Ох… ох.

Я ухватила эту мысль, чтобы не дать ей разрастись, и поставила пока на полку вместе с томами. Но когда я снова повернулась к маме, комната выглядела по-другому. Сквозь весь этот хлам я наконец увидела ее.

– Я не понимаю, почему ты не можешь столько всего не покупать. Но теперь я точно поняла, что внутри тебя что-то без этого не может.

Мама застыла на месте, у нее вырвался раздраженный выдох.

– И если тебе необходимо продолжать покупать, то продолжай, – добавила я. – Но в этих коробках таится столько денег! Пока я буду продавать вещи, чтобы восполнить бабушкины деньги. Только чтобы оплачивать счета и покупать продукты. Не более. И тогда я смогу продолжать жить здесь, с тобой.

Контроль. Ей нужно некоторое чувство контроля, так говорил врач. Я обязана его обеспечить.

– Я буду сообщать тебе, что именно я продаю. Чтобы неожиданностей не было. Я буду записывать каждый товар, и тебе не придется проверять.

Смахнув слезы, я взяла тетрадь и вписала три выставленные на eBay позиции. Нетвердой рукой мама взяла у меня тетрадь.

– Тебе нужны деньги, да. Я понимаю. Девочка моя, я хочу, чтобы ты осталась. Очень хочу. – Она потрясла тетрадью. – Но разве… этого списка достаточно?

Мы должны были попробовать. Ради нас обеих. Слово дня – «достаточно».

Я отошла, развернулась к целой галактике вещей: глаза были прикованы к коробкам и контейнерам, к косметике, к тарелкам и подушкам. Я представляла себе «Аню из Зеленых Мезонинов», «Большие надежды» и тысячу других историй вдоль стен моей комнаты. Я прожила целые годы во вранье и притворстве. Достаточно, подумала я, понимая, как много на самом деле могло означать это простое слово.

* * *

– Подожди, не спеши, – сказала сидевшая напротив меня за столом Марисоль. Она отложила свое портфолио.

Я убрала ногу с педали швейной машинки и подняла на подругу глаза.

– Увереннее работай направляющей рукой. Вытягивай больше. Чтобы ткань не провисала.

Я снова принялась за дело. Машинка стрекотала, игла прошивала хлопок. С вечеринки у Джейса прошло три дня. На следующее утро после нее, когда Марисоль открыла мне дверь, я буквально ввалилась в комнату. Я села на пол студии, скрестив ноги, и рассказала все о своей ссоре с Эшером. Потом выложила все про eBay и про маму, но перед этим она отправила Наталию за дымящимися тарелками sopa de tortilla[47], приправленным авокадо и хрустящими кусочками тортильи.

Уход за собой – по мнению подруги, я уделяла этому недостаточно внимания. Она забрала у меня мобильник, напомнив, что Эшер хотел, чтобы я подумала не спеша, поэтому можно не проверять сообщения каждые две минуты. Мне следовало отдохнуть, и не только от технологий.

Сначала Марисоль отправила меня в душ с классным мылом и разными дорогими лосьонами, привезенными из Парижа ее тетей, а потом уложила в своей комнате, с атласной маской для сна. Когда я проснулась, сумка с необходимыми для ночевки в гостях вещами стояла в ногах у постели, там были мои туалетные принадлежности и идеально подобранная одежда для школы.

В понедельник я отработала свою смену в «Пере», присутствовала на всех уроках и ненадолго появилась дома. Целых три дня мы с мамой были просто людьми, которые иногда сталкивались на «козьих тропах». Она пока больше не пыталась разместить накопленное у меня в комнате. О косметике на eBay тоже не упоминала. Но мне все еще мерещились нечеткие очертания той коробки на ковре. Я посмотрела на лежавший на стойке желтый блокнот. Признаться во всем маме было правильным решением, но товары все же преследовали меня. Персиковые и розовые тона, мазки помады и перламутровые тени для век – они окрашивали мой дом в разные цвета. Слишком яркие. Слишком новые.

Для ухода за собой мне нужно было больше пространства, чем могла предоставить квартира. Мне нужно было подумать об Эшере. Мне нужно было подумать об отце. Мне нужно было подумать о себе. Марисоль ни к чему меня не подталкивала. Она тоже трудилась, между рисованием эскизов и выкроек читая сообщения. И я знала, кто был причиной для ее чуть глуповатой улыбки.

В воскресенье вечером я оторвалась от своих мыслей и обратилась к Марисоль с просьбой, которую она ждала уже многие годы. И почти уже не надеялась услышать. Мы были у нее в комнате, когда я внезапно приподнялась на ее ослепительно-белом одеяле:

– Научи меня шить.

Она велела мне дважды повторить свою просьбу и только потом расплылась в широкой улыбке. Сначала Марисоль объяснила мне основы: я потратила часы на изучение швейной машинки, соединение лоскутков и пришивание пуговиц вручную. Мы от всех изолировались. И пока я постигала основы основ того, что составляло страстное увлечение лучшей подруги, ее мама подпитывала меня энергией из своей кухни.

Я буквально тонула в тарелках кубинских черных бобов в чесночном соусе с рисом. Накануне к нам вбежали Карлос и Камилла, чьи пальчики были липкими от свежеиспеченных pan dulce, увенчанных маслом и корицей. А сегодня после обеда, когда я доросла до попытки скроить простое платье, Ева Роблес принесла нам chorizo con papas: кукурузные лепешки были наполнены смесью жареной картошки, лука и остреньких чоризо. Сверху мама Роблес положила crema[48] и все это посыпала сыром панела и нарезанным кориандром.

Прекратив шить, мы прямо сидя на полу принялись за еду, но Марисоль вдруг перестала жевать:

– Я маме ничего не говорила. Но теперь не сомневаюсь в том, что она уже поняла, почему ты впала в такое состояние.

– Что? – Я отодвинула тарелку.

– Чоризо с картошкой – это в нашей семье еда исключительно для поднятия настроения. Это мамино фирменное лекарство от разбитого сердца. Таков семейный неписаный закон. Не понимаю, почему я тебе этого никогда не рассказывала.

Я сидела, уставившись на волокна бежевого коврового покрытия.

– Дарси.

– Ты и Джейс, – сказала я.

– И что?

– Даже Эшер знал, а я вообще понятия не имела. – Я подняла на нее глаза. – Как я могла не знать? – Конечно, сейчас я уже смогла сопоставить факты. Марисоль всегда замечала его первой, отпускала мелкие колкости и бросала косые взгляды. – Я так погрязла в своих проблемах, что не заметила твоего счастья. Ты ведь счастлива?

– Счастливей не бывает. Как я уже говорила, все получилось случайно, теперь посмотрим, к чему это приведет. Но мы-то с тобой, – наклонив голову, добавила она, – нашей дружбе повезло до чертиков, что во время того поцелуя на сцене под тобой не разверзлась земля.

Мы немного посмеялись, но потом Марисоль снова стала серьезной:

– Кстати, о счастье или о местах, где мы счастливы: за последние дни ты не открыла ни одной книги. Даже «Питера Пэна». Не стоит бросать книги из-за какого-то парня, как это сделала твоя мама. Ты ведь их обожаешь.

– Я… моя… – Да. Ладно. Простые слова работали. Пора было наконец попробовать и другие – намного более сложные. – Я бросаю книги не насовсем и не из-за какого-то парня. Не из-за Эшера и не из-за того, что я сказала маме.

– Из-за чего тогда?

– Я больше не могу поступать так же, как поступали герои в книгах. Не могу идти чужим путем, не могу делать то, что помогло этим героям выжить. Я не могу вести себя как Элизабет Беннет или Джейн Эйр. Я должна быть собой.

Подруга кивнула:

– Почему именно сейчас?

– Потому что я увидела, к чему привели годы вранья и пряток. И я прекрасно поняла, что́ по другую сторону этих книжных обложек. На себе почувствовала. Я впервые почувствовала то, о чем читала все эти годы, – прошептала я.

Подруга смотрела на меня большими круглыми глазами.

– Я устала притворяться. – У меня задрожал подбородок. – Устала прятаться и секретничать. Устала гоняться за идеальными историями и использовать их.

Она бросилась ко мне, положила ладонь мне на колено. Я впилась ногтями в ковер. Дрожь вылилась в рыдания. Я и раньше плакала и шмыгала носом. Но сейчас бумажный лес у меня внутри обмяк от внезапного ливня, от обрушившихся на листы потоков.

– Мне противно ходить на задних лапках вокруг мамы. Да мы обе в своем собственном доме ходим на цыпочках.

Идеально наложенный макияж растекся черными разводами по лицу Марисоль. Вся дрожа, она схватила меня за руку:

– Знаю.

– Накопительство и наши с ней отношения – это вообще отдельная сказка. Довольно мрачная. С меня хватит. Одно-то я могу сделать. Я могу сказать: с меня хватит.

Я как бы сбросила оковы с тела, кости вспыхивали, будто спички. Стремительные потоки крови бились в жилах и дико ревели. От ощущения свободы я вся трепетала, почти воспарив в воздухе.

– Я думала, что мой единственный вариант – сдаться, но это не выход. Выход – честно сказать, кто мы и что мы. Даже если это спровоцирует маму, мы вернемся назад и найдем другую дорогу. Но начнем мы с правды. Я не боюсь, потому что это, по крайней мере, будет… по-настоящему.

Марисоль закрыла лицо руками, у нее из глаз текли слезы. Я затихла, успокаиваясь. И в этот момент встала лицом к лицу с последним оплотом своей невидимости. Тем, что прятал мое сердце от меня и всех остальных. Тем, что держал Эшера на периферии и заставлял меня говорить полуправду.

– Марисоль, я накопительница. Как и она.

– Дарси. Ах, Дарси.

Я стерла с лица жар и опять повторила свою правду:

– Меня зовут Дарси Уэллс, и я коплю слова. Слова в словарях, в историях и в книгах. Я буду их читать – всегда буду, – но не стану их больше копить. И прятаться в них я тоже больше не буду. – Я взглянула на свою драгоценную подругу. – Я хочу прожить свою собственную историю. Автобиографию Дарси Джейн Уэллс. Основанную на реальных событиях.