— Я дывлюсь: вин спыть та спыть… — дрожащим голосом говорил запорожец, комкая в руках шапку.

Что же могло так испугать бесстрашных степных рыцарей? Анжелика протолкалась, заглянула через чьего-то плечо и в ужасе отпрянула. Голова и плечи мертвого запорожца лежали в луже крови, горло его было вырвано…

— Вовк…

— Я дывлюсь: вин спыть та спыть…

— Вовк…

— Бирюк…

— Оборотень, — произнес, наконец, кто-то.

Мигулин оборотил лицо свое к Анжелике, в глазах его тускло светилось отчаяние.

— Надо было вернуться, — тихо сказал он по-французски. — Какой казак был…

— Вон… следы… То-то я думаю: лето, а они воют…

— С чего бы это? Давно уж не слыхали тут про такое…

— Иди садись, сейчас отправляемся, — сухо сказал Мигулин Анжелике.

Опустив голову, пошла она к лошадям.

Мигулин, прощаясь, обнялся с запорожцами. Те будто и не замечали, что с ними прощаются, настолько были потрясены. Ни Миусский, ни его казаки не препятствовали. Мигулин распахнул воротца, прыгнул в седло. Отдохнувшие и напуганные случившимся кони дружно вылетели из двора и понеслись, взбивая клубы белесой меловой пыли.

Мигулин молчал, все время о чем-то думал, плечи его поникли, вид был бесконечно усталый. Анжелика несколько раз спрашивала его о каких-то пустяках, он вскидывал голову, будто просыпался, отвечал невпопад.

— Я так не могу! — крикнула, наконец, Анжелика и натянула поводья. — Я знаю: опять все из-за меня… Именно я метнула тот проклятый нож… Именно из-за меня опять кто-то умер… Может быть, он даже погубил свою душу… Именно… Но я ведь не хотела! За что?! В чем я провинилась? Почему вокруг меня умирают люди? Почему из-за меня умирают люди?… Что я могу сделать, чтобы это прекратилось? Умереть сама?… Но я не хочу! Наоборот!.. Я вижу — ты меня ненавидишь… Я тебя не держу! Я освобождаю тебя от всяких обещаний, уезжай… Я сама поеду… Господи, я даже не знаю, куда мне ехать… Но я не держу вас, месье! Вы свободны, и прошу вас не заботиться обо мне… Я как-нибудь сама…

Слезы брызнули из ее глаз…

Мигулин подъехал к ней, помолчал и, протянув руку, тихо похлопал по плечу. Анжелика не выдержала, заплакала в голос, ухватила Мигулина за эту руку, притянула к себе и, уронив голову ему на грудь, дала волю слезам. Лошади прядали ушами, но стояли тихо, лишь косили влажными глазами.

— Хорошо, давай вернемся, — выплакавшись, сказала Анжелика и вытерла слезы рукавом рубахи. — Вернемся в этот проклятый замок, найдем поляну, пень, нож…

— Не делай мне одолжения, — фыркнул Мигулин. Обилие впечатлений — нападение оборотня, избавление от шайки Миусского и плач прекрасной маркизы у него на груди — сделали его почему-то смешливым. — Все, что творится, это предупреждение тебе…

— Я согласна, нам надо вернуться…

— Вернемся. Но ты ж видишь… Надо успеть в Черкасск, предупредить о том, что в Сечи… Это долго говорить. Но из Черкасска мы сразу же отправимся под Чернигов в этот чертов замок.

— Значит, мы едем в Черкасск? Что это за город? И как долго мы там пробудем?

— Увидишь… Ну, утерлась? Поехали!

Глава 15

Черкасск стал главным городом донских казаков при атамане Иване Каторжном. Стоял он на Черкасском острове и был построен черкасскими казаками, но кто были те «черкасские казаки» — горские черкасы или запорожцы, которые на Дону постоянно по нескольку тысяч живали, — до сих пор не разберутся. После взятия и оставления казаками Азова турки и татары в отместку пожгли низовые казачьи городки — Маныч, Яр, Черкасск, людей побили и многих в плен увели. Казаки в своей старой столице, в раздорах, отсиделись, турецкий штурм отбили, а затем, замирившись с азовскими людьми, столицу свою назло почти под самый Азов на Черкасский остров перенесли, показывая, что путь свой старый на Азов и мимо Азова в море они отнюдь не забыли. Насыпали на острове земляные валы, поставили деревянные стены, возвели раскаты, внутри новой крепости разбили место под станицы и построили деревянный собор.

Анжелика и Мигулин пробирались к донской столице донецкими городками, вниз по Северскому Донцу. Но, перебравшись вброд через речку Большую Каменку, Мигулин решил, что татар и разбойников можно не опасаться, и они, свернув резко к югу, опять поскакали степью.

Город показался на рассвете. Нетерпеливо улыбавшийся Мигулин все время торопил коня. Они пронеслись сквозь молодые, но уже дающие первые плоды сады, перемахнули через ручей Гнилой Ерик и, сдерживая разгоряченных коней, поехали меж редких, беспорядочно разбросанных хижин, землянок с закопченными проемами вместо окон.

— Здесь у нас пришлые живут, — объяснял Мигулин Анжелике, любуясь хибарками, как будто это были дворцы. Анжелика из вежливости улыбалась, не понимая, чем здесь можно любоваться.

Мужчин не было видно, лишь по-восточному одетые женщины и чумазые дети равнодушно оглядывались вслед всадникам.

По мосту через протоку въехали они на остров и, поднырнув в узкие и низкие ворота под Мостовым раскатом, оказались в городе.

— Здесь Черкасские станицы, — указал Мигулин налево, и указал направо. — А это — Средняя.

Большинство беспорядочно стоявших домов были высокие, двухэтажные, с четырехскатной крышей, с каменным нижним и деревянным верхним этажом. Меж ними лепились обыкновенные азиатские мазанки, серые трухлявые трущобы. Мешанина домов крест-накрест пересекалась настилом вроде моста. Вдоль этой магистрали на высоких — в два-три метра — столбах тянулись мостки, от двора к двору, от дома к дому.

— Весной тут все заливает, — объяснил Мигулин и с гордостью добавил. — Похоже на Венецию.

Анжелика еле-еле сдержалась, чтоб не прыснуть.

По мосту они пересекли огромную, причудливо загибавшуюся лужу. Вправо, за лужей, далеко, больше половины всей площади города, до самой крепостной стены тянулась пустошь, заставленная торговыми палатками. Влево, за кварталами Павловской станицы, высился собор Воскресения Христова. Они свернули налево.

— Подожди меня здесь, — сказал Мигулин, спешиваясь у собора. — Будут спрашивать, говори: Михаила Мигулина.

Сняв шапку и перекрестясь, он пошел в собор.

Обитатели города внешне напоминали украинских казаков, были среди них и самые настоящие запорожцы, но чаще попадались бородатые и светловолосые люди, хотя много было и обычных азиатов. На улицах и на площади было гораздо тише и чище, чем в Сечи. Сказывалось, видимо, присутствие женщин и детей, а также влияние церкви. Впрочем, попадались и пьяные. На Анжелику, распустившую волосы, никто не обращал внимания. Только несколько молодых, безусых еще казаков, собравшись кучкой, поцокали языками, поразводили руками. Из множества непонятных слов Анжелика разобрала словосочетание «Распрекрасная краля».

— Эй, тетка! Чья будешь?..

Анжелика поколебалась. Дерзкие мальчишки, обращавшиеся «Эй!»… Они недостойны были ответа. Но чтоб избежать неприятностей для Мигулина (она думала, что таковые могут возникнуть), небрежно сказала:

— Михаил Мигулин…

— А-а… — разочарованно сказал один из молодых казаков. — Пошли, ребята. Нам тут не светит.

Мигулин вышел из церкви, дал Анжелике знак, чтоб спешилась, подал руку, когда она прыгала на землю с седла. Через узкие ворота в крепостной стене они вышли прямо к воде.

— Дон… — сказал Мигулин, сняв шапку и низко поклонился, коснувшись меховой оторочкой мокрого песка.

Анжелика с изумлением наблюдала, что, попав в город, стал он восторжен и беззаботен, как мальчишка.

— Дон, — повторил Мигулин. — Красота какая…

Оба берега были абсолютно пологими. При разливе вся местность, видимо, заливалась на несколько верст в ширину. Невысокие ивы никли к воде, спокойно серебрящейся под солнцем. Река казалась самой обыкновенной, но Мигулин со странной мечтательной улыбкой смотрел на нее и не мог оторваться. Удивленная Анжелика молча наблюдала за ним.

Наконец, казак глубоко вздохнул:

— Поехали…

— Куда?

— Ко мне домой.

— К тебе я не могу, — остановилась Анжелика.

— Почему? — изумился Мигулин.

— Ты же знаешь!.. Я не хочу подвергать твой дом, твоих близких опасности. Этот… Ну, вспомни того запорожца!..

— Да ты что?! — воскликнул Мигулин. — Ты в Черкасске. Какой… там… этот самый, сюда заберется? Смеешься? Пошли!..

— Ты должен сообщить немедленно своему начальству о том, что произошло в Сечи, и мы немедленно едем в тот замок. Сегодня же! — настаивала Анжелика.

Мигулин посерьезнел:

— Да. Но пока я сообщу, я должен тебя где-то оставить. Что ж ты, на крыльце будешь сидеть? Поехали.

Они пересекли Павловскую станицу, объехали с южной стороны огромную, похожую на озеро лужу, и оказались на торжище.

Полупустые ряды тянулись вдаль до самой крепостной стены, редкие люди маячили меж ними.

— Маловато что-то казаков, — пробормотал Мигулин, оглядываясь.

Анжелика, как и всякая женщина, присматривалась к разложенным товарам. Преобладали южные и восточные: шелковые и парчовые ткани ласкали глаз павлиньей расцветкой, персидские и индийские шали свисали кистями со столов до самой земли, среди них отличались черно-серебристые пакистанские шали; тонким узором привлекали цветные ворсистые ковры; сверкающими кучками высились металлические изделия, но блеск их перебивался поистине нестерпимым блеском видневшихся в открытых шкатулках драгоценных камней, перламутровых, жемчужных и коралловых ожерелий; торговцы вертели в руках и расхваливали начищенные, напоминавшие своим сиянием стекло клинки для шашек и кинжалов, натягивали тугие луки, потрясали конской сбруей и украшениями для широких военных поясов, которые одновременно могли служить защитой от колящего и рубящего удара; чуть в стороне бородатый и белозубый араб как величайшую драгоценность держал под уздцы невиданной красоты изящного, огнеглазого, снежно-белого коня. Несколько венецианцев, которых Анжелика узнала по смешным шапочкам, торговались с местными мастерами, покупавшими у них стволы для пищалей. Черноглазые кудрявые греки разложили горы ранних южных фруктов, выкатили бочки с вином и оливковым маслом, и сами они, загорелые и белозубые, казались маслянистыми под яркими лучами. Божились и ругались, хватая прохожих за руки и полы, московские торговцы, пытались всучить шнуры, нитки, канаты, дешевые ткани. Несколько казачек разложили перед собой звенья сушеной рыбы. Особняком, поджав ноги, сидели рядком скованные, грязные и оборванные люди, равнодушно смотрели перед собой.