– Когда президентом был Кеннеди, расходы на оборону были на семьдесят процентов выше!

– Мы для них легкая добыча!

Я слушала не прислушиваясь. В бесконечных тревогах из-за холодной войны такие мрачные разговоры служили постоянным сопровождением воскресных дней. Быстро положив на свою тарелку пончики, я с запозданием сообразила, что мама тяжело дышит. Обычно, когда у нее случался приступ, она тут же находила причину: «На фермах собирают урожай, из-за пыли в воздухе астма обостряется», или: «Отец Мелони так размахивал своей кадильницей, словно пытался продезинфицировать все вокруг». Но на этот раз она просто сжала мою руку, ничего не объясняя. Я быстро подвела ее к ближайшему столу и усадила рядом с миссис Густафсон. Мама тяжело опустилась на металлический стул и заставила меня сесть рядом.

Я попыталась привлечь внимание папы.

– Все в порядке. Не устраивай суету, – сказала мама, явно желая, чтобы я угомонилась.

– Это настоящая трагедия, то, что случилось с теми людьми в самолете! – заявила сидевшая за соседним столиком миссис Иверс.

– Вот поэтому я и сижу на месте, – заявила миссис Мердок. – Начнешь болтаться по миру – угодишь в неприятности.

– Да там ведь погибло множество невинных людей! – вмешалась я. – Президент Рейган сказал, даже какой-то конгрессмен летел в том самолете!

– Ну, одним нахлебником меньше. – Миссис Мердок впилась коричневыми зубами в пончик.

– Это отвратительно! Нельзя так говорить! – возмутилась я. – Люди имеют право летать на самолетах без всякого риска!

Миссис Густафсон посмотрела мне в глаза. И кивнула, словно мои мысли имели какое-то значение. Хотя я постоянно развлекалась, наблюдая за ней, она меня заметила впервые.

– С вашей стороны это смело – высказаться подобным образом, – произнесла она.

– Люди не должны быть такими злыми, – пожала я плечами.

– Более чем согласна, – кивнула миссис Густафсон.

Прежде чем я успела сказать что-то еще, мистер Иверс громко воскликнул:

– Холодная война продолжается уже почти сорок лет! Нам никогда в ней не выиграть!

Все вокруг принялись кивать в знак согласия.

– Они просто хладнокровные убийцы! – продолжил банкир.

– А вы когда-нибудь встречались с русскими? – спросила его миссис Густафсон. – Работали с кем-то из них? Нет? Ну а мне приходилось, и могу вас заверить: они ничем не отличаются от нас с вами.

В кафетерии воцарилась тишина. Где это она встречалась с врагами и как могла работать с кем-то из них?

Во Фройде всем было всё обо всех известно. Мы знали, кто слишком много пьет и почему, знали, кто мухлюет с налогами и кто обманывает своих жен, а кто живет в грехе с одним мужчиной из Майнота… Единственной тайной оставалась миссис Густафсон. Никто не знал, кем были ее родители или чем ее отец зарабатывал на жизнь. Никто не представлял, когда и как она познакомилась с Баком Густафсоном и как сумела убедить его бросить прежнюю возлюбленную и жениться на ней. Вокруг миссис Густафсон клубились слухи, но они ее не задевали. В ее глазах часто светилась печаль – от потери или от сожалений? И как после жизни в Париже она умудрилась осесть в этом скучном месте?


Я была из тех учениц, которые сидят в первом ряду и всегда поднимают руку. Мэри Луиза, сидевшая рядом со мной, машинально рисовала что-то на парте. Сегодня мисс Хансон, стоя у доски, изо всех сил старалась заинтересовать наш седьмой класс «Айвенго». По другую сторону прохода Робби крутил в загорелых пальцах карандаш. Его волосы – каштановые, как и у меня, – были растрепаны. Он уже водил машину – помогал родным убирать зерно. Робби поднес карандаш ко рту, розовый ластик коснулся его нижней губы. Я могла бы вечно смотреть на уголок его рта.

Французский поцелуй. Французские тосты. Французская жареная рыба. Все хорошее было французским. Насколько я знала, французские зеленые бобы были вкуснее американских. А французские песни лучше, чем музыка кантри, постоянно звучавшая на единственной в нашем городке радиостанции. «Моя жизнь сломалась, когда та жующая жвачку телка бросила меня ради бычка помоложе». Пожалуй, и о любви французы тоже знали больше.

Мне хотелось умчаться в аэропорт, чтобы улететь на какой-нибудь показ мод. Хотелось выступить на Бродвее, заглянуть за Железный занавес. Узнать, каковы на вкус французские слова. И только один человек из всех, живущих рядом, был знаком с миром за пределами Фройда, – миссис Густафсон.

Но хотя мы были соседями, она словно жила на расстоянии светового года от нас. Каждый Хеллоуин мама предупреждала:

– Над крыльцом Военной Невесты лампочка не горит. Это значит, что она не хочет, чтобы вы, ребята, стучали в ее дверь.

Когда мы с Мэри Луизой продавали печенье девочек-скаутов, мама Мэри Луизы говорила:

– Эта старуха живет скромно, так что не лезьте к ней!

Моя встреча с миссис Густафсон прибавила мне храбрости. Все, что мне было нужно, – это школьное задание, и тогда я смогла бы расспросить ее.

Как и ожидалось, мисс Хансон дала задание по «Айвенго». После урока я подошла к ее столу и спросила, могу ли я вместо этого написать сочинение о стране.

– Только на этот раз, – ответила мисс Хансон. – Я лично жду, когда можно будет прочитать твое сочинение о Франции.

Я так задумалась о своем плане, что, когда пошла в туалетную комнату, забыла заглянуть под двери кабинок и закрыть входную дверь. И конечно же, когда я закончила свои дела, у раковины уже крутились Тиффани Иверс и ее стайка. Тиффани взбивала перед зеркалом свои пшенично-золотые волосы.

– Смыв не работает, – заявила она. – Дерьмо всплывает.

Не слишком умное замечание, но когда я всмотрелась в свое отражение в зеркале, то увидела только тускло-коричневые, как дерьмо, волосы. Я стояла возле раковины, понимая, что, если начну сейчас мыть руки, Тиффани толкнет меня под кран и я намокну. А если я не стану их мыть, девчонки расскажут об этом всей школе. Они уже поступили так с Мэйси – и потом целый месяц никто не хотел сидеть рядом с «ручками в моче». А туалетный квартет ждал, сложив руки на груди.

Скрипнула дверь, и в туалет заглянула мисс Хансон:

– Ты снова здесь, Тиффани? Должно быть, у тебя серьезные проблемы с мочевым пузырем.

Девчонки быстро вышли, поглядывая на меня и словно говоря: «Это еще не конец».

Но я и сама это знала.

Мама, вечная оптимистка, постоянно твердила мне, что нужно во всем видеть светлую сторону. Ну, например: у старины Иверса лишь один отпрыск. И сегодня пятница.

Обычно по пятницам мои родители принимали гостей. Мама готовила ребрышки, Кэй приносила салат, а Сью Боб пекла перевернутый пирог с ананасами. Так что я проводила вечер у Мэри Луизы. Однако на этот раз я осталась в своей комнате и стала придумывать вопросы для миссис Густафсон. Пока взрослые ели, из столовой доносился смех. Когда же все затихло, это значило, что они, как лорды и леди в Англии, разделились. Женщины составили свою компанию, а мужчины устроились в креслах и говорили о том, чего нельзя сказать при женах.

Пока женщины мыли посуду, я прислушивалась к другому голосу мамы – тому, которым она обычно говорила с подругами. Рядом с ними она казалась счастливее. Забавно, каким один и тот же человек может быть разным. Это заставляло меня думать, что я далеко не все знаю о своей маме, хотя она и не представляла собой такой загадки, как миссис Густафсон.

Сидя за письменным столом, я записывала вопросы, по мере того как они приходили мне в голову. «Когда в последний раз кому-нибудь отрубали голову на гильотине? Есть ли и во Франции свидетели Иеговы? Почему люди говорят, что вы украли вашего мужа? Теперь, когда он умер, почему вы остаетесь здесь?»

Я так сосредоточилась, что не заметила, как мама пришла и встала за моей спиной, пока не ощутила на плече ее теплую руку.

– Ты не пошла сегодня к Мэри Луизе?

– Я делаю домашнее задание.

– В пятницу? – удивилась она; я ее не убедила. – Что, тяжелый день был в школе?

Большинство дней там были тяжелыми. Но мне не хотелось говорить о Тиффани Иверс. Мама показала мне подарок размером с обувную коробку:

– Я кое-что приготовила тебе.

– Спасибо!

Разорвав упаковку, я нашла там вязанный крючком жилет.

Я натянула его на футболку, и мама поправила его у талии, довольная, что не ошиблась размером.

– Ты прекрасна! Зеленый подчеркивает искры в твоих глазах.

Взгляд в зеркало подтвердил, что я выгляжу по-идиотски. Если я надену это в школу, Тиффани Иверс сожрет меня живьем.

– Он… симпатичный, – с запозданием сказала я.

Мама улыбнулась, скрывая обиду:

– Так над чем ты трудишься?

Я объяснила, что должна написать сочинение о Франции и что для этого мне нужно поговорить с миссис Густафсон.

– Ох, милая, я не уверена, что тебе стоит ее беспокоить.

– У меня всего несколько вопросов. Разве нельзя ее пригласить?

– Наверное… А о чем ты хочешь ее спросить?

Я показала на лист.

Посмотрев на мои записи, мама громко вздохнула:

– Понимаешь, у нее ведь могла быть причина не возвращаться…


Днем в субботу я быстро прошла мимо старенького «шевроле» миссис Густафсон, поднялась по шатким ступеням ее крыльца и позвонила в дверной колокольчик. Дин-дон! Ответа не последовало. Я позвонила еще раз. Снова никто не откликнулся, так что я подергала парадную дверь. И она со скрипом отворилась.

– Эй, привет! – громко произнесла я и вошла в дом.

Тишина.

– Есть кто-нибудь дома? – спросила я.

В гостиной все стены занимали полки с книгами. Под венецианским окном стояли на подставке папоротники. Стереопроигрыватель, размером с большой холодильник, мог вместить в себя человека. Я быстро просмотрела коллекцию записей: Чайковский, Бах, снова Чайковский…

Миссис Густафсон прошла по коридору, шаркая ногами, вид у нее был такой, словно она только что проснулась. Даже дома, в одиночестве, она была в платье с красным поясом. В одних чулках, без туфель, она казалась ранимой. Мне вдруг пришло в голову, что я никогда не видела перед ее домом машин каких-нибудь друзей, никогда не замечала, чтобы к ней приходили гости. Миссис Густафсон была воплощением одиночества.