Думать об этом, равносильно муке. Агонии, я бы сказал. Мне хочется пойти за ней к бару, задрать юбку и отыметь её на глазах у всех этих людей. При одной мысли об этом я чувствую, как сжимаются мои яйца. Понимание того, что я не могу сделать этого сейчас, болезненно сверлит дыры в моём теле. Всему своё время. А пока этого не случилось, я буду наслаждаться видом.

Красота создана для того, чтобы её лицезрели. И на неё я буду смотреть вечно.

Холланд возвращается к работе и начинает смешивать мой коктейль. Всегда на высшем уровне. Лучший работник. Она опускает в стакан коктейльную вишню, кусочек лимона и соломинку, не отрывая глаз от того, что делает. Даже принеся мне стакан, она не посмотрит в моём направлении.

Она подходит к столику, ставит стакан, и я хватаю её за запястье вокруг манжетки на рукаве. Интересно, как будут выглядеть её нежные ручки, когда я привяжу их к своей кровати. Да. Нужно испытать это.

Она моргает прежде, чем встречается со мной взглядом. Любопытно: я сжимаю её руку, но пульс остаётся неизменным под моими пальцами, и в её взгляде не отражается ни страх, ни злость. Хотя должно. Однозначно должно. Я бы не назвал себя добрым самаритянином.

Эта женщина — робот. С высшим образованием, хорошими манерами, идеальная, хладнокровная, бездушная машина. Возможно, это подстрекает меня сделать свой следующий шаг.

— Когда ты заканчиваешь, Холланд? — если она и удивлена тому, что я знаю её имя, она никоим образом не выдаёт этого. А что более завораживает, она отвечает мне сразу, не колеблясь.

— В два.

Всё ещё удерживая её за запястье, я проверяю время. Два — не очень хорошо. Слишком поздно. Слишком темно. Я не люблю водить ночью. Но я сделаю всё, как нужно. Я тяну её за руку, притягивая ближе к себе.

— Я бы хотел отвезти тебя кое-куда.

Это не вопрос. Хотя у неё есть выбор — потому что я всегда даю им выбор — я подаю им это в таком виде, что становится ясно: отрицательный ответ не принимается.

Легкий звон стекла напоминает мне, что мы всё ещё в общественном месте. Я отпускаю её руку, но она не отступает на безопасное расстояние. Отсутствие инстинкта самосохранения — вот что притягивает меня в этой женщине.

Что, несомненно, служит огромным минусом в её идеальности.

— Куда? — спрашивает она.

— Разве это важно? — я опираюсь на локти и наклоняюсь к ней. Ей неважно. Я это знаю. Я мог бы сказать ей, что собираюсь отвезти её в лес для жертвоприношения дьяволу, а она бы и глазом не моргнула.

Она слегка пожимает плечами, качая головой, и мой член сковывает судорогами от желания оказаться в ней. Она даже отдаленно не подозревает, на что подписалась.

Я противоречу сам себе. Нет ничего, что я бы любил больше, чем податливую, уступчивую женщину.

Спокойную.

Покорную.

Желающую.

И в то же время, она — паззл, который нужно собрать. Вызов. Загадка.

— В два, — подтверждаю я. — Неизменно.

Она смотрит на свою белую блузку и чёрную юбку-карандаш, проводя пальцами по животу.

— Вы хотите, чтобы я оставила форму?

Да. Да! По крайней мере, пока.

Я пренебрежительно киваю в знак подтверждения. Внутри меня всё ликует, когда я представляю нашу ночь.

 

2

Холланд

Мне нравится поездка с этим человеком. Я вдыхаю запах ножовой кожи и откидываю голову на подголовник, как только мы отъезжаем от паба. На улице тихо, и слышен лишь лёгкий шум двигателя. Мне нечего сказать, поэтому я молчу. Большинство женщин, вероятно, начали бы задавать вопросы. Для начала, допустим, кто этот мужчина? И почему он хочет меня?

Или, может быть, они захотели бы узнать, чем он зарабатывает на жизнь. Где живёт.

Какое у него хобби и чем он интересуется. Или хотя бы были озабочены тем, что сидят в машине с мужчиной, которого только что встретили, уезжая в ночь, ни сказав об этом, ни единой душе. Ни плана. Ни направления. Ни малейшего понятия, куда их везут.

Я не похожа на это большинство. Прислоняюсь лбом к прохладному окну, наблюдая за стёртыми линиями дороги. Мои мысли только о нём. Не о мужчине рядом со мной. А о моём драгоценном мальчике с пухленькими ножками и самыми голубыми в мире глазками. Я думаю о том, как сильно скучаю по нему. Как каждая клеточка моего тела болит, когда я вспоминаю запах детской присыпки или его мягкую шелковистую кожу. Я бы сделала всё, всё, чтобы снова услышать его внезапный смех. Всё, чтобы услышать его бормотание.

Я сжимаю ладони в кулаки, позволяя ногтям впиваться в кожу. Какой прок от материнских рук, если они больше не смогут подержать своего малыша?

Никакого.

Абсолютно бесполезные. Просто ненужные конечности.

Закрываю глаза и позволяю его личику снова всплыть в моей памяти, полностью поглощая меня. Это не единственный раз, когда я испытываю хоть что-то похожее на эмоции.

Иногда хорошие, иногда нет. Обычно, в такие моменты, я вспоминаю о раскромсанной части моей души у себя в грудь, ощущая всю эту боль снова и снова.

Мне сказали, что существует пять стадий скорби.

Только пять.

А потом ты исцеляешься. Ты живёшь дальше. Своей жизнью. Всё возвращается на круги своя.

Должно быть, я делаю что-то не так, потому что эти пять стадий повторяются снова и снова. Я будто нахожусь в колесе страданий, бегу изо всех сил, но никак не могу добраться до своей цели.

Восприятие.

Пятая и последняя стадия. То волшебное место, где всё волшебным образом вдруг становится лучше.

Где я перестаю отрицать реальность.

Где я больше не виню Бога и судьбу.

Да, мать вашу, я всё делаю не так.

Тяжело поверить, что моя жизнь была нормальной менее трёх лет назад. Я была нормальной. Счастливой.

Теперь три года кажутся вечностью.

— Я — Дженсен, — произносит мужчина, нарушая тишину и врываясь в мои мысли. Я поворачиваю голову, встречаясь взглядом с его тёмными глазами, и замечаю, что он носит очки. А вот ещё один вопрос, который бы задали большинство женщин в самом начале. Его имя. — Боль, — добавляет он.

— Что? — спрашиваю я, застигнутая врасплох одним этим словом. Это был вопрос? Он спрашивает меня, не больно ли мне? Потому что да — чёрт подери, да — я ощущаю настолько ужасную боль, какую только может испытывать человек. Эмоциональную. Душевную.

— Моё имя, — констатирует он медленно. — Дженсен Пэйн (прим. перевод.: Pain — боль, Payne — созвучная фамилия в англ. языке).

Я возвращаю своё внимание к окну. Это даже звучит не по-настоящему, но меня это не волнует. Возможно, это прозвище. Или псевдоним, с помощью которого он разделяет свою обычную жизнь и работу. В любом случае, меня это не волнует.

— Холланд Ховард. Приятно познакомиться.

Дженсен издает какой-то звук, что-то между гортанным и смущённым.

— Уверен, что деревьям точно приятно.

Когда я снова смотрю на него, на его губах играет подобие улыбки, и я понимаю, что он пытается меня подразнить. Большинство женщин улыбнулись бы в ответ или пофлиртовали.

Я не вхожу в это большинство.

Когда тебе становится до лампочки, будешь ли ты жить или умрешь, жизнь становится на удивление… простой.

Простой в том отношении, что ты больше никуда не спешишь. Тебе больше не надо следить за грёбаным временем, ведь это бессмысленно.

Простой в том смысле, что деньги больше не властны ни над тобой, ни над твоей жизнью. Я перестала мечтать уже давно, так что мне больше не нужны грёзы полные дорогих вещей.

Простой, потому что больше не нужно беспокоиться по поводу внешнего вида или прически. Иронично, на самом деле, так как я много лет жила, заботясь обо всех этих мелочах каждое утро. Но когда внутри себя ты не можешь найти ничего, что заботило бы тебя, то, что думают другие, тебя больше не касается.

Всё, о чём я когда-либо заботилась, было вырвано у меня из рук. Вырвано и уничтожено. Но я жду. Продолжаю этот бесполезный круговорот. Встаю каждое утро, пропускаю через себя эмоции и жду момента, когда больше не проснусь. Когда мне больше не нужно будет притворяться, что я живу. Когда мои страдания, наконец, закончатся.

Бывают дни, когда я открываю глаза и кричу навзрыд, потому что до сих пор здесь.

В другие дни я непоколебима.

В большинстве случаев, я ощущаю агонию… агонию настолько ослепляющую, что мне кажется, я начинаю неметь. Её не остановить. Она никогда не уходит. Никогда не оставляет меня.

Я не выбирала такой путь. Так же, как и не выбирала эту потерю. Иногда я мечтаю узнать, как исцелиться и снова стать прежней. Но как я могу сделать это, когда половина меня мертва?

Иногда я задаюсь вопросом — стану ли вновь нормальной. По крайней мере, маленькая часть меня.

Иногда осознаю правду — этого никогда не произойдёт.

Я сворачиваюсь на сиденье и закрываю глаза, снова вызывая перед глазами личико моего малыша. Моего драгоценного сыночка. Думаю о времени, когда он был счастлив и здоров. Когда он всё ещё был моим.

 

3

Дженсен

Холланд следует за мной в дом, равнодушно скользя взглядом вокруг. Будто это обыденные вещи, а не предметы искусства. Ничего не говоря, она делает шаг за шагом, не останавливаясь. Подойдя к дивану, она разворачивается на каблуках и поворачивается лицом ко мне. Немое выражение и ожидание.

— Хочешь что-нибудь выпить? — предлагаю я.

— Нет. Спасибо, — её брови приподнимаются в немом вопросе. Она хочет сразу приступить к делу, что мне очень нравится. Но только я контролирую здесь всё! Я говорю, как это произойдёт. Как и когда.

Я обхожу кресло и сажусь. Сжимая руки на плюшевых подлокотниках, я открыто изучаю её для своего удовлетворения.

Её огненные волосы собраны заколкой, и я не вижу их длины. Несколько раз я видел её с распущенными волосами, поэтому знаю, что они доходят по середины спины. Знаю, что они густые и блестящие, сексуальные, и я хочу увидеть их сейчас.