А все потому, что сейчас она снова предстанет перед графом. Сиринга молилась в душе, чтобы он больше на нее не сердился.

К ее великому изумлению, огромный вестибюль был пуст.

Парадная дверь была открыта настежь, и внутрь лилось золотое июльское солнце. Никаких лакеев, никаких швейцаров. И даже Мидстоуна, который бы с напыщенным видом проводил ее в библиотеку, где, как она догадывалась, ее уже поджидает граф.

Внезапно ощутив себя совсем крошечной, она медленно пересекла вестибюль. Она шла, и ее туфельки негромко постукивали по мраморному полу. Дойдя до библиотеки, Сиринга в нерешительности замерла перед дверью.

Ей хотелось видеть графа, хотелось быть рядом с ним, и вместе с тем она хорошо понимала, что не имеет права раскрывать перед ним свои чувства, каких бы усилий ей это ни стоило.

Теперь между ними все будет иначе, подумала она.

Раньше она любила его. Любила всей душой, хотя сама этого не понимала, принимая любовь за дружбу.

И вот теперь наконец поняла, что это чувство все-таки было любовью. И тотчас же оробела.

Все ее существо было охвачено волнением.

Она повернула ручку двери и вошла.

Комната была полна полуденным солнцем и запахом роз, которые стояли в огромных вазах практически на каждом столе.

Граф стоял и смотрел в окно, однако, как только она вошла, тотчас повернулся к ней, и она разглядела его силуэт в окружении солнечных лучей.

Боже, она успела позабыть, какой он высокий, какой широкоплечий, какой он красавец. Сердце тотчас, как безумное, забилось в груди. Она замерла на месте, не в силах произнести даже слово, не в силах сделать даже шаг ему навстречу.

— Сиринга!

Его голос звучал низко и бархатисто, а еще в нем появилась новая нотка, какой раньше она никогда не слышала. Он направился к ней, и она каким-то нечеловеческим усилием заставила себя сдержаться, чтобы не броситься ему на шею. Вместо этого она лишь сделала шаг ему навстречу.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Она подняла на него глаза. Но уже в следующий миг ее ресницы дрогнули и опустились вниз — черные штрихи на белоснежной коже.

— Подойдите ко мне и сядьте у окна, — предложил граф.

Она послушно направилась к обтянутой атласом кушетке в оконной нише. Окно было открыто, и на ее бледные щеки тотчас упали теплые солнечные лучи. Она склонила голову.

— Нам есть о чем поговорить, Сиринга, — негромко произнес граф, садясь рядом с ней.

Она же не осмеливалась поднять на него глаза.

— Я хочу поблагодарить вашу светлость… за то, что вы ухаживали за мной, — произнесла она дрогнувшим голосом. — Мне, право, неловко… я доставила вам столько хлопот.

— Не спорю, мы все страшно переволновались, — ответил граф.

— Я не нарочно… простите меня.

— Вам нет необходимости просить прощения.

— Но ведь вы могли провести это время в Лондоне, в обществе принца и ваших… друзей.

— И вы считаете, что я мог быть с ними, в то время как я сам стал причиной вашей болезни?

Было в его голосе нечто такое, отчего у Сиринги перехватило дыхание.

— Но как вы… нашли меня? — едва слышно спросила она.

— Когда ваша няня сказала мне, что леди Элен отвела вас вниз и посадила в карету, я тотчас же направился к ней домой, — ответил граф. — Но ее там не оказалось, лакей же ответил, что понятия не имеет, где она находится. — Граф на минуту умолк, как будто заново переживал те мгновения. — Не застав леди Элен дома, я отправился к Ниниану. К моему великому удивлению, хотя шел еще только девятый час, он уже уехал. Его лакей утверждал, что ни сном ни духом не ведает о его местонахождении. Впрочем, после того как я слегка на него надавил, он все-таки предположил, что его хозяин, по всей видимости, проводит время в обществе своих знакомых актеров.

Сиринга слегка приподняла голову.

— Из дальнейших расспросов, — продолжал граф, — выяснилось, что в течение последней недели Ниниан несколько раз принимал у себя пару актеров. Из обрывков разговоров, которые ему удалось подслушать, лакей сделал вывод, что они репетируют пьесу, действие которой происходит в суде. Меня уже терзали подозрения, — резко добавил граф, — потому что няня рассказала мне про бумагу, под которой вы якобы должны были поставить свою подпись. По крайней мере, Ниниан и леди Элен склоняли вас к этому. Когда я нашел на столе кузена несколько копий завещания, я тотчас направился в Олд-Бейли.

— И там вы выяснили, что, собственно, произошло? — спросила Сиринга упавшим голосом.

— Когда я приехал в суд, то узнал, что слушание дела уже завершилось, — продолжил граф свой рассказ. — И что вас снова поместили в тюремную камеру.

При этих словах Сирингу передернуло. Она с ужасом вновь представила себе унизительную картину: судья объявляет ее виновной.

— Давайте больше не будем говорить об этом, — предложил граф, заметив, как она побледнела. — Все закончилось хорошо, вы живы и здоровы. Есть куда более важные вещи, которые мне хотелось бы с вами обсудить. — Его голос изменился. — Прежде всего я хотел бы извиниться. Сказать вам, что искренне раскаиваюсь и прошу у вас прощения.

Сиринга тотчас поняла, что он имеет в виду. Притворяться, изображать недоумение не имело смысла.

— Как вы только могли подумать обо мне такое? — спросила она дрожащим голосом.

— Я сам задавал себе этот же самый вопрос, причем не одну сотню раз, — ответил граф. — Это было совершеннейшим безумием с моей стороны — поверить в то, что вы не такая, какой я вас знал.

— Няня сказала вам, что мы ходили в конюшню проведать Меркурия?

— Сказала. Конюх уже уволен. И я виню себя в том, что не заботился надлежащим образом о собственных лошадях.

— А с Меркурием все в порядке?

— Да, он здесь и ждет, когда вы навестите его.

— Я надеялась, что вы привезете его из Лондона сюда, в Кингс-Кип, как вы привезли и меня.

— Я подумал, что вам обоим, и вам, и Меркурию, сельский воздух пойдет только на пользу, — сказал граф. — Его каждый день выгуливают, но это совсем не то. Я думаю, он ждет не дождется, когда снова покатает свою хозяйку!

— Может, я прокачусь на нем завтра?

— Разумеется, если вы пожелаете.

Сиринга все еще не смела поднять глаза.

— Я… я хотела бы что-то сказать вашей светлости, — пролепетала она, немного помолчав.

— Я весь внимание, говорите, — негромко отозвался граф.

— Наверное, это глупо с моей стороны, — проговорила Сиринга дрожащим голосом, — но я… я не могу вернуться в Лондон.

Граф ответил не сразу, и, пока он молчал, у нее от испуга перехватило дыхание — неужели своими словами она рассердила его?

— Я отлично понимаю, почему вам этого так не хочется, — произнес он наконец, — и обещаю, что не стану принуждать вас. Вы вернетесь в Лондон лишь в том случае, если сами того захотите. С другой стороны, заверяю вас, что теперь вам нечего там опасаться.

— Почему? — не удержалась от вопроса Сиринга.

— Потому, — ответил граф, — что моего кузена и леди Элен в Лондоне больше нет. Они покинули Англию.

Тон графа был ледяным. Слова звучали резко, едва ли не угрожающе.

— А почему они уехали? — нервно спросила Сиринга.

— Я поставил их перед выбором: или они навсегда покинут Лондон, или предстанут перед правосудием. Прекрасно зная, какое наказание их ждет за попытку мошенничества, они предпочли покинуть пределы страны.

— Я боялась, — пролепетала Сиринга, — что вы страшно расстроитесь, когда узнаете, какой поступок совершила леди Элен.

— Меня неприятно поразило другое — та жестокость, с какой она обрекла вас на мучения.

И за это я ее никогда не прощу.

Его голос звучал так беспощадно, что Сиринге стало немного не по себе, и она нервно сцепила дрожащие пальцы.

— Мои чувства к леди Элен не должны вас тревожить, — продолжал тем временем граф. — В некотором смысле она для меня больше не существует. Вы хотели спросить у меня что-то еще?

— Если мне нет необходимости возвращаться в Лондон, — робко начала Сиринга, — то где ваша светлость разрешит поселиться мне и няне? Мы можем рассчитывать на небольшой сельский домик в границах ваших владений?

С этими словами она с тревогой во взгляде посмотрела на него, надеясь в душе, что не оскорбит его этой просьбой и не злоупотребит его щедростью.

— А вы считаете, что вам будет достаточно сельского домика? — спросил граф, пристально глядя ей в глаза.

— Думаю, я могла бы изредка навещать вас, если вы, конечно, не против, — запинаясь, добавила Сиринга.

— И этого тоже будет достаточно, — уточнил граф. — Вот только кому, вам или мне?

Сиринга не поняла смысла его вопроса, и поскольку нечто такое, что звучало в его голосе, заставило ее оробеть, она быстро добавила:

— Я хотела сказать вашей светлости еще одну вещь, наверное, я должна была сказать это сразу, как только вошла…

— И что же это такое? — полюбопытствовал граф.

— Вы принесли мне свои извинения, — сказала Сиринга, — но это я должна извиниться перед вами, извиниться за один нехороший поступок, который совершила, и просить вашего прощения. Но я не знаю, как это лучше сделать.

— За что именно? — уточнил граф.

— За то, что продала вашу брошь, которую вы дали мне поносить, — с несчастным видом призналась Сиринга. — Я думала об этом все эти дни, пока была здесь, и мне так стыдно, я даже не знаю, куда мне деваться от стыда, потому что я поступила так низко, так бесчестно и так трусливо. Но я не могла находиться рядом с теми женщинами. Они были настоящими животными. И когда они начали протягивать ко мне свои руки, я подумала, что если они прикоснутся ко мне, то я точно сойду с ума… Голос ее оборвался.

Сиринга нервно сплела на коленях пальцы, и в следующий миг граф взял ее за руки. Она тотчас ощутила исходившие от них тепло и силу и невольно вздрогнула от этого прикосновения.