— Иди сюда, красавчик, я научу тебя любви, — ласково пропела она.

Казак обернулся на звук ее голоса, подскочил, как ошпаренный кипятком, и вытаращил глаза. Анжелика пританцовывала перед ним, покачивая бедрами и грудью, улыбаясь и подмигивая из-под локтя.

— Допывся… — сокрушенно сказал казак, вяло перекрестился и рухнул на пол, уронив факел.

В это время через пролом, служащий дверью, в избу шагнули Мигулин и с ним еще один запорожец. Анжелика, поднимавшая факел, замерла перед ними полуобнаженная. В глазах вошедших одновременно взметнулось изумление. Мигулин отвел взгляд и почесал согнутым пальцем кончик носа. Вошедший с ним запорожец, статный светлоусый казак с манерами начальника и владетельной особы, хищно оскалился, растеряв всю свою величественность.

— Ничего. Это бывает. Так надо, — нагло сказал ему, пришедший в себя Мигулин.

— Гляди, Мишка, дошутишься… — набросился на него запорожец. — Время такое, а то б…

— Понял. Давай о деле, — перебил его Мигулин и досадливо бросил Анжелике. — Прикройся, халда…

— Скачи до наших на Дон, — заговорил запорожец, беспрестанно оглядываясь на окна. — Там должны быть Московского царя люди. На Москве тебя знают… Расскажешь им все, что видел. Скажешь, что идут на Перекоп тысяч шесть конных да тысячи три пеших. Евсевий Шашол отказывал, хотел дождаться пушек от великого государя, но городовые люди хотели Шашола убить, кричали, кричали, что они шли не на нашу войсковую, но на Вдовиченкову славу, и кошевое войско на эти слова их все склонилось. Шашола отставили, а выбрали Вдовиченко атаманом кошевым и гетманом полевым. Я у него, святого человека, спрашивал: «Сколько на перекоп пушек брать?». А он, святой человек, мне отвечал: «Мне пушки не надобны, и без пушек будет добро; слышал я, что вы послали к царю бить челом о пушках, но та ваша посылка напрасная, от этих пушек мало вам будет проку; а если вам пушки понадобятся, который город бусурманский будет поближе и богат, в том и пушки возьмете». Понял? Но я потихоньку пару пушек возьму… Расскажи, все, как есть. Главное, что мы царю верны, и измены нет никакой. А Вдовиченко… Сам понимаешь: тут мы бессильны, как затмение на людей нашло…

— Хорошо, Лука Андреев. Это я все передам, — сказал Мигулин. — Дай мне охрану, ребят надежных. Ты ж видишь… Везу эту красотку по тайному повелению, да вот пришлось через Уманского полка земли круг дать…

— Добро, ребят я тебе дам, — подумав сказал запорожец. — И сматывайся с ней, а то как бы вас…

Заворочался и приподнялся лежавший на полу оборванец. Взгляд его был мутен. Анжелика из-за плеча Мигулина показала ему кончик языка и страшные глаза. Оборванец застонал и вновь отключился.

— Оденься, — подтолкнул Анжелику Мигулин и нахлобучил ей на голову папаху. — Давай к лошадям…

Пользуясь темнотой, выбрались с сопровождавшими их запорожцами за ворота.

— Куда вы, хлопцы? — спросил стражник.

— На ту сторону. За Днепр. Татар открывать, — отозвался один из сопровождающих.

— Куда мы? — шепотом спросила Анжелика, когда выехали за ворота.

— На Дон, — также тихо ответил Мигулин.

— Но это войско идет в поход на Крым. Почему бы нам не отправиться с ними?…

— Ну какой это поход! С таким вождем дай бог, чтоб половина обратно вернулась, — неожиданно зло сказал казак.

Они пересекли вброд речку и, поплутав в темноте среди ручьев и озерец, спустились к широкому, искрящемуся под встающей луной Днепру. Несколько лодок ждали их в прибрежных камышах. Переправа затянулась. Лошади упрямились, не хотели идти в черную ночную воду. Наконец достигли противоположного берега.

— Ну, веди…

Один из казаков поехал первым, забирая влево, вверх по течению реки.

Еще несколько дней длилась скачка по степи. Пересекли реки Гайчур и Волчью. Степи не было конца и края.

— Чья же это земля? — спросила как-то Анжелика, изумленная безбрежностью покрытой цветами равнины.

— А вот того казака, — указал Мигулин на одного из сопровождавших.

— О! Этот казак так богат? — удивилась Анжелика.

— Толку-то? Все равно от татар житья нет…

На следующий день, так и не увидев конца разноцветному пахучему морю, Анжелика снова спросила:

— Это все еще земли того богатого казака?

— Нет. Это, пожалуй, уже пошла земля вон того, черноусого, — указал Мигулин.

На третий день, когда сделали привал на берегу безымянной речки, Анжелика опять поинтересовалась:

— А это чья земля?

— Это — ничья. Вернее, войсковая, — ответил Мигулин. — Земля Войска Донского.

Глава 14

Земля Войска Донского, не считанная и не мерянная, растянулась с верховий Донца и до Волги. Вступив на нее, Мигулин хотел отпустить сопровождавших его запорожцев обратно в Сечь, но неспокойно было в степи, и договорились, что доедут вместе до первого донского поселения.

В первом же поселении путешественников ждал новый сюрприз. С высокой меловой горы, покрытой полынью и казавшейся голубой под лучами солнца, они съехали к нескольким беленым хаткам на берегу сияющей речки. В крайнем дворе за невысоким, сложенным из дикого камня забором стояли под седлами несколько лошадей, и в тени под хаткой, прямо на траве сидели и лежали в живописных позах люди, одетые так же причудливо и разнообразно, как и обитатели недавно оставленной путниками Чертомлыкской Сечи. Один из них, казавшийся квадратным, блеснул лысиной и проворно заскочил в хатку. Оттуда вскоре показался еще один человек, одетый в богатый польский костюм, и стал всматриваться в подъезжающих.

— Везет нам с тобой, — вполголоса сказал Мигулин Анжелике. — Опять вляпались. Это Ванька Миусский, Стеньки Разина дружок. Ну да ладно, поехали.

Мигулин, Анжелика и четверо сопровождавших их запорожцев въехали во двор через воротца, сбитые из тонких жердей.

— Здорово ночевали, атаманы-молодцы! — приветствовал хозяев Мигулин.

— Слава богу, — лениво ответили из тени казаки.

— Миша! Мишаня! — Миусский сбежал с крыльца и шел к Мигулину, раскрыв объятия.

Они обнялись, потискали друг друга, потерлись щеками, притворно радуясь встрече. Миусский из-за плеча Мигулина остановил оценивающий взгляд на Анжелике, и она внимательно рассматривала его желтые прищуренные глаза, короткий нос и тяжелый подбородок.

Видя радость предводителя, поднялись и подошли здороваться другие казаки.

— Здорово, Щербак! Здорово, Мерешка! — обнимался с ними Мигулин.

Лысый, квадратный Мерешка по знаку Миусского опять проворно заскочил в хату. Мигулин проводил его взглядом и дал знак запорожцам, чтоб спешились. Казаки искоса поглядывали на Анжелику, тихо переговаривались.

— Откуда путь держишь, Мишаня? — ласково спрашивал Миусский, обнимая Мигулина за плечи.

— Из Москвы.

— Грехи замаливал? — криво усмехнулся Миусский.

— Вы грешите, мы замаливаем, — тоже усмехнулся Мигулин. — С легкой станицей был. А теперь вот везу маркизу… чи графиню… Приказ боярина Матвеева.

— Какие ж вести из Москвы?

— С турками и татарами война. Опять разрешают нам в море выходить.

— Великая милость! — язвительно рассмеялся Миусский. — Милость за милостью. Знаешь, что в Астрахани Шелудяка повесили?

— Как? Милославский ведь слово давал…

— Милоставского сместили, а Шелудяка повесили.

— Как же так?…

— Пошли в хату, поговорим.

Вслед за Миусским Мигулин, Анжелика и запорожцы прошли в чистенькую, прохладную хату, расселись по лавкам. Запуганная, бледная хозяйка принесла им из погреба по кринке холодного молока.

— Ты ж помнишь, что Милославский Шелудяка в Астрахани осадил, — начал Миусский рассказ. — А Шелудяк после того, как Стеньку взяли и Васька Чертов Ус помер, был у нас главным атаманом. Пришел к нам на помощь князь Каспулат Муцалович Черкасский и татар своих привел. Вызывает Шелудяка на переговоры. Тот сдуру поехал. Князь его схватил, заковал и Милославскому выдал. Но мы город не сдавали, и договорились с Милославским по-хорошему: мы им Астрахань сдаем, они нам всем прощение объявляют. Вышли мы за стены, вынес нам Милославский образ Божьей Матери, мы на колени попадали и Милославскому город сдали. Молебствие было благодарственное. Никого из наших не трогали, а сам Шелудяк при дворе у воеводы жил. Но меня, брат, не обманешь! Я еще зимой из Астрахани бежал с верными людьми, и ждем здесь… одного важного известия. А позавчера прискакал Максим Щербак: насилу из Астрахани ноги унес. Приехал в Астрахань новый воевода, князь Яшка Одоевский, Милославского сместил, нашим стал головы рубить, а Щербака за малым жизни не лишили, Федьку же Шелудяка повесили. Такая вот милость!

— Ну, а теперь чего делать думаете? — помолчав, спросил Мигулин.

— Тут недалеко в верхних городках много наших людей, из Астрахани, из Черного Яра. Подождем немного. Мы здесь летовать будем, на Донце. Ходят тут торговые людишки с Белогорода, с Оскола, с Маяка, и из иных украинных городов…

— Опять воровать будете?

— Ну уж и воровать! Наше дело — казачье. Да и ненадолго все это, — тут Миусский наклонился к слушающим его и вполголоса сказал. — Есть надежда, что поднимем скоро, как при Степане. И дело верное. Еще похлеще будет. Может, и ты с нами? А?

— Там видно будет, а пока я на службе. Везу вот красавицу…. — уклонился Мигулин.

— Вижу. Побаиваешься. Не трусь, дело верное, — наседал Миусский. — Никому не говорил, тебе скажу. Валом люди к нам повалят, потому как объявился у нас… — тут Миусский выпучил глаза и зловещим шепотом закончил, — царский сын Симеон Алексеевич…

— Кто? — так же шепотом переспросил Мигулин.

— Царевич Симеон!

Все притихли, испытующе уставившись на Миусского. Тот с важным видом покивал головой.