Я замерла на месте — мне хотелось позвать лорда Джона, но что-то остановило меня. Если бы Мюллер хотел что-то со мной сделать, он не назвал бы меня по имени.

— Они умерли, — после долгой паузы продолжил старик. — Mein Mädchen. Mein Kind. — Слезы внезапно хлынули из налитых кровью глаз и медленно потекли по его землистым, морщинистым щекам. Его отчаяние было настолько острым, что я невольно потянулась к нему и взяла в свои ладони его огромную, старую руку с узловатыми пальцами.

— Я знаю, — тихо сказала я. — Мне очень жаль.

Он снова кивнул, и его губы беззвучно шевельнулись. Он позволил мне подвести его к скамье у двери, и как-то внезапно опустился на нее, словно сила в одно мгновение ушла из его ног.

Дверь открылась, из дома вышел Джон Грей. В руке он держал пистолет, но когда я посмотрела на него и отрицательно качнула головой, он тут же засунул оружие за пояс, под рубашку. Старик все еще не отпускал мою руку; наоборот, он потянул на нее, заставляя меня сесть рядом с ним.

— Gnädige Frau, — сказал он и вдруг повернулся и обнял меня, крепко прижав к своему грязному пальто. Он задрожал от сдавленных рыданий, и хотя я знала, что он натворил, я тоже обняла его, сожалея.

Пахло от него ужасно, грязью и какой-то кислятиной, и к этому добавлялся запах собственно старости, да еще и пота, и пива, и сквозь все это ощущался еще и привкус сухой крови. Я вздрогнула, охваченная жалостью, ужасом и отвращением, но не отодвинулась от него.

Но он наконец-то сам отстранился от меня, и вдруг заметил Джона Грея, маячившего поблизости, не зная, то ли ему вмешиваться в происходящее, то ли нет. Старый Мюллер испуганно уставился на лорда.

— Mein Gott! — воскликнул он хрипло. — Er hat Masern!

Солнце уже опускалось к вершинам гор, и наш двор был залит кроваво-красным вечерним светом. Косые лучи били прямо в лицо лорду Джону, делая намного ярче бледные следы сыпи на его коже, окрашивая всего его в алый тон.

Мюллер повернулся ко мне и судорожно обхватил мое лицо огромными мозолистыми ладонями. Его жесткая кожа царапнула мои щеки, но в его провалившихся глазах мелькнуло явное облегчение, когда он увидел, что на моей коже нет следов ужасной болезни.

— Gott sei dank, — сказал он и, отпустив меня, принялся рыться в карманах своего пальто, что-то непрерывно бормоча по-немецки — весьма настойчиво, но в то же время совершенно неразборчиво. Естественно, я ничего не поняла.

— Он говорит, что боялся, что может опоздать, и очень рад, что успел вовремя, — сказал лорд Джон, видя мое недоумение. Он с откровенным неудовольствием наблюдал за стариком. — Но говорит, что принес вам кое-что… какой-то защитный талисман вроде бы. Это должно вас оградить от проклятия и уберечь от болезни.

Старый Мюллер наконец выудил из тайников своего пальто некий предмет, завернутый в лоскут ткани, и положил его мне на колени, продолжая что-то бормотать по-немецки.

— Он благодарит вас за то, что вы помогли его семье… он думает, вы хорошая женщина, вы ему так же дороги, как его собственные невестки, так он говорит, — перевел лорд Джон.

Мюллер дрожащими руками развернул лоскут — и слова замерли на губах лорда Джона.

Я открыла рот, но не издала ни звука. Я лишь невольно дернулась, и лоскут тут же соскользнул на землю, и из него выплеснулась масса тронутых сединой волос, за которые все еще цеплялась маленькая серебряная заколка. И еще я увидела маленький кожаный мешочек и пучок перьев дятла, перепачканных кровью.

Мюллер все еще что-то говорил, и лорд Джон тоже пытался что-то сказать, но я почти не слышала ни того, ни другого. В моих ушах звучали слова, которые я слышала год назад, стоя на берегу ручья, когда мягкий голос Габриэль переводил мне речь Наявенне.

Ее имя означало «Это может быть; это случится». Вот оно и случилось, а мне осталось утешаться ее словами: «Она говорит, ты не должна тревожиться; болезни приходят не сами по себе, их насылают великие боги. Твоей вины в этом нет».

Глава 29

Склепы

Джейми почуял запах дыма задолго до того, как стала видна деревня, Вилли заметил, как внезапно напрягся его спутник, и выпрямился в седле, тревожно оглядываясь по сторонам.

— Что? — спросил мальчик. — Что это?

— Не знаю. — Джейми ответил тихо, хотя не было никаких признаков того, что поблизости находится некто, способный его услышать. Он соскочил на землю и передал поводья Вильяму, кивком указав в сторону заплетенного диким виноградом утеса, у подножия которого густо разрослись кусты.

— Бери лошадей и двигай вон туда, парень, — сказал он. — Там оленья тропа в кустах, увидишь… она ведет к еловому леску. Спрячься среди деревьев и жди меня. — Он чуть замялся, ему не хотелось пугать мальчика, но выхода у него не было. — Если вдруг я не вернусь до темноты, — сказал он, — уезжай как можно скорее. Не жди до утра; вернись к тому ручью, через который мы переправились, потом поверни налево и вдоль ручья двигай до того места, где мы видели водопад… ты его услышишь издали, даже в темноте. За водопадом есть маленькая пещера; индейцы ею пользуются во время большой охоты.

Голубые глаза мальчика раскрывались все шире и шире, зрачки неподвижно смотрели на Джейми. Чтобы парнишка лучше усвоил его слова и не отвлекался, Джейми крепко взял его за ногу, как раз под коленом, — и тут же почувствовал легкую дрожь.

— Там останешься до утра, — твердо продолжил он. — И если я туда не приду — отправляйся домой. Езжай так, чтобы солнце было слева от тебя утром и справа после полудня, а через два дня дай лошади волю — вы уже будете достаточно близко к дому, она сама найдет дорогу, я думаю.

Он глубоко вздохнул, соображая, что еще можно сказать, но добавить ему было нечего.

— Да поможет тебе Господь, парень.

Он ободряюще улыбнулся Вильяму — хотя, возможно, улыбка получилась немного кривоватой, — хлопнул лошадь по крупу, заставляя ее тронуться с места, и пошел на запах дыма.


* * *

Это не был обычный запах костров, присущий деревне; не походило это и на запах ритуального огня, о котором рассказывал ему Ян, — когда индейцы поджигали целые деревья, уложенные на специальной площадке в центре деревни. Это был огромный костер, говорил Ян, как на кельтских праздниках, — и Джейми хорошо знал, как трещат деревья в таких кострах. Но он чувствовал огонь, который был намного больше кельтского костра.

С предельной осторожностью он описал широкий круг и наконец подошел к невысокому холмику, с которого он мог увидеть всю деревню. Впрочем, он увидел это сразу же, как только выбрался из-под лесного укрытия. Густые клубы серого дыма поднимались тлеющими останками длинных вигвамов тускара.

Густая коричневатая пелена дыма висела над лесом, насколько хватало взгляда Джейми. Он глубоко вздохнул, закашлялся и поспешил прикрыть краем пледа нос и рот, крестясь свободной рукой.

Ему уже приходилось чуять запах горящей плоти, и теперь, когда ему вдруг вспомнились погребальные костры Калодена, его прошибло холодным потом.

Его душа преисполнилась самых черных предчувствий при виде разорения, царившего внизу, в небольшой долине, — но он тем не менее пошел вперед, тщательно обыскивая деревню, пытаясь сквозь щиплющий глаза дым найти хоть какой-нибудь признак уцелевший жизни. Но вокруг не было ни малейшего движения, кроме движения волн дыма; он вытягивался и извивался, как толпа призраков, скользя вслед за порывами ветра мимо обуглившихся вигвамов. Кто это сделал? Чероки или криики, явившиеся с юга? Или какое-то из уцелевших племен алгонкинов с севера?

Порыв ветра ударил ему в лицо, едва не оглушив вонью обуглившейся плоти. Джейми согнулся пополам, его вырвало, и он попытался изгнать из памяти глубоко въевшиеся картины сожженных полей и убитых детей и стариков. А когда он выпрямился, вытирая рот рукавом, то услышал где-то вдали лай собаки.

Он повернулся и быстро пошел вниз по склону, на звук, и его сердце забилось быстрее. Индейцы, совершающие налет, не берут с собой собак. И если после кровавой бойни хоть кто-то остался в живых, то собака может находиться рядом с людьми.

И тем не менее он двигался как можно тише, не осмеливаясь крикнуть, позвать живого. Огонь полыхал в деревне не больше суток назад; половина стен еще держалась. И кто бы это ни учинил, он еще находился где-то неподалеку, в том можно было не сомневаться.

Собака сама нашла его; это была громадная желтая дворняжка, и Джейми узнал ее — собака принадлежала приятелю Яна, Онакаре. Пес вел себя не так, как обычно; он не залаял и не бросился навстречу Джейми, а просто стоял в тени большой елки, прижав уши и негромко рыча. Джейми медленно приблизился к нему, протянув вперед руку.

— Ну-ка, приятель, не волнуйся, — тихонько сказал он. — Понюхай меня, мы знакомы. Где твои люди, а?

Пес осторожно обнюхал руку Джейми, все еще рыча. Его ноздри несколько раз дернулись, но пес чуть успокоился и даже сделал шаг вперед.

Джейми скорее почувствовал, чем услышал или увидел, что рядом кто-то есть. Он поднял голову — и увидел владельца собаки. Лицо Онакары было разрисовано белыми полосами, шедшими от корней волос к подбородку, но глаза за этой светлой защитной решеткой казались мертвыми.

— Кто это сделал, кто этот враг? — спросил Джейми, приветствуя тускара. — Твой дядя остался в живых?

Онакара не ответил, он просто повернулся и пошел в лес, и собака потащилась за ним. Джейми зашагал следом, — и примерно через полчаса они выбрались на небольшую поляну, на которой оставшиеся в живых разбили временный лагерь.

Идя через поляну, Джейми видел вокруг себя знакомые лица. Кто-то из индейцев заметил его появление; другие же просто смотрели в пространство перед собой, и такие взгляды были хорошо знакомы Джейми: он видел перед собой бесконечную тоску и отчаяние. Слишком многих жителей деревни не было на этой поляне.