— Сними заколку.

Вижу, как замешательство отражается на её лице, прежде чем она поднимает руку и без усилий освобождает длинные локоны. Они рассыпаются по её плечам, как завитки шёлка.

Руки так и чешутся взять камеру, пока я осматриваю её с головы до ног. Снова и снова. Обычно женщины реагируют одним из трёх способов — хотят меня, посылают меня на три буквы или бегут от меня.

Я не вижу ни желания, ни злости, ни страха на лице Холланд, пока она продолжает стоять передо мной. Она так чертовски идеальна.

Идеальная картина.

Я уже знаю, что сегодняшняя ночь будет отличаться от всех других.

— Можно я сфотографирую тебя? — впиваюсь ногтями в обивку кресла. Я их тех мужчин, которые часто испытывают желание, но я не могу вспомнить, чтобы хотел чего-то больше, чем эту женщину. Я всегда всё держу под контролем. Всегда.

Холланд слегка морщит лоб, и на этот раз на её лице открыто видно замешательство.

— Ты хочешь сделать фото? Мои?

Я киваю, пытаясь скрыть, как сильно хочу этого. Я никогда не позволял никому узнать, как сильно я нуждаюсь в них. Никогда не позволял этой силе взять надо мной верх. Контроль создан для того, чтобы держать его в руках, сохранять его, жаждать — иначе всё это теряет смысл. А я никогда не позволю этому случиться.

— Зачем?

На моих губах постепенно появляется ухмылка. Зачем? Это мой любимый вопрос.

— Я люблю ходить в музеи, — отвечаю я, вставая со своего места. — В моём доме полно предметов искусства, — продолжаю я, проходя по комнате и останавливаясь, лишь чтобы убедиться, что она идет за мной. И она идёт… послушно… выстукивая каблуками по деревянному полу, руки свободно свисают вдоль бёдер, как будто ей абсолютно плевать.

Это скоро изменится.

Я открываю дверь, приглашая её внутрь.

— В библиотеке множество книг. Некоторые я читаю. На некоторые смотрю. Я купил их только потому, что мне нравится, как они выглядят.

Холланд быстро осматривает комнату, и мы идём дальше.

— Мне нравится смотреть на красивые вещи. От опавшего листа до солнца, которое восходит над горизонтом. От сияния полной луны непроглядной ночью... — я останавливаюсь на мгновенье, разворачиваясь к Холланд, — до изгибов женского тела.

Мой взгляд многозначительно скользит по её телу. — Если в чём-то есть красота, я её найду. Возьму. И сохраню.

И обычно, в этот момент, женщины начинают забрасывать меня вопросами или же я вынужден попросить их уйти после изнурительной речи. Некоторые понимают, или, по крайней мере, думают, что понимают. Большинство даже не пытаются.

Холланд не делает ничего. На её лице нет даже намёка на вопрос. Нет какого-либо интереса или отвращения во взгляде.

— У таких людей, как я, есть название. Я имею в виду, такому стилю жизни, какой веду я, — продолжаю я. — Хотя большинство даже не слышали об этом. Скопофилия.

Мы доходим до студии, и я кладу руку на дверную ручку, но не поворачиваю её. Пока нет. То, что я собираюсь ей показать, в корень всё изменит.

— Если говорить в общих чертах, скопофилия — это любовь к рассматриванию, — наклоняюсь вперед, достаточно близко, чтобы почувствовать тепло её ела и запах её кожи. — Я получаю удовольствие, наблюдая за красивыми вещами, — произношу я, стиснув зубы. — Должен признаться, это граничит с одержимостью. Также признаюсь, у меня нет намерений меняться. Пока я вижу, я могу впитывать в себя всё великолепие окружающего мира.

С этими словами я открываю дверь, раскрывая этой женщине свой мир.

Она делает шаг внутрь и слегка оборачивается, охватывая взглядом всё помещение. Я застываю за её спиной, наблюдая за ней. Ожидая её реакции.

— Очень многие просто игнорируют красоту, которая их окружает, — объясняю я. — Они переступают через неё, отталкивают, избавляются. Не видят и не чувствуют её. Они слепы и даже не представляют себе, сколько всего предстоит увидеть. Оценить.

Женщина передо мной ничем не отличается от всех других — она была слепа долгое время. Я понял это в тот момент, как увидел её. Красота печали, вот что сделало её уникальной и интересной для меня. Сладкая тьма её поражения.

Большинство людей выбрасывают сломанные вещи, принимая их за мусор. Будто они менее важны, менее идеальны, менее прекрасны. Я собираю их. Смотрю на них часами, наслаждаясь их умопомрачительной безупречностью.

Холланд стоит того, что насладиться ею в высшей мере. И я хочу, чтобы она поняла это.

— Все эти женщины… — тихо произносит она, заикаясь и осторожно пробегаясь пальцами по фото. — Они все похожи, — встречается со мной глазами. — Они все похожи на меня.

 

4

Холланд

— Ты сделал эти снимки? — спрашиваю я.

Несколько секунд проходят в молчании. Его голос звучит хрипло, когда он, наконец, отвечает.

— Да. Они все мои.

Фотографии покрывают три из четырёх стен галереи. Пейзажи. Раритетные предметы. Портреты. Абстракции. Сюрреализм. Приближенные картины. Отдалённые. Цветные. Чёрно-белые. Размытые. Чёткие. Снова. Снова. И снова.

И на всех — женщины. Ни одна из девушек не повторяется на фото дважды. Улыбающиеся женщины. Плачущие женщины. Всё обнаженные. Все рыжеволосые. Женщины в сексуальных позах. На пике экстаза. Связанные. С кляпом во рту. Повязкой на глазах. Они все разные, и, тем не менее, все одинаковые.

И каждая из них похожа на меня.

Что-то трепещет внутри моего живота — что-то незначительное и незнакомое. Что-то похожее на нервозность или возбуждение, или даже страх. Это было так давно, что я даже не могу точно определить это чувство. Но это было так давно, поэтому я приветствую его, что бы это ни было.

Я не могу слишком долго смотреть на одну и ту же фотографию, но в то же время, не могу отвести от них взгляда. Я иду от одного фото к другому.

Есть фотография женщины, сделанная со спины, у неё бледная кожа и едва заметные веснушки. Руки, закованные кожаными наручниками, изящно покоятся на изгибах её попы. Я не вижу её лицо, поэтому не могу быть уверена, но если судить по изгибу её спины, мне кажется, она тянется к кому-то… Ищет кого-то… Хочет кого-то… Фотограф позади неё, поэтому мне интересно к чему или же к кому она тянется. Но потом я замечаю — округлую раму зеркала в верхнем левом углу. Едва заметную, как будто это секрет. Мне кажется, что фотограф, на самом деле, стоит перед ней, а камера фиксирует лишь отражение женщины. И я понимаю, что именно фотографа — Дженсена — жаждет женщина.

Я провожу пальцами по картине, прежде чем двигаться дальше.

На другом фото изображена только часть женщины, сбоку. Она стоит на коленях, на полу. Её рыжие, почти красные волосы, достигают середины спины. Кожаные наручники обёрнуты вокруг её лодыжек и прикованы к чёрному стержню, оставляя её полностью раскрытой. Её ступни повернуты вверх, перепачканные грязью. Её тонкие пальцы обхватывают лодыжки, запястья тоже скованны наручниками и привязаны к тому же стрежню, что и ноги. Её тело слегка скручено, как и на последнем фото, как будто она ищет своего спасителя. Человека, который прячется за объективом камеры.

Я поворачиваюсь и встречаюсь с ним взглядом. Это он, тот мужчина, который сделал эти сокровенные, запретные и потрясающие фотографии.

Он снимает очки, и теперь его тёмный взгляд направляется прямо на меня. Он не двигается с места, позволяя мне изучить его. Его кожа немного темнее, чем моя, будто он много времени проводит на улице, что я нахожу странным, так как большинство его работ, очевидно, выполнено в пределах этой комнаты. Идеально прямой нос. Крепкий подбородок с ямочками. Широкая шея с лёгкой щетиной.

Мой взгляд опускается ниже по его широким плечам. Думаю, под застегнутой отутюженной рубашкой скрывается упругая грудь. Узкая талия. Прекрасно подходящие брюки. Я останавливаюсь на его напряженных руках. Крепкие, умелые руки. Толстые и грубые пальцы. Искусные. Кричащая разница с его безупречной одеждой. На него приятно смотреть. Я знала об этом и раньше, но не обращала внимания до этого момента.

Я указываю рукой на одну из работ на стене.

— Я вижу, тебя действительно возбуждает это. Это то, чего ты хочешь от меня? Чтобы я позировала, как они?

Он моргает, и в глазах разгорается ещё больший огонь.

— Да. Это то, чего я хочу.

Мой взгляд перемешается на фотографию над его головой. Женщина, обнажённая, её руки связаны над головой и привязаны к балке посередине комнаты. Волосы свободно рассыпаются по плечам, пара прядей касается груди. Она смотрит прямо в камеру большими зелёными глазами, у неё румяные щеки и влажные, приоткрытые в удовлетворении губы. Нас можно было бы назвать сёстрами. Единственное наше с ней отличие — удовлетворение на её лице.

В моей груди поднимается жар. Безудержный и неподдающийся, как и в тот день, когда я застукала своего мужа, трахающим мою лучшую подругу в моём доме. Это зависть. Я хочу выглядеть так же. Я хочу чувствовать то же самое.

Возвращаю взгляд обратно на Дженсена. Он не двигается и по-прежнему смотрит на меня. Ждёт.

— Хорошо, — решительно произношу я. — Ты можешь меня сфотографировать.

 

5

Дженсен

Мой восторг вызывает физическую реакцию. Мышцы внизу живота сжимаются и дрожат. Член наливается кровью и пульсирует, когда возбуждение прокатывается по моему телу. Это результат того, чего я жаждал три месяца.

Каждое мгновение в жизни должно вызывать такие ощущение, как сейчас. Сладкая победа. Триумфальное сражение. Потрясающее чувство — получить то, чего желаешь.

Я немного прохожу вперёд и, достигнув коробки на столе, беру свою камеру, не давая ей времени изменить своё решение. Пальцы бесшумно двигаются, открывая крышку, и машинально скользят по кнопкам. Я делал это так много раз, что знаю фотоаппарат лучше, чем своё тело. Будто он часть меня.