— Ясырь, — объяснил Мигулин, но Анжелика не поняла этого слова.

За торжищем вдоль стен тянулась цепочка новых, как казалось — только что построенных домов. В кучах строительного мусора возилась замурзанная детвора. Несколько мальчиков постарше метали кости, увлекшись какой-то сложной игрой.

Возле одного из высоких двухэтажных домов Мигулин остановил коня и сказал:

— Приехали.

— Это твой дом? — спросила Анжелика, разглядывая, запрокинув голову, зарешеченные окна, кованые железные двери и ставни. — Целый форт!..

— Мой.

— И дети твои?

— Вон двое мои, — приглядевшись, сказал Мигулин.

Все дети, как по команде, обернулись, с любопытством разглядывали приехавших, но кроме любопытства на их лицах не читалось ничего.

— Слезай, пошли, — и Мигулин по высокой лестнице стал подниматься сразу на второй этаж, на опоясывающую весь дом галерею.

Выскочившая навстречу молодая, ярко одетая женщина, склонилась перед ним в поклоне. Он равнодушно кивнул ей, приподнял за плечи и движением головы указал на Анжелику:

— Она пока у нас поживет…

Встречавшая (Анжелика никак не могла понять — жена это Мигулина или служанка) выжидающе уставилась на Анжелику. Некоторое время они рассматривали друг друга и обе остались недовольны. Не вдаваясь в подробности этикета, если таковой был, Анжелика взбежала по лестнице вслед за Мигулиным, так же кивнула встречающей их женщине и вошла в дом.

Мигулин, повесив на стену саблю и шапку, морщась, стаскивал сапоги.

— Садись. Наморились…

Жена его (поскольку других женщин в доме не оказалось, Анжелика поняла, что это жена) заметалась по комнатам, стала собирать на стол, а Анжелика, откинувшись на лавке и прислонившись спиной к стене, исподтишка, сквозь полуприкрытые ресницы наблюдала за ней. Это была женщина одних с Мигулиным лет, высокая, стройная и гибкая, одетая по-азиатски, ярко, но, как показалось Анжелике, безвкусно. На ней было пестрое суконное платье, перехваченное серебряным поясом, на ногах — красные сапожки на высоком каблуке, голову венчал странный убор с рогами, вышитым кругом надо лбом, от которого до ушей свисали подвески. Волосы, видневшиеся из-под убора, пронизывались бисерными нитками. На груди бренчало ожерелье из монет. На смуглом лице ее сверкали такие же, как у Анжелики, зеленые глаза, но более мягкого, болотного тона, крыльями разлетались темные брови, хорошо очерченный нос все время трепетал ноздрями, а красивые тонкие губы постоянно поджимались, что придавало лицу настороженное, принюхивающееся выражение.

Отдохнув и перекусив с дороги, Мигулин критически оглядел Анжелику, встал и откинул крышку у одного из сундуков. Жена его напряглась у дверей, но не проронила ни слова. Мигулин вытащил и потряс в воздухе несколько женских платьев и нижних рубашек, очень цветастых, красные и зеленые сапожки, прикинул и остановился на зеленых, все это он скомкал и хотел, как в походе, бросить через комнату Анжелике, но опомнился и просто передал, положил ей на колени:

— Переоденься. Может, там кому представляться придется.

Жена его пренебрежительно фыркнула и исчезла.

Попросив обождать его, Мигулин ушел «в Войско», доложиться по начальству. Анжелика хотела переодеться, но, чувствуя, что за ней незаметно наблюдают, так и осталась на лавке с комком одежды на коленях, рассматривая внутреннее убранство дома. Весь второй этаж был заставлен лавками с наваленными на них мехами, на стенах пестрели ковры, на которых висели сабли, кинжалы, несколько ружей и пистолетов, там же, на одном из ковров непонятным образом примостилась картина фламандского мастера с фруктами, чашами и убитым зайцем, который казался настоящим.

Внимание Анжелики отвлекал постоянно усиливающийся шумок и шорох в соседней комнате. К хозяйке постоянно приходили все новые и новые соседки, все они, заявившись, заглядывали в комнату, где сидела Анжелика, несколько мгновений рассматривали ее, исчезали, и шумок усиливался. Хозяйка несколько раз заскакивала в комнату, будто бы по делу, металась по ней, не глядя на Анжелику, но как бы демонстрируя, что она здесь главная и ведет все хозяйство, а до Анжелики ей дела нет.

— Новая…

— Привез…

— Откель же?..

— А может, он магометан?..

Похоже, все решили, что Мигулин привез себе новую жену. Анжелика не стала их разочаровывать. Пусть волнуются.

Мигулин вернулся и пугнул соседок раскатистым:

— Пош-шли! Какого черта вам тут надо?

Те, злословя, рассеялись. Хозяйка, запуганная соседками, затаилась.

— Когда мы выезжаем? — спросила Анжелика, обстановка в доме Мигулина тяготила ее.

— Подождем до завтра, — ответил он. — Завтра Круг соберется. Будем решать: может, мимо Азова на стругах в море прорвемся, прямо к турецким берегам…

— А как же?..

Мигулин пожал плечами:

— Обождем. Ночь ничего не решает. А сюда через стены он не пройдет…

Здесь, в городе, он казался Анжелике легкомысленнее, самонадеяннее.

— Опоздали мы с тобой, — продолжал рассказывать Мигулин. — Два дня назад ехал через Черкасск царский посол Даудов и уехал в Азов, а оттуда — в Константинополь. Так бы ты с ним уехала… При посланце таком, конечно, надежнее. Но уже поздно. А наши, я так думаю, завтра или послезавтра пойдут Азов воевать. Ты ж видела — народу в городе нет. Все по камышам струги снаряжают…

Анжелике показалось, что Мигулину очень хочется подраться с турками, штурмовать Азов, и она спросила его об этом. Мигулин согласился: ему, действительно, не терпелось подраться с турками. Он рассказал, что лет тридцать назад казаки уже захватывали этот город, но русский царь побоялся воевать с турками и велел казакам город оставить. Теперь же появилась возможность вновь захватить этот город и вдоволь пограбить. Азарт будущей войны затмил в сознании казака опасность, что нависала над ним и Анжеликой со времени посещения замка Дунина-Борковского.

Ночевать Анжелику оставили в этой же комнате, на лавке, укрытой шкурами. Спать было жарко и жестко. В соседней комнате дышала, стонала и вскрикивала жена Мигулина. Анжелике казалось, что она делает это нарочно громко и открыто. Все это было очень неприятно. Смешанное чувство гадливости и зависти мучило бедную маркизу, дрожь пробегала по ее телу, иногда, наперекор жаре, ее бросало в озноб.

Утвердившись в своих супружеских правах, хозяйка дома не оставила Мигулина в покое. Остаток ночи она выпытывала у мужа подробности дела и поносила гостью.

— Нашел!.. Старая да лупастая. Не иначе, как ведьмачка. И где ты ее только нашел?!

— Я тебе сколько раз говорил?..

— Чего она тут делает?

— Мужа ищет…

— Смотрите, люди добрые! — вскрикивала жена Мигулина. — На всей Неметчине кавалера не нашла, на Дон мужа себе искать приехала! А ты, ясное дело, подрядился! Вот сват нашелся, это ж убиться можно!..

— Чего ты плетешь? — устало спрашивал Мигулин. — Ты сама понимаешь, чего ты говоришь?

— Я-то понимаю! Ты-то понимаешь? Почему именно тебя заставили ей мужа искать? А если не найдешь, что делать? Сам жениться должен? Кто это тебя подучил? Корнила Яковлев? Вот черт старый, развратный!

— Да есть у нее муж! Ищет она его.

— Где ж он?

— Куда-то делся.

— Куда?

— Куда-то…

И так всю ночь. Под утро Анжелика подумала, что Мигулин, как и большинство хороших людей, несчастен в любви и в семейной жизни. Ей стало жалко бедного казака, и она уснула.

С утра под крепостной стеной забегали специально присланные люди и стали кричать:

— Эй! Атаманы-молодцы! Честная станица Прибылянская! Выходи войсковую грамоту слушать!..

Мигулин вскочил, наскоро оделся, ополоснул лицо:

— Сиди здесь, никуда не ходи, — наказал он Анжелике.

Где-то на другом конце города шумели казаки. Сквозь приоткрытую дверь видно было, что хозяйка, затаившись, следит за Анжеликой, как кошка за мышью. Опять прибежали к ней соседки, опять заглядывали в комнату якобы по делам и демонстративно не замечали Анжелику. «Почему я должна здесь сидеть?» — подумала маркиза. На глазах изумленных женщин она разделась, накинула нижнюю рубашку, заправила ее в запорожские шаровары, натянула на ноги зеленые сапожки на высоких каблуках, подобрала привычно волосы под меховую шапку и, накинув на левое плечо брошенный на лавку кафтан Мигулина, пошла из дома. Женщины расступились, давая ей дорогу, и зашушукались, глядя вслед.

Она прошла опустевшую торговую площадь, обогнула огромную лужу. Похожий на морской прибой гул голосов стал ближе. За кварталами Павловской станицы Анжелике открылся казачий круг. Многотысячная толпа казаков собралась у стен собора. В центре на естественном возвышении тесно стояла кучка богато одетых, молодых и стариков, среди них Анжелика узнала седого, горбоносого казака, виденного ею в Москве. Порядка было мало. Вооруженные казаки громкими криками приветствовали, либо отклоняли речи выступавших, выкрикивали с места. Особые люди, потрясая плетьми и дубинками, пресекали такие выкрики, но страсти накалялись. Анжелике даже показалось, что решение принимается не по большинству голосов, а по громкости крика.

Она обошла вокруг всю многотысячную толпу, но казаки всюду стояли впритык, и Анжелике, поднимавшейся на носки, едва удавалось заглянуть через их широкие плечи, но там открывался лишь новый ряд плеч и затылков.

— А о случении с вами, атаманы и казаки, — долетали слова горбоносого седого казака, читавшего грамоту, — запорожскому атаману и всему при нем посполитству наш, великого государя, указ послан, велено ему, атаману и всему при нем посполитству, для отвращения той турецкой войны, случась с вами, атаманы и казаки, чайками на Черное море выходить и всякий воинский промысел вопче с вами турского салтана и крымского хана над жителями чинить велено…