Впрочем, она слишком ослабела и понимала, что в таком состоянии никак не может предстать перед его гневными очами. Она просто не переживет, если он по-прежнему зол на нее, как тогда, в ту жуткую ночь, когда леди Элен отправила ее в Ньюгетскую тюрьму.

Любовь к нему научила ее быть осторожной, и потому она не решилась заговорить о графе с няней. Кто знает, что она может услышать в ответ на свои вопросы! Вдруг он вообще не желает ее больше видеть?

Помнится, он сказал, что не ожидал от нее такой подлости. Сейчас он уже все знает, потому что няня наверняка ему обо всем рассказала. Что у нее не было никакого другого мужчины, как ему казалось.

Да, но сохранились ли в его душе теплые чувства?

Он любил леди Элен. Интересно, как он теперь к ней относится, когда узнал о ее жестокости и вероломстве? С другой стороны, а кто мог ему об этом рассказать? Так что, скорее всего, он ничего не знает.

— И какие же распоряжения оставил его светлость? — поинтересовалась Сиринга у няни.

— Его светлость желает, чтобы в шесть вечера вы спустились вниз, — ответила няня. — А до тех пор он просит вас оставаться в постели.

— Но мне надоело лежать в постели! — запротестовала Сиринга. — Я лежу вот уже несколько недель, и это несмотря на то, что я поправилась и даже могу выходить на свежий воздух.

— Мы делали все, что могли, чтобы поставить вас на ноги, дорогая моя, — ответила няня. — Вы даже не представляете, как тяжело вы были больны, мисс Сиринга.

— Тюремная лихорадка часто сводит людей в могилу, — вздохнула девушка. — Так что мне повезло. Поверьте мне, няня, в этой ужасной тюрьме люди умирают от нее буквально каждый день.

— Только не говорите мне про это кошмарное место! — воскликнула няня, и в голосе ее послышались слезы. — Его светлость считает, что об этом нужно как можно скорее забыть.

— Такое нелегко забывается, — прошептала девушка.

— Я знаю, дорогая моя, — ответила няня. — Но теперь вы снова здоровы и можете подумать о более приятных вещах.

— Это о каких же? — спросила Сиринга. — И что нас ждет в будущем? Тебя и меня?

— Спросите об этом его светлость, — уклончиво ответила няня. — Я знаю лишь одно: он хочет, чтобы вы отдыхали и набирались сил, а в шесть часов спустились вниз к нему, надев специально для этого новое платье, которое он для вас заказал.

— Новое платье от его светлости?! — изумленно воскликнула Сиринга. — Как это щедро с его стороны! Скажите, а вы захватили сюда из Лондона мои старые платья?

— Они все здесь, — ответила няня.

Сиринга обвела взглядом просторную комнату, поражавшую своими размерами и роскошным убранством — на окнах парчовые занавески, зеркала в резных позолоченных рамах. Это была сама красивая, самая великолепная спальня во всем доме.

Посередине комнаты, под внушительным балдахином, украшенным фигурками голубей, стояла огромная кровать с алым шелковым пологом, который придерживали золотые фигуры ангелов.

— Думаю, мои наряды находятся в той же комнате, которую я занимала до отъезда в Лондон? — предположила Сиринга.

— Именно в нее его светлость и поместил вас, как только привез, — ответила Няня. — Но затем комнату пришлось дезинфицировать. Все, в том числе шторы, полог, постельные принадлежности, белье, — все это сожгли.

— Сожгли? — изумилась девушка.

— Тюремная лихорадка — вещь заразная. И его светлость не хотел рисковать. Карету, в которой вас доставили сюда, пришлось вымыть с уксусом.

— Надеюсь, я никого не заразила? — спросила Сиринга с тревогой в голосе.

— К вам никто близко не подходил, — ответила няня. — За вами ухаживали лишь его светлость да я.

— Его светлость?

— Да, он ухаживал за вами, мисс Сиринга. Мы с ним делали это по очереди. Его светлость дежурил у вашей постели ночью, а я — днем.

— Я… я понятия об этом не имела, — растерянно прошептала Сиринга.

И все же каким-то внутренним чутьем она об этом догадывалась, хотя и провела несколько недель в горячке.

Кто-то успокаивал ее, чей-то голос говорил, что она в безопасности, что ей нужно спать. Правда, тогда она думала, что этот голос — часть ее кошмаров.

Тогда ей мерещилось, будто ее хотят повесить или высечь, или же омерзительные создания в камере тянули к ней свои гнусные руки, а она была не в силах бежать от них. Ей было страшно, ее душил ужас.

Она хорошо помнила женский крик — наверное, это кричала она сама.

Затем сильные руки крепко сжали ее, а чей-то властный голос велел ей забыть обо всех страхах.

При мысли о том, что граф видел ее в столь жалком состоянии, ей стало не по себе, и она поинтересовалась у няни:

— А откуда его светлость узнал… что ему делать? Откуда ему известно, как нужно ухаживать за больными?

— Его светлость сказал, что ему довелось ухаживать за больными лихорадкой в Индии, — ответила няня. — Похоже, у него богатый опыт.

Лишь он один мог облегчить ваши страдания, когда у вас был такой жар, что мы все думали, что вы умрете. Тюремная лихорадка — страшная болезнь, моя дорогая. Я молю Бога, чтобы мне никогда больше не увидеть ничего подобного за всю мою жизнь.

— Я… я ужасно выгляжу? — спросила Сиринга.

В глазах ее читалась такая тревога, что няня была вынуждена принести ей с комода небольшое ручное зеркало. Сиринга придирчиво посмотрела на свое отражение.

За время болезни она похудела и осунулась, отчего казалось, будто глаза занимают пол-лица. А вот волосы по-прежнему были густы и вились надо лбом роскошными локонами, кожа была гладкой и чистой.

— Думаю, он не заметит, что я изменилась, — задумчиво произнесла она.

Ей хотелось одного — понравиться графу, и она не стала спорить, когда няня задернула тяжелые шторы. Сиринга послушно откинулась на подушки и закрыла глаза.

День был жаркий, и поэтому она накрылась одной лишь простыней. Впрочем, это был совсем не тот жар, в котором она провела несколько недель, когда временами ей казалось, будто ее сжигает адский огонь.

«Интересно, что думает обо мне граф, — мысленно спросила она себя, — после того как у него на глазах я кричала и плакала? Неужели он презирает меня за трусость?»

Хотелось надеяться, что в бреду она не наговорила глупостей. Боже, как было бы унизительно, если бы он услышал из ее уст признания в любви! При этой мысли она поморщилась. Ей страшно хотелось задать графу этот вопрос, но она никогда бы не осмелилась. И что она сказала бы ему, если бы он вдруг поинтересовался, по чьей воле ее бросили за тюремную решетку?

Не иначе как это леди Элен и Ниниан Рот подкупили актеров, чтобы те дали против нее ложные показания. И это они написали подложное завещание.

Но как ей сказать об этом графу, не имея тому доказательств? Разве она имеет право обвинить его кузена и его любимую женщину в столь чудовищном вероломстве?

Так что впереди ее ждут испытания, и немалые!

И, хотя она всей душой жаждала увидеть графа, при одной только мысли о том, какие слова могут быть сказаны, ей тотчас же становилось страшно.

В половине шестого ее окликнула няня, которая принесла кувшин розовой воды для умывания и помогла ей облачиться в новое платье. Сирингу охватило волнение, и она тотчас позабыла про свои страхи.

Платье было кисейное, белого цвета, с серебристым отливом на пышной юбке, которая колыхалась при малейшем движении. К платью прилагалась тонкая накидка, оттенявшая белизну ее кожи и закрывавшая плечи. Накидка тоже отливала лунным серебром, делая Сирингу похожей на легкого бесплотного духа, поднимающегося из струй фонтана, что журчал в саду.

— Какое чудесное платье, няня! — воскликнула она.

— Думаю, спереди не помешала бы брошь, — отозвалась та.

Ее слова кольнули Сирингу прямо в сердце. Она тотчас вспомнила, что должна сказать графу о том, что случилось с брошкой, которую он ей одолжил, — той самой, что когда-то принадлежала его матери и которую она продала в Ньюгетской тюрьме.

Няня причесала ей волосы, и те как будто приобрели новый блеск, который гармонировал с серебристым отливом ее платья. А затем взяла с комода небольшой венок полевых цветов.

В него были вплетены и маргаритки, и барвинки, и бутоны дикой розы, и жимолость, и все это вместе наполняло комнату изумительным ароматом.

— Какая красота! — воскликнула Сиринга.

— Его прислал вам его светлость, — ответила няня. — Ума не приложу, зачем ему понадобилось собирать полевые цветы, когда в наших оранжереях можно найти все, что душе угодно!

Сиринга промолчала.

Она знала, что венок — это особый знак, и все же не осмеливалась разгадать его смысл, не осмеливалась облечь свои мысли в слова даже для себя самой.

Окончательно приведя себя в порядок, она поднялась на ноги и посмотрела на себя в высокое зеркало.

— Какая же вы красавица! — восхищенно вздохнула няня.

Казалось, няня вот-вот расплачется, произнося эти слова, и, когда Сиринга посмотрела ей в глаза, в них действительно стояли слезы.

— Самое главное, что я опять здорова, а все остальное не так уж важно, — ответила она. — Огромное вам спасибо за то, что выходили меня.

— Вы должны быть благодарны не только мне, но и его светлости! Не забудьте поблагодарить его.

— Непременно поблагодарю.

С этими словами Сиринга взялась за ручку двери, но в последний момент вновь обернулась к няне.

— Скажите, вы чем-то расстроены? — спросила она.

— Ну что вы, мисс Сиринга. Напротив, я счастлива! Счастлива за вас. Пусть вам сопутствует удача, дитя мое.

Сиринга вопросительно посмотрела на няню, но потом решила, что всему виной ее болезнь. Пока она лежала в горячке, няня привыкла беспокоиться за нее.

— И все-таки няня права, — сказала она себе, медленно спускаясь вниз по лестнице, — удача мне не помешает.