— Bonjour, messieurs, madame, — негромко сказала она, оглядывая нас всех по очереди. Ее глаза задержались на мне с откровенным любопытством, впитывая каждую деталь моей внешности, так что я не испытывала ни малейших угрызений совести, точно так же таращась на нее. Я подумала, что она, похоже, полукровка, и в ней вполне может течь французская кровь.

— Je suis sa femme, — продолжила женщина, вежливо и очень грациозно наклоняя голову в сторону Накогнавето и подтверждая тем самым мою догадку насчет их родственных связей. — Je m'appelé Gabrielle.

— Э-э… je m'appelé Claire, — сказала я, показывая на себя далеко не с таким изяществом жеста. — S'il vous plait, — я показала на кучу дров, ожидающих огня, и тем самым приглашая индейцев усаживаться, но при этом лихорадочно соображая, хватит ли у нас тушеного беличьего мяса на всю эту компанию.

Джейми тем временем рассматривал Накогнавето со смешанным выражением веселья и раздражения.

— Так вот как, «по-французски не знаю», да? — сказал он. — Ни слова, так я понял? — Индеец ответил ему вежливым пустым взглядом и кивнул жене, чтобы та продолжила процедуру представления и знакомства.

Старшую леди звали Наявенне, и она приходилась бабушкой самому Накогнавето, а не Габриэль, как я предположила. Эта дама была очень хрупкой, худенькой и согнутой ревматизмом, но глаза у нее были яркими, живыми, как у воробья (на которого она и в целом была весьма похожа). На шее у нее висела небольшая кожаная сумка, украшенная нешлифованным зеленым камнем с дыркой, сквозь которую пропускался тонкий ремешок, и замызганными перьями из хвоста дятла. При ней была еще и другая сумка — холщовая, побольше размером, привязанная к поясу. Она заметила, что я всматриваюсь в зеленые пятна на ее одежде и улыбнулась, показав два торчащих вперед желтых зуба.

Девочка оказалась, как я и предполагала, дочерью Габриэль — но, тут же решила я, это не была дочь Накогнавето, потому что в ней не было ни малейшего сходства с ним, и она держалась с ним как чужая, очень застенчиво. У нее было имя, звучавшее совершенно нелепо, — Берте (с ударением на последний слог), и в ней была куда сильнее заметна примесь чужой крови, чем в ее матери; волосы у девочки были темными и шелковистыми, но скорее имели оттенок каштана, нежели эбонита, а на ее круглых щеках играл румянец, совершенно не свойственный краснокожим, — но глаза при этом были все-таки индейскими, совсем как в исторических американских фильмах.

Когда официальная часть церемонии завершилась, Накогнавето жестом приказал что-то Берте, и она послушно поставила у моих ног большой узел, который притащила на спине, и развязала его.

В узле оказалась спрятана целая корзина апельсинов и полосатых зеленых тыкв, а также связка сушеной рыбы и маленькая корзинка с бататом, а заодно целая куча индейской кукурузы, прямо в початках.

— Бог ты мой, — пробормотала я, — Санта-Клаус пришел!

Все до единого посмотрели на меня с вежливым недоумением, и я поспешила улыбнуться и рассыпаться в восторженных благодарностях — абсолютно искренних, — за такую уйму подарков. Конечно, этого не хватило бы нам на всю зиму, но по крайней мере на пару месяцев наше меню стало бы несколько более разнообразным.

Накогнавето при помощи Габриэль объяснил, что все это — скромный и совершенно незначительный дар в ответ на медведя преподнесенного им Джейми, и все это прислано из его деревни, жители которой восхищены храбростью Джейми и удивлены тем, что он решился сразиться один на один с медведем (тут переводчица скосила глаза на меня и хихикнула; видимо, эпизод с рыбиной также был хорошо известен в деревне). В общем, все передают Джейми привет и поздравления, примерно так.

Джейми, отлично владеющий искусством дипломатического обмена любезностями, скромно отказался от всяческих претензий на то, чтобы выглядеть храбрецом, и представил весь эпизод как чистую случайность, а свои действия — как обычную самооборону.

В то время как Габриэль усердно переводила слова собеседников, старшая леди, не обращая внимания на взаимный обмен комплиментами, бочком подобралась ко мне. И, ничуть не смущаясь и явно не предполагая, что мне это может не понравиться, она ощупала меня с головы до ног, потрогала мою одежду и приподняла подол юбки, чтобы изучить мою обувь, при этом комментируя результаты исследований хриплым шепотом.

Бормотание стало громче и в нем послышались нотки удивления, когда старая леди добралась до моих волос. Я, видя ее искренний интерес, послушно выдернула шпильки и позволила волосам упасть на плечи. Старуха ухватилась за один из локонов, сильно дернула его, потом отпустила — и рассмеялась каким-то странным булькающим смехом.

Мужчины посмотрели в нашу сторону, но тут же забыли о нас, потому что к этому времени Джейми уже объяснял Накогнавето конструкцию дома. Камин уже был закончен, поставленный на ту самую плоскую каменную плиту, и пол настелен, — но стены, которые строились из толстых, очищенных от коры бревен не менее восьми дюймов в диаметре каждое, были возведены пока только до уровня плеча. Джейми уговаривал Яна показать, как надо снимать кору с поваленных деревьев, — и Ян взялся за топор, показывая, как надо им орудовать, двигаясь вдоль бревна спиной вперед и точными ударами очищая древесину.

Эта часть разговора мужчин в переводе не нуждалась, так что Габриэль смогла подойти ко мне, чтобы немножко поболтать; хотя ее французский страдал невообразимым акцентом и был насыщен совершенно невероятными идиомами, мы в общем отлично поняли друг друга.

Я очень быстро выяснила, что Габриэль действительно была дочерью француза — торговца мехами — и женщины из племени гуронов, второй жены Накогнавето, который, в свою очередь, был ее вторым мужем; первым был отец Берте, тоже француз, которого убили во время стычки французских войск с индейцами десять лет назад.

Они жили в деревне, именуемой Аннэ Оока (я прикусила губы, чтобы не хихикнуть, и сделала серьезное лицо, — но ведь и для индейцев, наверное, «Нью-Бёрн» прозвучало бы забавно). Деревня находилась в двух днях пути к северу от нас, — Габриэль указала направление грациозным наклоном головы.

Пока я разговаривала с Габриэль и Берте, восполняя недостаток слов выразительными жестами, я постепенно начала осознавать, что одновременно я как бы общаюсь и со старой леди, но неким опосредованным образом.

Старуха не обращалась ко мне напрямую, просто время от времени что-то бормотала, поглядывая на Берте, и явно требуя объяснить, что именно я сказала, — но дело было даже не в этом. Ее яркие, живые глаза неотрывно следили за мной, и я остро ощущала ее внимание. У меня возникло странное чувство, будто она что-то говорит мне — а я ей, — не произнося при этом ни единого слова вслух.

Я увидела, как на другой стороне поляны Джейми протягивает Накогнавето бутылку с остатками бренди; похоже, пришло время преподнести ответные дары. Для Габриэль у меня был приготовлен вышитый шейный платок, а для Берте — заколка для волос, украшенная фальшивыми бриллиантами. Женщины приняли эти мелочи с искренним восторгом. Но для Наявенне у меня имелось кое-что особенное.

Неделей раньше мне здорово повезло — я нашла четыре крупных корня женьшеня. И теперь я достала все их из своей медицинской сумки и с улыбкой вложила в ладони старухи. Она внимательно посмотрела на меня, усмехнулась и сунула мне в руки сумку, висевшую на ее поясе, не потрудившись даже развязать ее.

Да я в этом и не нуждалась; я сразу ощутила сквозь плотную ткань знакомые длинные, бугристые формы четырех точно таких же корней. Я расхохоталась; да уж мы и в самом деле говорили на одном языке!

Движимая любопытством и повинуясь некоему импульсу, сути которого я и сама не поняла, я спросила у Габриэль, что это за амулет висит на шее старой леди, надеясь при этом, что я не слишком грешу против правил хорошего тона.

— Grandmere est… — она замялась, подыскивая нужное французское слово, но я уже поняла.

— Pas docteur, — сказала я, — et pas sorcière, magtnicienne. Elle est… — Я тоже заколебалась; в самом деле, было ли во французском языке подходящее слово?

— Мы говорим, она певунья, — робко вставила по-французски Берте. — Мы называем ее шаман. А ее имя, оно означает: «Это может быть; это случится».

Старая леди что-то сказала, кивнув в мою сторону, и обе молодые удивленно уставились на меня. Наявенне наклонила голову, сняла с шеи кожаный шнурок и вложила в мою руку маленький мешочек.

Он был таким тяжелым, что мое запястье невольно согнулось, и я едва не уронила мешочек. Изумленная, я сжала пальцы. Теплая кожа хранила тепло тела старухи, округлое нечто внутри уютно легло в ладонь. И на какое-то мгновение мне вдруг показалось: то, что лежит внутри — живое.

Должно быть, мои чувства явственно отразились на моем лице, потому что старая леди снова расхохоталась. Она протянула руку и я вернула ей амулет, — пожалуй, с излишней поспешностью. Габриэль вежливо сообщила, что бабушка ее мужа была бы рада показать мне кое-какие полезные растения, растущие поблизости, если я не против прогуляться с ней по лесу.

Я с восторгом откликнулась на это предложение, и старая леди тут же встала и направилась по тропинке вверх по склону с живостью, казавшейся просто удивительной при ее годах. Я шла следом за ней, глядя на ее крошечные ноги, обутые в кожаные башмачки, и надеялась, что когда я доживу до ее лет, то буду тоже способна сначала совершить двухдневный переход по лесам, а потом с большим интересом заняться исследованием окрестностей.

Мы некоторое время шли вдоль берега речки, а за нами на приличном расстоянии следовали Габриэль и Берте, приближавшиеся только в том случае, если требовалась их помощь в переводе.

— Каждое из растений содержит в себе нечто целебное, — поясняла старая леди при посредстве Габриэль. Она сорвала веточку с куста, росшего у тропинки, и протянула мне. — Если бы мы только знали о них достаточно много!