– Это было бы замечательно, – вскрикнула Лизетт, обрадовавшись возможности встретиться со сводным братом.

– Предупреждаю, особенно не обольщайся. Школьное начальство очень ограничивает посещения своих подопечных, но я надеюсь, что мне удастся получить разрешение. Предлагаю пойти в Гран-кафе, ну, скажем, завтра в полдень.

Лизетт благодарно кивнула.

– И ради этого ты прервал свой отдых на юге?

– Не только ради этого… Мне уже давно пора вернуться в Париж. Дело в том, что в нашем доме сейчас ремонт, жить там пока невозможно, но Элен просила меня проследить за ходом работ, чтобы все было в ее вкусе.

– Значит, находясь в Монте-Карло, ты увиливал от своих обязанностей? – сухо заметила она.

Филипп беззаботно пожал плечами.

– Элен не одобряет мою страсть к игре, вот я и воспользовался ее отсутствием, чтобы немного поиграть в казино. Думаю, ты была бы более терпима к моим слабостям.

Лизетт пропустила мимо ушей его замечание.

– Ты имеешь в виду твой старый родительский дом или вы с женой живете в другом месте?

Положив ногу на ногу, он с улыбкой откинулся на мягкую спинку сиденья.

– Да, это тот самый дом, где ты когда-то бывала и где мы с тобой собирались поселиться после свадьбы.

Лизетт хорошо помнила этот роскошный особняк с мрачными интерьерами. Неудивительно, что его жена решила произвести в нем радикальные изменения.

– А что стало с портретами твоих предков, которые висели на стенах в вестибюле и на лестнице? – спросила она, на минуту почувствовав любопытство. – Ты их перевесил в галерею?

Филипп усмехнулся и покачал головой.

– Слава богу, не пришлось! Американцы просто помешаны на старине, и Элен была в восторге от моего сходства с предками. Да и сам дом, которому уже больше ста лет, ей очень нравится, хотя для нас, европейцев, это еще далеко не старина. Зато для нее это антиквариат. Кстати, сейчас все картины на реставрации.

При этих словах он напрягся.

– Черт, вспомнил! Я должен был проверить, будут ли они готовы к концу месяца, к приезду жены. Она рассчитывает, что, когда вернется, ремонт закончится, а картины будут висеть на стенах. Конечно, придется сделать кое-какие заключительные штрихи, и тогда дом будет выглядеть не хуже Версаля – в его лучшие времена, правда, уступать ему во вкусе.

Лизетт боялась, что он сейчас начнет критиковать вкус жены, и закрыла эту тему, показав ему на заголовок в газете.

– Ты только взгляни, что пишут в этой статье! Не означает ли вся эта военная истерия в Германии, что дело идет к войне? Знаешь, мне становится страшно.

Взяв газету, Филипп пробежал глазами статью, на которую указала Лизетт, и отрицательно покачал головой.

– Это дело далекого будущего, – уверенно заявил он. – Кайзер только раздувает щеки, наводит страх на людей. Видимо, ему нравится выступать в этой смешной роли. Какой у него нелепый вид: на голове шлем, эти дурацкие усы!

Лизетт вспомнила снятые Джимом кадры с кайзером во время похорон королевы. Кайзер Германии был сыном английской принцессы. Неужели он решится напасть на родину своей матери? Но у войны свои законы. Для нее существуют только амбиции правителей. Лизетт чувствовала: ситуация становится все более неспокойной.

Поезд шел все дальше. Они с Филиппом отправились пообедать в вагон-ресторан. Лизетт уже вчера обратила внимание на то, что он все время вспоминал прошлое, будто в его памяти стерлось то плохое, что разделяло их.

В Париже Филиппа встречал шофер, ждавший его в машине. Сначала Филипп отвез Лизетт в гостиницу и, проводив ее до дверей лифта, ждал, когда она, кивнув ему на прощанье, скроется из вида. Затем направился к стойке администратора и, поговорив с клерком, заполнил гостиничный бланк. Он попросил номер на том же этаже, где находилась комната Лизетт.

Немного отдохнув в номере, Лизетт взяла такси и отправилась к Пакену.[4] Из витрины салона на нее смотрели нарядные манекены. Она долго не была в Париже и решила обновить свой гардероб – купила четыре дневных платья и два вечерних. Перед тем как вернуться в отель, она зашла в винную лавку, где в свое время покупал вина отец, и купила бутылку лучшего французского коньяка для Даниэля. Лизетт знала, что он обрадуется ее подарку. После напряженного дня она решила спокойно поужинать одна и спустилась в ресторан, надев черное вечернее платье, которое пару раз надевала на вечеринки у Джоанны.

Метрдотель почтительно поклонился, когда Лизетт вошла в ресторан, сверкающий канделябрами и хрусталем на столах, покрытых белыми скатертями.

– Добрый вечер, мадам Шоу!

Он проводил ее к столу, из-за которого неожиданно поднялся Филипп. На нем был фрак.

– Как ты узнал, что я буду ужинать здесь? – спросила она недовольным тоном.

– Я не знал. Просто надеялся, что ты придешь сюда. К тому же я здесь часто бываю, когда останавливаюсь в этом отеле.

– Ты останавливаешься в этом отеле?

– Да, это лучший отель в Париже. А где я еще, скажи на милость, должен останавливаться? Я же тебе говорил, что в моем доме жить пока невозможно.

– Но твоя жена думает, что ты живешь в доме и следишь за ремонтом.

– Я всегда делаю то, что хочу, Лизетт.

Лизетт усмехнулась.

– О да, Филипп! Мне это хорошо известно.

– Не надо, Лизетт! – самодовольно сказал он. – Не будем омрачать нашу встречу. Давай наслаждаться жизнью. Кстати, я договорился со школой и забираю мальчиков завтра пообедать.

Лизетт просияла от радости:

– Спасибо, Филипп!

На секунду он задержал на ней взгляд, довольный ее реакцией. Вечер обещал быть удачным. Поужинав, они еще немного поболтали, Филипп проводил ее до двери номера, пожелав доброй ночи. Ему казалось, что он поймал рыбку, оставалось только дождаться нужного момента, чтобы снять ее с крючка.

Утром Лизетт отправилась к Ворту на рю-де-ла-Пэ, где заказала несколько красивых платьев, которые можно было найти только у этого кутюрье. Затем подошло время встречи с Филиппом и двумя шестнадцатилетними мальчиками. Когда портье открыл двери Гран-кафе, навстречу Лизетт поднялись трое ожидавших ее мужчин. Лизетт с первого взгляда поняла, что Морис действительно сын ее отца – и не только из-за цвета волос, роста и твердой осанки. Он был очень похож на отца в молодости, такой портрет висел в библиотеке над камином.

Морис молча наблюдал за Филиппом, который встал первым и направился к Лизетт. Изабель никогда не рассказывала ему о Лизетт, но он знал от других, что у него есть сводная сестра, даже когда-то видел ее на экране. Он подсчитал, что ей должно быть тридцать три года, но в жизни она выглядела еще моложе и прекраснее, чем на экране.

– Я так рада видеть тебя спустя столько лет, – радостно сказала Лизетт, когда Морис склонился к ее руке.

– Польщен знакомством с вами, мадам, – ответил он.

– Называй меня просто Лизетт.

Морис не готовился к этой встрече, но от Лизетт исходили такая теплота и дружелюбие, что его напряжение моментально исчезло и широкая улыбка озарила лицо юноши. Он откинул голову назад точно так же, как делал их отец, когда радовался чему-то.

– Хорошо, Лизетт.

Без всяких видимых на то причин они дружно рассмеялись, будто между ними мгновенно протянулась связующая нить. Филипп предостерег его, что, если тот хочет видеть свою сестру, то о сегодняшней встрече он не должен говорить своей матери, и уже знал, что Морис не проговорится.

За обедом Филипп был необычайно задумчив. Он заказал отдельный столик в тихом уголке, дав возможность Лизетт сесть рядом с Морисом, чтобы они лучше познакомились друг с другом. В известном смысле Филипп жертвовал собой ради встречи брата с сестрой, потому что его крестник Роберт невыносимо раздражал его. Он то и дело косился на хорошеньких женщин, сидящих за соседними столиками. Лизетт и Морис, увлеченно болтали и смеялись.

Лизетт увидела, что Морис – интеллигентный мальчик с живым умом и разносторонними интересами, особенно он увлечен археологией. В прошлом году с группой школьников побывал в Египте, увидел пирамиды. И даже успел поработать на раскопках древнеримской виллы. Его излюбленным видом спорта был теннис, а во время предстоящих каникул мальчик собирался совершить восхождение в горы.

– У меня неплохие успехи и в фотографии, – признался Морис. – В прошлом году отчим подарил мне на день рождения хорошую камеру, но больше всего меня интересуют «живые картинки». Нам не разрешают смотреть кино во время учебного года, но мне иногда удается – он хитровато улыбнулся. – Один раз я даже прогулял уроки, чтобы увидеть «Жанну д'Арк», где ты играла главную роль.

– Наверное, у тебя были потом неприятности в школе?

– Да, но игра стоила свеч. Ты потрясающая актриса.

– Спасибо, но не забывай, что за моей спиной талантливый режиссер, он же мой муж Даниэль. Это была его идея показать фильм о Жанне д'Арк во Франции с субтитрами на французском языке.

– Меня очень интересует, как он снимает разные сцены. С чего начинается работа режиссера?

Лизетт ответила, как могла, на все его вопросы, касающиеся мира кино. Наблюдая за выражением лица, его жестами, Лизетт была поражена, как много у него общего с их отцом, и, не выдержав, оборвала брата:

– Ах, Морис, как же ты похож на нашего отца!

Он удивленно посмотрел на нее.

– Да? Похож? Расскажи, а каким он был человеком? Мама никогда не говорила мне о нем. Она всегда была занята только отчимом и заставляла меня называть его папой. Она и о тебе никогда не рассказывала.

Лизетт было грустно, что Морис вырос, почти ничего не зная о своем отце. За это короткое время Лизетт постаралась поведать ему как можно больше о том, как отец открыл ей Париж и приобщил к прекрасному.

– Отец много читал. Он собрал в замке замечательную библиотеку. Некоторые из его книг – настоящие раритеты, – продолжала Лизетт. – Бабушка рассказывала, что в молодости он был прекрасным спортсменом. Правда, когда я переехала жить к нему в замок, он уже располнел, любил делать ставки на бегах в Лонгшан.