и даже некапризно.

У Максима кружилась голова — римейк старого фильма… Странные, новые спецэффекты в этом знакомом кино. Высокая контрастность изображения, четкие детали природы: вид на нежилой район, обросший пышной летней зеленью, разнообразной в своем ассортименте; вид на тоненькую речку, убегающую от гор — синих, диких, мудрых; девушка, сидящая на рельсе — красивая и одновременно вызывающая в душе ужас и панику… Максим хотел спросить, понимает ли она, что делает, но увидел ответ на этот вопрос в ее глазах и промолчал. Понимает. Он выбежал из квартиры следом за ней прямо босиком, и поэтому ближе к мосту слегка отстал, дав жене добраться до опасности. Двое прохожих, мужчина и женщина, остановились на пешеходной дорожке рядом с Максимом посреди моста, в том самом месте, где платформа позволяла перелезть на железнодорожные пути, и женщина с испугом завопила:

— Девушка, молодая, красивая, что же Вы делаете?!

— Уйдите, пожалуйста! — не сдержавшись, заорал на женщину Макс. — Что, нашли спектакль, в котором Вы можете поучаствовать?!

Обидевшись и бормоча под нос причитания, пара неохотно побрела дальше. Снова остались на этом мосту наедине — ненадолго, только до тех пор, пока не пройдут очередные прохожие, которых ни Максим, ни Наташа не заметят. Под чьими-то шагами громыхали бетонные плиты моста, снизу на набережной грохотали грузовики, пыхтели автобусы и ревели глушители натюнингованных «семерок», коими любят хвастаться местные понтовилы, а Максим ничего не слышал и ничего не видел, словно в мире и не было ничего. Никогда не было. Он нервно постукивал кулаком по железным перилам.

— Неужели, ты думаешь, я смогу жить, увидев, как мою жену снесет поезд?! — умоляющим голосом тихо спросил Максим, пытаясь избавиться от ощущения пропасти между ними.

— Я не звала тебя смотреть! — спокойно заявила Наташа.

Максим придумывал фразы для дальнейшего разговора и одновременно в темпе просчитывал ситуацию. Конструкция моста не так проста, чтобы прямо с рельсов прыгнуть в речку. Здесь только неширокие просветы, но ниже еще масса перекладин, балок, опор — полчаса карабкаться между ними, прежде чем путь к земле будет открыт. А перепрыгнуть вон там она с ее ростом быстро не сможет. Моя маленькая…