л'Эн Аликс де - Бестолковая святая

Как же я ошибалась.

Я совершила ошибку.

Пьер, узнав о последних «подвигах» нашего сына, за целые сутки не произнес ни единого слова, и к полуночи у меня сдали нервы. Первым моим побуждением было найти какой-нибудь тупой предмет и бить мужа по черепу, пока дар речи к нему не вернется, но я тут же спохватилась, что это заманчивое решение — отнюдь не лучшее из всех. Я бодрствовала две ночи подряд и должна была поспать.

Выпив три таблетки снотворного, я скормила ту же дозу Пьеру — он в кои веки даже не сопротивлялся, — и вскоре мы оба погрузились в сон без сновидений.

Супермегаляп.

Если бы мы просто поскандалили среди ночи, как это бывает у супругов во время рядовых кризисов, если бы выкрикивали несправедливые упреки и надуманные обвинения, то не только услышали бы, что происходит в доме, но и — как знать? — сумели бы этому помешать.

В 7 утра мы проснулись от ужасающего грохота. Из кухни доносились громкие вопли Поля и Адели. В принципе, в этом не было ничего особенного: старшенький мог доесть шоколадную пасту сестры, либо Адель поступила так же с медовыми хлопьями брата, либо семейный кодекс хорошего поведения был нарушен как-то иначе, но отношения выяснялись на повышенных тонах. Непривычным был только крик Афликао. Неужели наша няня-суперпофигистка взялась за дело в столь ранний час? Быть того не может. Мы переглянулись и, побив все рекорды синхронности, спрыгнули с кровати.

За дверью спальни нас ждал кошмар. Квартира напоминала поле, вытоптанное стадом диких кабанов: все было перевернуто вверх дном, сломано, разбито вдребезги, стулья валялись на полу, картины раскачивались на стенах, ковры сбились в кучу, книжные полки опустели. Сначала мне захотелось сразу вернуться в постель и спокойненько дожидаться смерти, но Пьер схватил меня за руку и потащил на кухню.

Вопли к этому времени смолкли. Поль и Адель сидели за столом, опустив головы на руки. Сын громко скрежетал зубами, Адель мурлыкала гимны, а Афликао металась как угорелая кошка. Увидев нас, она заголосила:

— Я ничего не могла поделать, Полин!

— Ты разгром устроила?

— Нет!! Консуэло. Я не могла спать этот ночь, меня мучить стыд. Я приходить и все ей рассказать по-инглиш. Рамон очень был против, но я сказала «заткнись, дерьмо». И знаешь что, Полин? Он был прав, она ужас какая ревнивая, Консуэло, сильно ревнивая. Я говорила — это только секс, а она как взорвется, бешеная, не представляешь, какая бешеная.

— Очень даже представляю. Афликао, я вижу, во что она превратила мою квартиру. Тут и богатого воображения не нужно. — Я грустно улыбнулась.

Пьер поднял глаза, пораженный моим спокойствием.

— С тобой все в порядке, Полин?

— Говорит! Он говорит! Чудо свершилось! — вскричала я, всплеснув руками, и громко разрыдалась.

— Где они? — сквозь зубы спросил Пьер, обращаясь к Афликао.

— Уехали. После скандала, в пять утра, собрали пожитки и — фьюить! Оставили вам записку.

— Это что еще за хрень? — высказался Пьер, открывая пухлый конверт, лежавший на полочке в прихожей и неведомо как избежавший удара урагана «Консуэло».

— Что там написано, папа? — спросила Адель, допев очередной куплет последнего хита «Вирджин Мэри», «Найти свет на своем пути», и тут же затянула следующий.

— Слов, прямо скажем, негусто. Одно только «Извините». Но в конверте еще что-то… Ух ты, черт!

— Что такое?

— Полин, иди сюда немедленно!

Я поплелась к мужу, непроизвольно пожимая плечами и рассеянно думая: «Ну вот, теперь у меня еще и нервный тик приключился».

Увидев, ЧТО Пьер держит в руках, я уронила плечи сантиметров на двадцать ниже их обычного положения, да там и забыла.

Евро. Куча евро. Возможно, сотни евро. Какие-то странные, фиолетового цвета купюры — такие обычно показывают в сериалах о русской мафии.

— Сколько там? — шепотом спросила я.

— Сейчас досчитаю. Тридцать. По пятьсот. Пятнадцать тысяч. Полин, очень достойные колумбийцы оставили нам пятнадцать тысяч евро в качестве извинения. Так я это понимаю.

— Мило. Будет на что отремонтировать прихожую. — Я успела хлопнуть в ладоши, прежде чем хлопнуться в обморок.

В себя я пришла, потому что мой мозг переварил информацию, и образы сложились в единую, четкую и ясную картину. Многочисленные чемоданы семейства Агилар. Костюм Консуэло, явно не от Zara. (Marni? Prada? Chloe?) Бесконечные походы «в префектуру», где она проводила дни напролет, в то время как ее муж даже не пробовал найти работу. Полное отсутствие информации о прошлом семьи. Неприятности Поля. Замкнутое лицо Жозефины во время разговора в ванной. Колумбия. Куча банкнот. Наркотики.

Только не это. Я открыла глаза и медленно произнесла четыре слова: «Eli, Eli! lama sabachtani».

Не прошло и двух минут, как в дверь позвонили.

Идя открывать, я знала, что сейчас будет.

Они вошли. Пятеро. Вежливые, безлико одетые. Они не удивились царившему в квартире разгрому. Они обыскали все углы и закоулки. Через десять минут они обнаружили пятнадцать тысяч евро и немножко травки у Поля под матрасом. В ответ на наши объяснения они вежливо улыбались. Так, так, понятно, мы едва знали семью Агилар. Шапочное знакомство? И те не были нашими друзьями? Мы «из гуманитарных» соображений согласились принять в дом семью из четырех человек? Всего на две недели? И мы понятия не имели, что скрывались они от одного из колумбийских наркокарателей? Порекомендовала нам их Жермена Крике, наша знакомая, которая сейчас… задержана полицией? Вот как? Очень интересно…

Потом они пошутили — мол, пытаться обмануть наркоторговцев так же опасно, как морочить голову французской полиции, — и забрали Пьера, как главу семьи, за пособничество. Больше всего их опечалило, что, приди они на пару часов раньше, не упустили бы саму Консуэло. Вот ведь непруха. Выслеживали ее неделю, а взять никак не получается.

Когда полчаса спустя у нас зазвонил телефон, я так и не смогла до него доползти. Трубку взяла Адель, и я с ужасом заметила, что дочка перестала весело подпрыгивать на ходу. На ее милой мордашке отразилось недоумение, и она, пожав плечами, передала трубку мне:

— Что-то про бабулю. С тобой хочет поговорить какой-то дяденька из Флери-Мерожи. Это ведь не сайт в Интернете?

Я закрыла глаза, надеясь, что они слипнутся навечно. Даже в самом страшном сне мне бы не приснилось то, что я услышала:

— Я говорю с мадам Орман-Перрен? Это Жан-Жозеф Гуа, заместитель начальника службы безопасности тюрьмы Флери-Мерожи. Вы можете срочно приехать в Эссон? Не беспокойтесь, это не по поводу мадемуазель Мари-Анж Леприор. После вашего столкновения у нее участились нервные припадки, и мы перевели ее в больничный блок. Дело в мадам Орман. Она ваша мать, не так ли? Эту даму только что задержали за владение холодным оружием. Мари-Анник Орман пыталась устроить побег заключенному.

— Одно задержание угнетает, два задержания изматывают, три задержания разрушают нейроны, ля-ля-ля-ля-ля-ля, — пропела я в трубку.

На другом конце провода мэтр Фредерика Лакот-Деро, известная адвокатесса по уголовным делам, смущенно молчала. Может, потому, что я фальшиво пела? Или три звонка за сорок восемь часов от одной и той же клиентки по поводу трех разных дел — это перебор?

Прежде чем повесить трубку, она дала мне единственный совет:

— Не впадайте в панику, это еще больше запутает ситуацию, и без того не слишком ясную. Лучше проанализируйте все, что произошло с вами и вашими близкими за последние несколько недель. Запишите позитивное и негативное в две колонки.

Что я и сделала. За двадцать минут исчерпывающий список потерь был составлен. Я взяла лист формата А4 и провела вертикальную черту. Наверху левой колонки написала:

ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ

— Мама: задержана за пособничество заключенному при попытке побега из тюрьмы Флери-Мерожи.

— Пьер: задержан за пособничество наркоторговцам и хранение наркотиков.

— Жермена: задержана по подозрению в убийстве.

— Поль: может быть исключен из колледжа и выдан полиции как наркодилер.

— Адель: до самых косичек влипла в секту скаутов, фанатка религиозной рок-группы «Вирджин Мэри» (влюблена в певца-семинариста Жана-Батиста Ле Плуермека).

— Афликао: подавлена после разрыва с сорокалетним женатым наркоторговцем. Возможно, бросит работу, не дожидаясь окончания учебного года?

— Пиррус фон Зиттенштайн цу Уберхофф, он же Прут: находится в состоянии глубокой комы.

— Матильда: рассталась со своим трейдером-охотником. Даже не беременна. Не желает со мной общаться. Никогда в жизни. «Лучше сдохну» — так она выразилась.

— Двуглавое начальство: возможно, будет уволено из-за моей статьи. Говорят, что «удручены моим безответственным отношением к делу». И, что самое ужасное, «ты так нас огорчила, что и представить себе не можешь».

— Семья Перес Агилар: где-то в бегах, с бабками и/или наркотой. Их сын Адольфо потенциально опасен, но не проходит лечения, предписанного одним из лучших детских психиатров.

— Мари-Анж Леприор: отправлена в психушку, после того как я навестила ее в тюрьме.