Лора Нейми - Библиотека потерянных вещей

– Нет ли у тебя лишней цепочки, которую ты не носишь? – Щеки у меня горели. – Я бы одолжила?.. Или даже взяла себе?.. – Головы я не поднимала, сидела, уставившись на корочку цельнозернового хлеба и свой браслет с подвесками на океанскую тему.

– Хм. – Мама ушла в свою комнату и вернулась через пару минут. – Эта отлично будет сочетаться с сердечком Марисоль. – Она протягивала мне тонкую золотую цепочку, хрупкие звенья волной ниспадали с ее пальцев. – В последнее время в нашем ювелирном отделе такие цепочки хорошо продаются. Еще недавно были популярны толстые, броские ожерелья. А теперь в моде – изящество и многослойность.

Я мысленно сказала спасибо «Мэйсиз» и накопительству, а потом вслух поблагодарила маму.

– Она идеальна, – добавила я, принимая цепочку. Я сразу поняла, что это чистое золото, а не позолота и не еще что-нибудь такое, от чего позеленеет шея. – Я никогда не видела ее на тебе.

Мама пожала плечами, но лицо осталось бесстрастным.

– Она много лет пролежала у меня в шкатулке.

Зажав золото в кулаке, я не могла отогнать от себя одну мысль. Не могло этого быть. Не могла эта цепочка быть подарком моего отца. Из-за него мама избавилась от целой библиотеки. И сохранила украшение?..

– Это подарок дедушки Уэллса, – тихо сказала мама.

На меня нахлынули приятные воспоминания о нем.

– Он подарил мне ее, вместе с золотой подвеской в виде ромашки, лет в шестнадцать-семнадцать. Подвеску я по глупости потеряла. Ну да ладно, теперь цепочка твоя. Так будет правильно.

У нас редко что-то выходило правильно, но эти минуты, когда мама поделилась со мной крохами воспоминаний из прошлого, оказались самыми правильными за долгое время. Мне было жаль, что такие моменты не множились так же, как остальные предметы у нас дома. Я улыбалась, глядя то на цепочку, то на маму, и мама улыбалась в ответ.

Опять звякнул мобильник.

– Наверное, Марисоль, в сотый раз.

Мама взяла нож и потянулась за майонезом.

– Передай от меня привет.

Я помчалась к себе, схватила телефон и резко выдохнула. Имя Марисоль не начиналось с буквы «Э».

Эшер: Еду домой. Даже не удосужился спросить тебя, ты сырую рыбу-то любишь? Кстати, привет.

Впав в состояние, похожее на транс, я пятилась назад, пока ноги не уперлись в кровать.

Я: И тебе привет. Суши, поке, севиче – все пойдет.

Значит, мы теперь переписываемся. С Марисоль я переписывалась тысячу раз. Могу переписываться и с парнем, почему нет. Признаться, после желудя легче было общаться по телефону, чем лично, ведь чудо-технологии отделяли Эшера от моей бурлящей системы пищеварения. Но было интересно, а был ли на свете Эшер Флит, который лежит животом на матрасе с безделушкой в руке и трепетом мотыльковых крылышек под кожей? Как это могло выглядеть?

Эшер: Клево. Мне нужно такие вещи знать. Догадка возникла, когда вы с М сказали про азиатскую кухню.

Я: Я вообще люблю азиатскую кухню.

Я: Я ем почти все.

Я: У тебя хорошая память.

Эшер: На некоторые вещи. Но не гениальная, как у тебя.

Я: Спасибо: ) Как идет работа над пристройкой?

Эшер: Через неделю должны закончить. Потом еще формальная проверка, но это фигня.

Сообщения сыпались градом туда-сюда. Темы были разные: его последнее увлечение на Netflix, мои школьные уроки, закрытие бассейна в местной юношеской христианской ассоциации на несколько недель (из-за этого Эшер собирается в шесть утра завалиться к Джейсу, поплавать)… Между сообщениями я внимательно изучала каждый миллиметр желудя – все его впадинки, рубчики и бороздки. Потом надела его на золотую цепочку и повесила себе на шею. Я набирала текст, и стирала, и снова набирала, пока…

Эшер: Слушай, мама только что выкрикнула мое любимое слово… пицца. У нее это значит, что тесто без глютена.

Я: Ням!

Я: Вкусно.

Я: Отпад.

Эшер: Погоди… вопрос.

Я: ?

Эшер: А у ТЕБЯ есть любимое слово?

Эшер: Или даже лучше – любимая книга?

Я: Хм-м…

Эшер: Прочитала столько книг – и нет любимой?

Какая история была у меня самой любимой? Никто меня раньше об этом не спрашивал. Даже я сама себя не спрашивала.

Я: Должна подумать, потом скажу.

Эшер: Буду ждать. Значит, завтра?

Я: Жду с нетерпением.

Я: Да.

Я: Завтра.

Эшер: Я на это рассчитываю.

Батарея на мобильнике ушла в красную зону. Я потянулась через всю кровать за зарядкой и продлила телефону жизнь. Испытав шок от первого сообщения Эшера, я оставила дверь в комнату открытой и теперь смотрела сквозь дверной проем на сваленные в кучу предметы и слушала приглушенные звуки маминых шагов от коробки к контейнеру и обратно к коробке. Я наблюдала, не переставая думать о новой цепочке у меня на шее. Мама передала мне настоящую фамильную вещь. Многие мамы и дочки соблюдают такую традицию. Вот кое-что мое. Теперь это твое.

Я вытащила желудь Эшера из-под футболки. Серебро и золото. Настоящий поцелуй, не понарошку, как в книге «Питер Пэн», что лежала у меня на столе, и не как в тысячах других историй, теснившихся вдоль моих стен. За ними в пыли, которая танцевала в луче света, была мама.

Я требовала, чтобы она двигалась вперед. Но мне и самой следовало сделать это, следовало выйти из своего книжного укрытия. Из тени, которая была причиной моей бледности, мешала принимать быстрые решения в проулках с мальчиками, которые мне действительно нравились, и заставляла сомневаться в каждом своем движении.

Вот кое-что мое. Теперь это твое.

О чем бы я ни мечтала, я приняла свое прошлое. И мой будущий поцелуй теперь висел на цепочке из тысячи прожитых мамой моментов. Мой первый поцелуй, со всеми его бороздками, впадинками и другими тщательно выгравированными деталями, висел на старой фамильной цепочке, которую носила моя мама.

Как и следовало ожидать, красный мисо-соус с ломтиками свежего огурца, обойдя салфетку, капнул на мои белые джинсы и расплылся там жирным пятном.

– У-у, меткий удар, – поморщившись, сказал Эшер.

Я капнула на пятно ледяной водой:

– Только Марисоль не рассказывай. – От промакиваний салфеткой становилось только хуже. – Для нее это иллюстрация к слову «катастрофа». Она бы определила это так: «Убийство портного в кафе «Поке» в Северном Парке».

Эшер наклонился ко мне и сочувственно улыбнулся:

– Надо же, как раз когда я хотел сделать тебе комплимент и сказать, что ты прекрасно владеешь палочками.

Я рассмеялась.

– И ни слова Марисоль, – пообещал он.

– Спасибо. Она вроде как контролирует мой гардероб.

– Она знает, что лучше для тебя, – сказал Эшер.

Я отвела взгляд от блузки в швейцарский горошек, на которой тоже искала пятна, и заметила, что Эшер оторвался от еды и теперь, постукивая палочками по краю блюда с пряным тунцом, внимательно смотрел – не пялился – то на мое лицо, то на серебряный желудь у меня на шее. Протянув свободную руку, Эшер дважды чуть дернул за кулончик и улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, надеясь на то, что между передними зубами не застрял салат из морской капусты.

– Как была пицца?

– Особенно хорошо, потому что не пришлось драться с папой за вторую – или… э-э… третью – порцию. – Он поднял стакан с водой. – Командировка.

Меня зацепило другое слово, и я чуть вздрогнула от его отголоска. Папа.

– Ой. – Эшер коснулся моей руки. – Я иногда забываю о ситуации с твоим папой.

О том, что мой папа уехал в командировку на восемнадцать лет.

– Дело не в том, что ты это сказал. Говори о своем папе когда хочешь. Обычно меня это вообще не задевает. – Я решила взять еще кусочек, к счастью, на этот раз не капнула на себя. – Пару дней назад Марисоль поставила мне задачу: привыкнуть к мысли о том, что у меня есть отец. Пока даже не волноваться ни о встрече с ним, ни о чем-либо еще. – Я дернула плечом. – Она права. Действительно знает, что лучше для меня. Но опять же, здесь все по-другому.

Он кивнул:

– Будто надо представить известный тебе мир, при этом добавив туда какого-то еще человека, которого раньше никогда там не было.

– Именно, – подтвердила я.

Желудь, отсутствие Лондон и обещанный поцелуй не изменили для нас одного: с Эшером Флитом было очень легко общаться. Я то и дело краснела от того, сколько всего я сегодня наговорила: призналась, что без Марисоль не могу нормально одеться и что я в своей попытке предстать настоящей Дарси Уэллс должна начать думать о мужчине, который участвовал в моем создании.