* * *

Много позже мы и в самом деле отпраздновали Рождество, пропустив по глоточку — или по два — виски, а потом улеглись наконец в родную кровать, глядя на вновь разожженный огонь в очаге и слыша мирное сопение Яна.

— Как хорошо снова очутиться дома, — негромко сказала я.

— Да, верно. — Джейми вздохнул и привлек меня к себе, и я положила голову на его плечо. — Знаешь, мне там, на морозе, снились очень странные сны…

— Вот как? — Я потянулась, наслаждаясь мягкостью и теплом пуховой перины. — И что же ты видел?

— Да в общем разное, — в голосе Джейми послышалось легкое смущение. — Но главное — я несколько раз видел Брианну.

— Правда? — Меня это слегка ошеломило; там, в лесу, в нашем заснеженном убежище, мне тоже снилась Брианна, хотя вообще-то я чрезвычайно редко видела ее во сне.

— Я хотел спросить… — Джейми слегка замялся. — Сасснек, у нее есть какая-то родинка? И если есть, ты мне рассказывала о ней или нет?

— У нее есть, — медленно, задумчиво произнесла я. — Но не думаю, чтобы я тебе о ней рассказывала. Ее в общем редко можно заметить, я и сама далеко не сразу увидела… Она…

Рука Джейми стиснула мое плечо, заставляя умолкнуть.

— У нее маленькое коричневое пятнышко, похожее на бриллиант, — сказал он. — За левым ухом. Угадал?

— Угадал… — В постели было тепло и уютно, однако меня обдало волной холода, я вздрогнула… — И ты видел это во сне?

— Я ее поцеловал прямо в эту родинку, — мягко ответил Джейми.

Глава 22

Искра древнего пламени


Оксфорд, сентябрь 1970 года.


— О, Боже милостивый! — Роджер неподвижным взглядом смотрел на страницу толстой книги, лежавшей перед ним, до тех пор, пока буквы не потеряли свои очертания и не превратились в простые завитушки. Но этот фокус не уничтожил смысла слов; слова уже впечатались намертво в его ум.

— О, Боже, нет! — громко сказал он. Девушка, сидевшая в соседней кабинке над такой же кучей книг, раздраженно оглянулась на шум и ножка ее стула скрипнула по полу.

Роджер снова склонился над томом, прикрыв страницу рукой, закрыв глаза. Он чувствовал себя по-настоящему больным, его ладони вдруг стали холодными и влажными.

Он просидел так несколько долгих минут, пытаясь разобраться в сути. Но суть от него ускользала. Господи, думал он, это вед уже произошло, разве не так? Давным-давно произошло. А прошлое изменить нельзя…

Наконец он сглотнул подступившую к горлу желчь и снова посмотрел на страницу. Конечно, никуда это не делось. Маленькая заметка из газеты, отпечатанной 13 февраля 1776 года в американской колонии Северная Каролина, в городе Велмингтоне.

«Мы только что получили прискорбную весть о смерти в огне Джеймса Маккензи Фрезера и его супруги, Клэр Фрезер. Это случилось во время большого пожара, полностью уничтожившего дом Фрезеров в поселке Фрезер Ридж в ночь на 21 января. Мистер Фрезер, племянник покойного Гектора Камерона, владельца плантации Речная Излучина, родился в Шотландии, в Брох Туарахе. Он был широко известен в колонии и пользовался глубоким уважением. После него не осталось детей».

Больше в заметке ничего не было.

Роджер еще мгновение-другое цеплялся за надежду, что речь шла не о них; в конце концов, мало ли в мире Джеймсов Фрезеров, это же очень распространенное имя… Но не Джеймсов Маккензи Фрезеров, имеющих жену по имени Клэр… Не таких, которые родились не просто в Шотландии, а именно в Брох Туарахе.

Конечно же, это были они; у Роджера как-то странно опустело в груди, горло сжалось от горя. В глазах у него жгло, и затейливая печать восемнадцатого века снова расплылась.

Так значит, Клэр его все-таки отыскала. Нашла своего благородного горца, и по крайней мере несколько лет прожила рядом с ним, радуясь и наслаждаясь. Роджеру чрезвычайно нравилась Клэр Рэндэлл — хотя он готов был также и проклясть ее за все ее фокусы. Впрочем, если быть честным до конца, он очень любил ее, любил за ум, за глубокую душу, любил не меньше, чем ее дочь.

А может, даже и больше. Ему отчаянно хотелось, чтобы она нашла своего Джейми Фрезера и жила с ним долго и счастливо. И знание — а точнее, надежда, — что именно так и случилось в конце концов, было его талисманом; это было доказательством существования нерушимой, вечной любви, любви настолько сильной, что она способна была преодолеть любые расстояния и справиться с любыми трудностями, сильной настолько, что само время не могло ее остановить. Но ведь всякая плоть смертна; и даже любовь не в силах противостоять этому факту.

Роджер ухватился за край стола, пытаясь справиться с собой. Дурак, твердил он себе. Полный, законченный дурак. И все равно его охватило чувство сиротства, как после смерти преподобного; как будто он вот только что, сию минуту лишился любимых родителей.

Потом на него накатила новая волна отчаяния. Он не может показать это Брианне, просто не может. Она, конечно, и сама знала, что прошлое полно опасностей, но… нет. Она бы и не вообразила себе ничего подобного.

Он ведь нашел эту заметку по чистой случайности. На самом деле он искал тексты старинных баллад, чтобы пополнить свой репертуар, и рылся в сборниках старинных народных песен. И вот он наткнулся на иллюстрацию — это была фотография той газетной страницы, на которой когда-то впервые напечатали текст одной из баллад. И Роджер, рассеянно просматривая текст, вдруг случайно глянул на древние газетные заметки, расположенные на той же странице, и наткнулся на фамилию «Фрезер».

Первое потрясение начало понемногу утихать, но горе притаилось где-то в верхней части желудка, обжигая и царапаясь, как язва. Роджер был ученым и сыном ученого; он вырос в окружении книг, он с младенчества впитал в себя веру в святость и нерушимость печатного слова. И потому ощущал себя самым настоящим убийцей, когда достал из кармана перочинный нож и тайком открыл его, оглядываясь по сторонам, желая быть уверенным в том, что никто за ним не наблюдает.

Его действиями двигал скорее инстинкт, нежели разум; тот самый инстинкт, который заставляет людей убирать все осколки случайно разбитой посуды, накрывать достойным образом тела умерших, уничтожать все видимые следы разнообразных бедствий, даже если это ничуть не уменьшит истинных последствий трагедии.

Со сложенной в несколько раз страницей книги, лежавшей в его кармане, как самый тяжкий груз в его жизни, он вышел из библиотеке и под дождем побрел куда-то по улицам Оксфорда.

Прогулка несколько отрезвила его, заставила вернуться к логическим рассуждениям, спрятать на время собственные чувства, — чтобы разобраться в том, что он теперь должен делать, как защитить Брианну от горя, которое, конечно же, будет куда более глубоким и долгим, чем его собственное…

Он не забыл посмотреть на выходные данные книги; она была выпущена в 1906 году маленьким британским издательством. Это значило, что ее можно найти далеко не в каждой библиотеке; и тем не менее Брианна вполне могла натолкнуться на нее, ведя свои собственные исследования.

Конечно, если посмотреть на все с точки зрения сухой логики, эта книга была не из тех, в которые могла бы заглянуть девушка в поисках необходимой ей информации. И все же… Книга называлась «Песни и баллады восемнадцатого века». Роджеру было хорошо знакомо то любопытство историка, которое заставляет ни с того ни с сего соваться в самые невообразимые письменные источники; наверняка и Брианна страдает таким же любопытством. Более того, он знал эту юношескую жажду знаний — любых знаний, — которая могла подтолкнуть Брианну к тому, чтобы заглядывать в любую и каждую книгу, относящуюся к интересующему ее периоду, ей ведь наверняка хотелось как можно подробнее представить себе обстановку, окружавшую ее родителей, создать собственное видение их жизни, которую ей никогда не разделить с ними.

Да, тут должно совпасть много обстоятельств, но все же риск оставался… Роджера нечаянно толкнул какой-то прохожий, и только тогда он осознал, что уже несколько минут стоит, облокотившись о перила моста, глядя, как на поверхность реки падают дождевые капли, и ничего не видя. Он медленно повернул обратно и пошел по улице, не замечая ни потоков дождя, ни зонтиков, вдруг покрывших все тротуары.

Нет, невозможно было предполагать, что Брианна никогда не увидит это издание; книга могла существовать в одном-единственном экземпляре, но их могла быть и добрая сотня, а то и больше, и они лежали, как бомбы с часовым механизмам, в библиотеках по всем Соединенным Штатам.

Боль в желудке стала еще сильнее. Роджер к этому времени уже промок насквозь и основательно замерз. Но в глубине его тела холод был куда сильнее, и он разлился по конечностям Роджера при новой страшной мысли: а что сделает Брианна, если вдруг наткнется на эту заметку?

Конечно, она сначала будет просто потрясена, поражена горем. Но потом? Сам он был абсолютно убежден в том, что прошлое изменить невозможно; это говорила ему Клэр, и она доказала ему это. Они с Джейми фрезером пытались хотя бы уменьшить кровавую бойню при Калодене, если уж не предотвратить ее вовсе. Клэр пыталась спасти своего будущего мужа, Фрэнка, спася его предка, Джека Рэндэлла, — но потерпела неудачу, и лишь тогда узнала, что Джек вообще не был предком Фрэнка, а просто женился на беременной любовнице своего младшего брата, чтобы дать ребенку законное имя, поскольку его брат умер.

Да уж, прошлое и само по себе может корчиться и извиваться, как раненная змея, но изменить его невозможно. Но Роджер совсем не был уверен в том, что Брианна разделяет его убеждение.

«Да как ты можешь оплакивать путешественников по времени?» — спросила она его как-то раз. Но если он покажет ей эту заметку, и она тоже начнет оплакивать, от всего сердца. Но, наверное, ей все равно следует это знать. Это знание тяжко ранит ее, но душевные раны заживут, и она оставит прошлое в покое. Оставила бы, если…

Если бы не было тех камней на Крэйгна-Дун. Каменного круга и той пугающей возможности, которую он обещал…