Линда Олссон - Астрид и Вероника

Но монитор оставался пустым.

Погода стояла серенькая. Время как будто замерло — снег не выпадал, но и солнце в небе не показывалось. Мир полнился тишиной, которую нарушало лишь карканье невидимых ворон.

Как-то утром, проходя мимо соседнего дома, Вероника заметила, что кухонное окно приоткрыто — совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы можно было выглянуть наружу, но сторонний наблюдатель не смог бы рассмотреть внутренность дома. И все же Вероника помахала рукой. Вдруг старуха все-таки там, внутри, в темной кухне? Или нет?

Она размышляла о книге, о бесконечных переделках текста, о перестановке фрагментов, круговороте идей. Ей думалось — книга начата в иной жизни и в ином мире, и писать ее начинал какой-то иной человек. Нынешней, новой Веронике те, прежние слова стали чужими. Здесь, в тишине, ничто не отвлекало от работы, лишь мысли и чувства, которые она привезла с собой. Здесь все казалось открытым и доступным. Пора было искать новые слова.

Наконец наступил день, когда в воздухе повеяло весной. Вероника стояла на крыльце и смотрела в бескрайнее синее полотно неба, прочерченное изящной цепочкой черных иероглифов — птичьим косяком. Рассвет был хмурым, и Вероника подумывала сократить ежеутреннюю прогулку. Но теперь, когда выглянуло солнце и теплые лучи ласкали ей лицо, она решила пройтись до реки. Спустилась с холма, перешла дорогу и зашагала через лес. В тени у подножия елей все еще белели горки ноздреватого снега, но лед на реке уже вскрылся и на темной водной глади колыхались льдины. Однако до весеннего половодья было далеко: снег в горах еще не начал таять. Вероника прогулялась, поворачивая к солнцу лицо, а вернувшись домой, немного посидела на крыльце просто так. От камней исходило тепло. Вытащив из кармана блокнот и ручку, она погрузилась в записи, а когда подняла голову, то с удивлением обнаружила, что день уже клонится к закату и косые лучи заходящего солнца тянутся сквозь верхушки деревьев на той стороне дороги. Вероника закрыла блокнот, подставила лицо последним лучам и глубоко вздохнула.

И только тогда поняла, как давно ей не удавалось сделать глубокий вздох.

Астрид нагишом выглянула в окно. Было поздно и очень темно — если бы не белизна снега, в такой темноте ничего и не увидать. Она различила желтые глазища окон в соседнем доме через поле, словно пробудившемся после долгого глубокого сна.

Ее дом, как и всегда, заполняла тьма. Тьма и тепло. Астрид все время старалась, чтобы было как следует натоплено. Темнота не мешала ей — Астрид так сжилась со своим обиталищем, что знала его как свои пять пальцев и прекрасно ориентировалась в нем и без света. Кроме того, темный, неосвещенный дом иногда приманивал к себе животных — лосей, сов, даже рысей. Они были такие же, как сама Астрид, — необщительные, замкнутые наблюдатели, ценившие свою территорию, и лишь изредка навещали чужую.

Она нечасто смотрела за окно: вид за ним утратил всякий смысл.

И все же теперь Астрид стояла у окна, укутанная в кокон темноты и тепла, источаемого ее домом, и пристально следила, что творится там, через поле, у соседнего дома. Она скрестила руки, подхватила ладонями груди — тяжелые и теплые на ощупь. Астрид подалась вперед, едва ли не коснувшись лбом стекла. В неподвижной ночной тьме протянулась ослепительная полоса — свет фар, и в нем от машины к дальнему дому сновал женский силуэт. Дверь дома была нараспашку, и в ней зиял четкий желтый прямоугольник света. Астрид пробежала кончиком языка по зубам, по острым краешкам, по мягким деснам, сглотнула слюну — все это не сводя глаз с освещенного дальнего дома.

Фары давно уже погасли и чужая дверь захлопнулась, дом напротив погрузился в темноту, но Астрид все еще стояла у окна, обхватив себя руками и ощущая ладонями сухую, пергаментную кожу предплечий. Она глядела в снежную тьму, которая отделяла ее дом от соседнего.

Астрид знала, что в соседнем доме вот-вот должен был кто-то поселиться, однако не ожидала, что появление нового обитателя так ее взволнует. Но вот поди ж ты, она топчется у окна и наблюдает.

На следующее утро она проснулась, как обычно, затемно, — в комнатке за кухней, где всегда ночевала. Астрид давно уже перебралась на первый этаж и устроила себе спальню в бывшей маленькой столовой. Менять она особенно ничего не стала, просто отодвинула стол к окну, а четыре стула — к стене, чтобы освободить место для узкой кровати. Шкафа здесь не было, так что одежду Астрид хранила в прихожей.

Жалюзи на окнах не имелось, только выцветшие ситцевые занавески, которые сейчас были раздвинуты. Астрид любила просыпаться в темноте. Она поеживалась, думая о том, что наступит весна, а за ней и лето с бесконечным светом белых ночей.

Астрид лежала в постели неподвижно и смотрела, как медленно светлеет потолок. Она настороженно прислушивалась к знакомым звукам, доносившимся из темноты. Вот оседает снег, по мере того как холодает. Вот посвистывает, усиливаясь, ветер и мелко шуршат звериные лапки по ледяной корке наста, ведь снег подтаял и снова замерз. Ночь отступала; забрезжил день. Астрид услышала первый утренний звук — закаркала ворона. Карканье становилось все громче, словно вторглось в окно вместе с утренним светом. Астрид не шевельнулась, но шире раскрыла глаза и прислушалась. Свет и звуки протянули свои щупальца в комнату, потрагивали потолок, обшаривали стены и пол. Достигли постели Астрид и там замерли. Астрид следила, как разгорается свет на потолке. Первый луч солнца пробился сквозь серую заоконную мглу. Деваться некуда — ночь ушла, наступило неумолимое утро. Придется сдаться, встать и прожить еще один день.

Едва Астрид спустила ноги на пол, как до нее донесся новый звук. В соседнем доме распахнулось окно, потом дверь. Дробно простучали шаги по ледяному насту, щелкнула и захлопнулась дверца машины. Звуки жизни.

Ежедневный уклад у Астрид сложился давным-давно, и нарушений она не признавала. Она делала все не так, как полагается, а как удобно. Так ей было спокойнее. Каждый день складывался в узор, не зависевший от времени года. Жизнь Астрид сводилась к тому, чтобы поддерживать свое существование, а нужно ей было совсем немного. Планов на будущее она не строила. Заброшенный сад зарос и одичал, дом обветшал. Астрид знала, что краска со стен облезала, а печная труба треснула. Что ж, дом умирает, а в нем умирает тело.

В деревню Астрид наведывалась только при крайней необходимости, особенно сейчас, зимой. Местная дорога была малоезжей, поэтому и снег на ней расчищали редко, а когда он подтаивал, начиналась опасная гололедица. Астрид не боялась смерти, но хотела бы умереть так, как ей самой заблагорассудится. А сломаешь бедро — и твоя участь будет зависеть от других. От тех, кого она боялась: они ведь только и ждали, пока Астрид одряхлеет и будет нуждаться в помощи.

Прошлое Астрид постаралась забыть и держала на расстоянии. Будущего не было, а настоящее — застывшая пустота, где обитало ее тело, но оглохшая душа, лишенная переживаний, ничего не чувствовала. Время тянулось в ожидании, а воспоминания Астрид гнала прочь. Эта борьба с собой требовала ежедневных усилий и напрочь изматывала ее. А иногда отогнать воспоминания не получалось, и они возвращались с новой силой, и нахлынувшие чувства потрясали Астрид своей свежестью — словно и не прошли десятки лет. Астрид привыкла осторожничать, опасаться любых мыслей и впечатлений, поскольку вспышки воспоминаний могло вызвать что угодно. Опасаясь этих стремительных и бурных волн, она давно залегла на илистое дно и ждала, пока не утонет окончательно. Но вот теперь по неподвижной глади ее жизни пробежала рябь.

Астрид встала с постели, и день покатился своим чередом. Она вымылась, сварила кофе. В кухне все было как всегда, посередине царила старая дровяная плита, а рядом — электроплитка. Угли в плите со вчерашнего еще не догорели, так что всего и понадобилось, что раздуть жар да подложить дров — и огонь занялся снова.

Баюкая в ладонях кружку с кофе, Астрид посасывала тающий рафинад. Поставила кружку на стол, и ладони сами собой рассеянно погладили вытертую клеенку, знакомую, как собственная кожа, машинально смахнули со стола крошки. Астрид прихлебывала остывающий кофе и смотрела в окно — там всходило блеклое солнце.

В размеренное существование Астрид вторглась чужая жизнь. Она постепенно проникала в дом. Там, по соседству, распахивались и закрывались окна. Донеслись обрывки музыки. Шум отъехавшей машины. Астрид обнаружила, что уже привыкает к этим новым звукам и они сливаются с привычным течением ее дня. Постепенно Астрид приобрела обыкновение следить за соседним домом, и без этого ритуала не обходилось у нее ни одно утро. Астрид невольно заметила, что занимает свой наблюдательный пост с самого утра, задолго до того, как соседский дом просыпается, и там, у окна, ждет, пока развеются ночные тени. Взгляд ее неизменно приковывало соседское окно во втором этаже — первые признаки утренней жизни появлялись именно там.

Астрид ежедневно вставала у кухонного окна и наблюдала, дожидаясь, пока из дверей соседского дома не появлялась хрупкая фигура, а затем следила, как соседка удаляется прочь от дома. Сама Астрид при этом старалась, чтобы ее было не видно, не слышно. Она привычным жестом складывала руки, обхватывая себя за плечи, и так стояла, пока соседка проходила мимо, приветственно помахав рукой. Но однажды утром Астрид, неожиданно для себя, махнула рукой в ответ. Медленно, нерешительно; потом рука упала, и Астрид воззрилась на нее в удивлении. Уселась за кухонный стол и положила обе руки перед собой. Сжала-разжала кулаки, раз, другой. Потом повернула кисти плашмя — они легли ладонями на столешницу. Вот руки старухи, подумала Астрид. Вздутые вены, и поверх них просвечивает пергаментная кожа. Темные пятнышки — крап старческой гречки. И до сих пор раздвоен ноготь на правом мизинце. Когда-то, давным-давно, пятилетней девочкой, она прищемила нежный кончик пальца дверью сарая. Он так и не сросся. Не исчезла и темная вдавленная полоска на левом безымянном. Столько лет миновало, а она все еще тут — несходящий, отчетливый шрам. Напоминание. След обручального кольца, ее кольца.