Мама открыла было рот, но тут же закрыла. Она проделала это три или четыре раза, оглядывая накопленное. Наконец она встала, прямая как стрела, – такой я ее никогда не видела.

– Я оставила своего младенца.

Для меня это оказалось сильным признанием. А еще оно было настоящим, и я расплакалась.

Мама обняла меня и прижала к себе – никогда еще в этом доме мне не было так уютно. Добро пожаловать. Несколько мгновений было тихо, а потом мама приложила ладонь к моей щеке:

– Ты сможешь меня простить?

– Думаю… думаю, что уже простила. – Это стало сюрпризом для меня самой, еще одним подарком, который был слаще, чем кексы на день рождения.

Она поцеловала меня в лоб и впервые за долгие годы взяла в руки книгу. Ее старый «Питер Пэн» раскрылся в ладонях, как бабочка, и казалось, что мама с ним с самого детства не расставалась.

– Я готова немного прибраться. В квартире и в голове.

– Нам нужно вернуться на консультации, – сказала я. Мамины слова все еще звучали у меня в сердце.

– Я бы тоже хотела пойти, – встав между нами, сказала бабушка Уэллс.

И все мы закивали. Значит, договорились. И когда мы взялись за руки, не отпуская мамину старую книжку, я придумала новую историю.

В ней девочка-невидимка покинула свою библиотеку и попала в настоящую жизнь. И в главе, когда все развалилось на части, летающий мальчик дал ей перо и широко раскрытую книгу размером с земной шар. И девочка вписала этого мальчика в свое самое волнующее приключение и отредактировала все свои невозможности так, что они стали возможностями. И этот дар был так щедр, что девочка решила поделиться им. И подарила своей маме.

Позднее, сидя рядом с Эшером и наслаждаясь видом на океан, я наконец смогу ответить на его вопрос. Тот самый. Это моя история, и она у меня самая любимая.

Эпилог

День седьмой

Два месяца спустя

За новым столом во дворике мы проводили время только утром по субботам и только одним определенным способом. Мы с Марисоль лежали на поверхности стола, свесив ноги и устремив глаза в безоблачное январское небо. Черничный смузи Марисоль стоял рядом с моим большим стаканом манго, и белый стол, залитый смолой, был чист. Теперь все сердечки и звездочки были только из золота и висели у нас на шеях.

У меня зазвонил мобильник, но Марисоль дотянулась первой:

– Ха! Так и знала. Летающий мальчик на первой линии. Давай я отвечу и…

– Дай сюда.

Театрально вздохнув, она плюхнула телефон мне в руку.

– Эй, привет, – сказала я Эшеру. – Извини, что долго не отвечала. Просто Марисоль… есть Марисоль. – Я, скорчив забавную рожицу, посмотрела на подругу, а та в ответ скорчила рожицу мне. Еще более забавную.

Эшер рассмеялся. Помолчал.

– Дарси, сегодня седьмой день.

– Что? Значит..?

Я представила, как он ослепительно улыбается на другом конце линии.

– Да. Как насчет пообедать сегодня в Санта-Барбаре? Летим со мной?

– Да. Да, летим, – сказала я, затаив дыхание. – Я посмотрела на подругу – та уже все поняла: выпятила губу и прижала руки к груди.

– Приезжай в ангар. Я уже здесь, начинаю предполетную подготовку.

– Только переоденусь. В чем обычно летают на обед в Санта-Барбару в компании симпатичного пилота?

Он фыркнул от смеха:

– Спроси у Марисоль.

Час спустя я целовала его, сидя на лучшем пассажирском сиденье всех времен и народов. И он приступил к работе. На нас обоих была гарнитура. Я восхищалась его уверенными движениями. Эшер проверял датчики, настраивал системы и пункт за пунктом проверял, готов ли волшебный летательный аппарат к небу. Переговаривался с диспетчерской вышкой на секретном языке, а потом вывел «Пайпер-Меридиан» на взлетную полосу. На Эшере были темные джинсы и плотный темно-синий пуловер. Очки-авиаторы отлично смотрелись на угловатом лице. Эшер Флит всегда был красивым. А сегодня, когда он, управляя своим любимым самолетом, отвечал за нас обоих, от него буквально дух захватывало.

Пока мы ждали очереди на взлет, Эшер сказал:

– Не знаю, когда будет следующий раз. Но сегодня я лечу. – Он улыбнулся. – И ты со мной.

– Летишь ты или нет – я всегда с тобой.

По сигналу вышки он взял в руку наш сказочный наперсток, который теперь жил на панели управления. Я положила руку на желудь, висевший у меня на шее. И Эшер надавил на рычаг.

– А это новая глава, – сказал он, когда шасси оторвалось от полосы.

* * *

Мы провели в воздухе минут десять, когда я поняла, что влюбилась во все это. Я наслаждалась неистовой погоней за ветром вместе с парнем, в которого была влюблена. Вместе мы летели на хвосте кометы его мечты. Я и раньше летала на самолете, но в небольшом турбовинтовом «Пайпере» казалось, что воздушные массы проносятся прямо у меня под ногами.

– Нравится тебе, Дарси Уэллс? – спросил Эшер у меня в гарнитуре.

Я глядела на голубое джинсовое небо и акварельный горизонт. Мы мчались на север вдоль линии тихоокеанского побережья, по правую руку у нас кипела муравьиная жизнь, а по левую – бились сапфировые океанские волны.

– Очень нравится. – Я посмотрела на Эшера, и сердце, как серебристый пропеллер, затрепыхалось от того, сколько он мне дал – больше, чем любовь, больше, чем полночь без боя снимающих заклинание часов. Он был домом для всех моих слов, даже тех, которым я еще не знала определений. Он был домом для всех моих историй, даже тех, которые я еще не придумала.

Возможно. Это слово взмыло в воздух – отрываемся от земли – настоящее и правдивое. И тогда я решила, что седьмой день Эшера станет моим первым.

– А у тебя здесь есть бумага?

Он указал на закрытое отделение возле моего правого колена:

– Там блокнот.

Я взяла небольшой желтый блокнот. Не бледно-голубая писчая бумага, но сойдет. Начать надо прямо сейчас. Здесь. Я достала из сумки ручку, глаза наполнились слезами. Я собиралась обо всем рассказать Эшеру, но позже, на побережье в Санта-Барбаре. А сейчас мне нужно было опять остаться наедине со словами.

Я мысленно произнесла их, чтобы сделать настоящими. И тогда я, настоящая, начала так:

Дорогой Дэвид Эллиот,

Это твоя дочь, Дарси…