Почему хорошие люди, если ты существуешь, должны страдать? Молчишь. Не знаю, существуешь ли. Но если существуешь и творишь чудеса, сотвори чудо и для меня — вылечи Беатриче. Сделаешь это, поверю в тебя. Ну что?


Весь день я провёл сидя в постели, рассматривая под микроскопом своей памяти лицо спящей Беатриче. Пристроился в ямочке не её правой щеке и долго оставался там, как новорождённый в колыбели, и чувствовал себя как в детстве, когда раскрашивал эти противные чёрно-белые альбомы. Из этой ямочки лучше виделся мир, и казалось, что могу без страха слушать тишину и касаться темноты. И сейчас словно ожили вдруг после долгого сна те давние смутные ощущения. Так прошёл весь день, я даже не заметил. И это совсем не то, что смотреть телевизор. Никакой усталости, и мог бы всё повторить заново.

Уже вечер. За окном темно. Хочется защитить Беатриче от ночи. Поднимаюсь с кровати и иду в её отделение. Ощущаю теперь запах только больных, а не больницы, но и он уже не так страшен. Однако возвращаюсь. Нельзя же идти с пустыми руками. Захожу в какую-то палату, где стоят в вазе цветы. Две женщины смотрят телевизор. Должно быть, один из тех скучнейших фильмов, какие показывает четвёртый канал. Но они смотрят, словно загипнотизированные этим каналом. Пожилые люди. Подхожу к вазе. Беру белую маргаритку. Одна из женщин поворачивается ко мне. Улыбаюсь ей:

— Для подруги.

Голова, будто появившаяся из доисторической пещеры, наклоняется, и морщины на лице делаются глубокими, словно реки.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Отвечает миролюбиво, и реки её морщин оборачиваются морской гладью. Выхожу довольный, с цветком в руке. Маргаритка — чудесная. Простая, какой и должна быть маргаритка. Можно подумать, кто-то когда-то посадил семечко специально для того, чтобы этот цветок оказался теперь у меня в руке. Тот садовник ничего не знал, но сделал это для меня. Его труд приобрёл смысл именно сейчас. По больничному коридору, в белой вечерней тишине, несу эту маргаритку Беатриче, в палату «234» в отделении онкологии. Вхожу и угадываю в полумраке силуэты Беатриче и её морщинистой соседки. Они уже спят. И так похожи в полутьме! Обе измучены своими болезнями. Лежат рядом и в то же время такие разные. Ну, справедливо ли, чтобы молодая девушка так быстро старела? Беатриче спит. Различаю её профиль, который кажется мне самым прекрасным из всех, какие только видел, и коричневое больничное одеяло. Подхожу и оставляю мою маргаритку рядом с Беатриче на тумбочке. Совсем тихо, не стесняясь, не краснея, напеваю:

— Сладких снов, сладких снов, дорогая! Средь звёзд небесных и на земле! Лишь о тебе, цветок прекрасный, я мечтаю, лишь о тебе. Ты здесь, дорогая, ты рядом, но всё равно так далеко, далеко…

И неслышно удаляюсь. Я сделал то, что должен был сделать, — спел свою первую серенаду. В пижаме, но спел.


Ложусь в постель и не могу уснуть. Представляю Беатриче, и словно тяжесть на сердце ложится. Совсем не такое ощущение, как при виде какой-нибудь потрясающей красавицы. Бывают такие красивые девушки, что дух захватывает. А Беатриче словно тяжесть какую-то опустила мне на сердце, и нужно нести её, это приятная тяжесть… должно быть, таково свойство настоящей любви. Не просто любви, когда голова идёт кругом, а любви, которая пригвождает тебя к земле, как сила тяжести.

Я так и уснул, не погасив света, глядя на картину, которую подарила Сильвия. Представлял себе, будто стою у руля этой лодки, и рядом со мной Беатриче, и мы плывём на остров, где осуществятся все наши мечты. И маргаритка в её огненно-рыжих волосах, сверкающих на солнце…

Как сказали бы комики Альдо, Джованни и Джакомо, спроси меня, счастлив ли я. Да, по крайней мере в мечтах.


Наконец возвращаюсь домой. Завтра Рождество, и меня выписывают. Знаешь, какая это радость… Только рука всё ещё остаётся в гипсе: целый центнер гипса! Но сначала я должен оставить письмо Беатриче, и потом, когда она тоже выйдет из больницы, мы встретимся. Все будет замечательно, и станем жить счастливые и довольные.

Жду ночи, в это время в больнице повсюду слышен только храп, доносящейся из палат, словно кабанье хрюканье. Запахи болезней во сне слабее, как и боль. Я вложил своё письмо в новый конверт, который попросил купить Сильвию. Заклеил. Неслышно, крадучись, направляюсь в отделение Беатриче. С каждым шагом на душе всё легче, а сердце словно превращается в дом, который Беатриче уже начала обставлять, по своему желанию перемещая в нём вещи, чувства, мечты, планы. Повторяю про себя письмо, которое помню наизусть, как будто каждое слово в нём отделилось от бумаги и живёт собственной жизнью.

Дверь в палату закрыта. Осторожно приоткрываю её и, затаив дыхание, подхожу к кровати Беатриче, ожидая уловить её лёгкое дыхание, её запах.

Кровать пуста. Покрывало не тронуто, застелено аккуратно, без единой складочки.

Сажусь на кровать. Сжимаю, комкая, письмо. Моя мечта — как те воздушные змеи, которые мы делали с папой, когда я был маленьким. Долгие месяцы мастерили мы их, а они потом ни за что не хотели лететь. Только однажды поднялся ввысь наш воздушный красно-белый змей, но дул такой сильный ветер, что шнур вонзился мне в руку, и я отпустил его, не вытерпев боли.

Вот так, влекомая ветром, улетает теперь прочь и Беатриче. Пытаюсь удержать её, но боль от шнура, который удерживает её у моего сердца, всё сильнее… Как Терминатор во сне, сворачиваюсь калачиком, боль постепенно утихает _ ведь лежу на постели, которая приютила Беатриче. Сегодня ночью буду спать рядом с нею, даже если она и улетела отсюда.


— А ты что здесь делаешь?

Эти слова прерывают моё пребывание на бескрайней белой кровати. Если бы эта полная медсестра не знала меня, досталось бы мне весьма и весьма.

— Я искал Беатриче…

Отвечаю так искренне, что обезоруживаю эту женщину с её добрым, как у всех полных медсестёр, сердцем, способным любить запах больных.

— Она вчера выписалась.

Молчит и внимательно смотрит на меня.

Поднимаюсь с кровати опечаленный, как человек, который провёл ночь в объятиях Беатриче, и, глядя в пол, шаркая ногами, тащусь в коридор.

Когда прохожу мимо медсестры, она дружески ерошит мне волосы:

— Позаботься о ней. И за меня тоже.

Смотрю на неё и чувствую тепло её ласки, оно придаёт мне мужества, которого не хватает.

— Постараюсь…


Потом приходит мама. Укладывает мои вещи в большую сумку и, поддерживая меня, хотя это и не нужно, помогает дойти до машины. Притворяюсь, будто чувствую себя хуже, чем на самом деле, чтобы она ощутила, какой я тяжёлый с этим гипсом, и чтобы самому ощутить её объятие, помогающее забыть боль — самое невидимое и тяжёлое из всего, что мне известно.


В моей комнате всё как было. Кто знает, каких я ждал перемен. Не сплю больше под одной крышей с Беатриче, не могу навестить её. Мой «полтинник» кончил тем, чем сам я мог кончить. Но в любом случае мне сейчас не сесть за руль.

Рождество, так что ещё две недели предстоит сидеть дома с рукой на перевязи. Воспользуйся этими каникулами, чтобы наверстать пропущенное, позанимайся, чтобы не отставать, сказала мама. Какие чудесные каникулы — заниматься вдвое больше обычного. Но дважды ноль — всё равно ноль, хоть это-то я знаю. Когда пытаюсь сесть за книги, стрелки часов словно приклеиваются к циферблату и не двигаются, как будто попали в какой-то пространственно-временной пузырь.

Начинаю плавать в этом белом пузыре, который уносит меня куда-то вверх, к облакам, где никто не услышит меня, а потом в звёздную тишь: одинокий, как улетевший прочь шарик.


Когда всё окончательно становится белым, моё сердце сжимается до размера чечевичного зёрнышка, и даже если вопит изо всех сил, никто не слышит его.

Единственный человек, который может спасти меня, это Сильвия.


Сильвии не будет несколько дней, она уехала к морю, к бабушке. Тем лучше: значит, ещё могу отложить эти проклятые занятия. И всё же просто умираю от скуки, чувствую себя виноватым из-за того, что теряю время, но никак не могу взяться за учебники. Мечтатель говорит, что если человеку скучно, то лишь потому, что он недостаточно полно живёт. И что за мысль такая? Одно из его философских умозаключений. Это выше моего понимания. Может, поэтому и нравится. Может, потому что говорит правду: живу недостаточно полно. Но что это значит — «жить недостаточно полно»? Нужно будет спросить у него.

Звонит Ник. На прошлой неделе мы выиграли у «Головорезов», поднимаемся по таблице. А через месяц другая игра. Интересно, смогу ли выйти на поле. В этом году как никогда мечтаю о футболе. Хочу завоевать кубок ради Беатриче и, может быть, даже у неё на глазах!


Если человек скучает, то потому, что скучна его жизнь.


Наступает день, когда, посмотревшись в зеркало, обнаруживаешь, что ты совсем не такой, каким ожидал увидеть себя. Да, потому что зеркало — самая жестокая форма истины. Ты в нём не такой, как на самом деле. Тебе хотелось бы, чтобы твой облик соответствовал тому, что ты из себя представляешь, и чтобы люди, посмотрев на тебя, сразу понимали, какой ты: искренний, великодушный, славный… Однако, чтобы понять это, всегда нужны какие-то слова или дела. Необходимо показать, кто ты такой. Было бы замечательно, если бы можно было этим и ограничиться. Всё было бы куда проще.

Накачаю себе мускулы, сделаю пирсинг и тату льва на бицепсе (которого нет)… не знаю, нужно подумать. Однако всё это вещи, которые с первого же взгляда дают понять, кто перед тобой.

У Эрики-которая-пишется-через-Каппу сделан пирсинг носа, и ты понимаешь, что это открытый человек, с которым можно поговорить. У Сузи татуировка под пупком, как раз где нужно. И здесь тоже сразу понятно, с кем имеешь дело. Это своего рода опознавательный знак, который тебе посылают. Короче говоря, необходимо сделаться более узнаваемым, тогда тебя больше будут замечать. Надоело пребывать в безвестности.