Анна Голон - Анжелика. Маркиза Ангелов

1646

— Нянюшка, — спросила Анжелика, — зачем Жиль де Рец убивал столько детей?

— Ради дьявола, деточка моя. Жиль де Рец, машекульский людоед, хотел стать самым могущественным сеньором на свете. В его замке было полно реторт, колб и котелков с колдовским варевом, от которого шел страшный чад. Дьявол требовал приносить в жертву детские сердца. Так и начались преступления. Потрясенные матери со страхом и ужасом показывали пальцами на черный донжон Машекуля, над которым кружило воронье, — так много трупов невинных младенцев лежало в его подземельях.

— Он их всех съедал? — дрожащим голосом спросила Мадлон, маленькая сестра Анжелики.

— Нет, не всех, всех съесть он просто не смог бы, — ответила кормилица.

Склонившись над котлом, где варилась капуста со свиным салом, она какое-то время молча помешивала суп. Ортанс, Анжелика и Мадлон, три дочери барона де Сансе де Монтелу, замерев над мисками с ложками в руках, с волнением ждали продолжения рассказа.

— Он поступал еще хуже, — наконец продолжила рассказчица полным гнева голосом. — Сначала он приказывал привести к себе бедных испуганных мальчиков и девочек, которые громко кричали и звали мать. Сеньор, развалившись на своем ложе, наслаждался их страхом. Затем по его приказу ребенка подвешивали на что-то вроде виселицы, которая сжимала его грудь и шею. Ребенок отбивался как придушенный цыпленок, его крики становились тише, глаза выкатывались из орбит, он синел. А в большом зале слышались только смех мучителей и стоны маленькой жертвы. Потом Жиль де Рец приказывал снять ребенка с виселицы; он сажал его к себе на колени, прижимал лобик бедного ангелочка к груди и тихо, ласковым голосом, успокаивал его.

«Ничего страшного, — говорил он, — мы просто немножко поиграли, но теперь все позади». Ребенку обещали конфеты, мягкую постель, шелковый костюмчик, как у маленького пажа. Понемногу малыш успокаивался. Его мокрые от слез глазки начинали светиться радостью. И тут сеньор внезапно вонзал свой кинжал в его шею… Но самое ужасное происходило, когда он похищал молоденьких девушек.

— Что он с ними делал? — не выдержала Ортанс.

Но тут старик Гийом, сидевший у очага и растиравший листья табака, вмешался в разговор, ворча прямо в желтоватую бороду:

— Замолчите же, сумасшедшая старуха! Я старый солдат, но вы с вашим вздором способны заставить дрожать от страха даже меня.

Толстуха Фантина Лозье живо принялась ему возражать:

— Вздор?! Сразу ясно, что вы не из Пуату, Гийом Лютцен. Но, знайте, стоит проехать чуть дальше, к Нанту, и вы непременно встретите на своем пути проклятый замок Машекуль. Вот уже два века минуло с тех пор, как там вершились преступления, а люди все еще крестятся, проходя мимо него. Но вы ведь не из наших краев, откуда вам знать о наших предках.

— Хороши ваши предки, если все они такие, как Жиль де Рец![1]

— Жиль де Рец был страшным злодеем и до сих пор никакая другая провинция, кроме Пуату, не может похвастаться тем, что среди них жил такой же преступник! Но когда он умер, осужденный и приговоренный в Нанте, раскаявшись и прося у Бога прощения, все матери, чьих детей он мучил и съел, надели по нему траур.

— Ну, это уже слишком! — воскликнул старый Гийом.

— Да, такие мы, жители Пуату. Великие во зле и великие в прощении!

Грозная, с ожесточенным видом кормилица разлила суп по расставленным на столе мискам, а затем горячо поцеловала малыша Дени.

— Конечно, — продолжила она, — я недолго ходила в школу, но могу отличить детские сказки от старинных преданий. Жиль де Рец действительно жил на белом свете. Может быть, его душа все еще бродит вокруг Машекуля, но его тело гниет в нашей земле. И потому о нем нельзя болтать с такой же легкостью, как о домовых и феях, что гуляют вокруг больших дольменов на полях. Хотя не следует слишком насмехаться и над этими лукавыми духами…

— А над призраками, нянюшка, над ними можно смеяться? — спросила Анжелика.

— Лучше не стоит, моя малышка. Призраки не злые, но почти все они печальные и обидчивые, зачем же добавлять насмешки к мукам этих бедняг?

— А почему старая дама, что появляется в замке, все время плачет?

— Кто знает? В последний раз, когда я встретила ее, лет шесть тому назад, между бывшим караульным помещением и большой галереей, мне показалось, что она не плакала, наверное, потому, что ваш дедушка повелел творить за нее молитвы в часовне.

— А я слышала ее шаги на лестнице, ведущей в башню, — заявила служанка Бабетта.

— Наверняка это была крыса. Старая дама Монтелу очень скромная и не любит никого беспокоить. Может быть, она слепая? Мне так кажется из-за того, что она ходит с вытянутой вперед рукой. Или же она что-то ищет. Иногда она подходит к спящим детям и проводит рукой по их лицу.

Голос Фантины звучал все тише и печальней.

— Может быть, она ищет умершего ребенка?

— Женщина, мрак в вашей голове глуше, чем в склепе, — вновь запротестовал папаша Гийом. — Возможно, сеньор де Рец и был большим человеком, и вы гордитесь тем, что он жил на вашей земле… два века тому назад, и дама Монтелу была всеми уважаема, но по мне, нехорошо волновать славных крошек, которых вы так напугали, что они даже перестали забивать ужином свои маленькие животики.

— Надо же, я задела ваши чувства, грубый солдат, чертов наемник! Сколько таких же маленьких животиков, как у этих крошек, вы проткнули пикой, когда служили австрийскому императору на полях Германии, Эльзаса и Пикардии? Сколько хижин вы подпалили, закрыв двери и зажарив в них целые семьи? Неужто вы никогда не вздергивали крестьян одного за другим, пока ветки на деревьях не ломались под их тяжестью? Вспомните их жен и дочерей, которых вы насиловали до тех пор, пока они не убивали себя от стыда!

— Такова жизнь, такова жизнь, моя дорогая. Жизнь солдата — это война. Но жизнь этих девочек, которые сидят перед нами, предназначена для игр и веселых историй.

— До того самого дня, пока солдаты и разбойники не пройдут как тучи саранчи по нашей провинции. Тогда жизнь этих девочек станет как жизнь солдата, в нее войдет война, нищета и страх…

С этими горькими словами кормилица открыла большой глиняный горшок, наполненный рагу из зайчатины, намазала куски хлеба маслом, раздала их по кругу, не забыв и старого Гийома.

— Это я вам говорю, Фантина Лозье. Слушайте меня, мои детки.

Ортанс, Анжелика и Мадлон, которые воспользовались спором, чтобы опорожнить свои миски, снова подняли носы, а Гонтран, их десятилетний брат, оставил темный угол, где сидел, надувшись, и подошел поближе. Наступало время для рассказов о войнах и грабежах, о наемниках и разбойниках, где в красном зареве пожара слышался звон шпаг и женские крики…

— Гийом Лютцен, вы знаете моего сына? Он служит конюхом у нашего хозяина, барона де Сансе де Монтелу.

— Да, знаю, славный малый.

— Так вот! Все, что я могу вам сказать о его отце, это то, что он служил в армии монсеньора кардинала Ришельё, которую тот отправил в Ла-Рошель на погибель протестантам. Сама я не гугенотка и всегда молила Святую Деву Марию, чтобы она сохранила меня невинной до свадьбы. Но когда войска нашего христианнейшего короля Людовика XIII прошли по провинции, самое меньшее, что про меня можно было сказать, что девственницей я быть перестала. И сына своего я назвала Жаном Латником в память обо всех этих чертях, один из которых стал его отцом, и чьи кованые кирасы разорвали единственную рубашку, что тогда была на мне.

А если рассказать, что творили со мной на соломе в сарае те разбойники и бандиты, которые не раз выходили на дорогу, подгоняемые голодом, то вам всю ночь не сомкнуть глаз. В это время остальные поджаривали ступни моего благоверного на очаге, чтобы заставить его признаться, где он припрятал деньги. Я чуяла запах, да думала, что они жарят свинью.

И тут толстая Фантина принялась смеяться, а затем налила себе яблочного винца, чтобы промочить горло, пересохшее от разговоров.

Вот так, под знаком Людоеда, среди призраков и разбойников началась жизнь Анжелики де Сансе де Монтелу.

Все в семье звали Фантину просто Кормилицей. Где же были дети Фантины Лозье, в то время как она нянчилась с многочисленным выводком де Сансе, поскольку баронесса, их мать, сама не могла их всех выкормить? Вероятно, они тоже населяли большую кухню, наполненную шумными рассказами, запахами вкусных супов и рагу в больших котлах.

А где был тот человек, ее «благоверный», ступни которого не раз поджаривали разбойники? Быть может, где-то в помещениях замка, где несколько конюхов и немногочисленные слуги заботились о лошадях, носили воду и дрова, работали в коровнике небольшой усадьбы.

В крови кормилицы текла толика мавританской крови, которую арабские завоеватели, сарацины, в VIII веке донесли до самых границ Пуату.

Анжелика с молоком впитала ее страстность и мечтательность, в которых воплотился дух провинции, дух болот и лесов, открытых, словно заливы, теплым океанским ветрам.

Ее пестрая жизнь казалась девочке чередой трагедий и чудесных историй. Жажда жизни стала для малышки лекарством от страха. Она с жалостью смотрела на дрожащую от ужаса малышку Мадлон и на свою старшую сестру Ортанс, такую чопорную, но горящую желанием спросить у кормилицы, что именно разбойники вытворяли с ней в сарае на соломе.

Анжелика в свои семь лет очень хорошо представляла, что именно происходило в сарае. Сколько раз она водила корову к быку или козу к козлу? И ее друг, пастушок Николя, объяснил ей, что мужчины и женщины делают то же самое, чтобы у них появились дети. Так и у кормилицы появился Жан Латник. Но Анжелику смущало, что когда кормилица рассказывала об этом, в ее голосе слышались то томность и исступление, то самый что ни на есть искренний ужас. Но не стоило и пытаться понять кормилицу, ее молчаливость, вспышки ее гнева. Достаточно и того, что она просто была, такая большая и подвижная, с сильными руками, коленями, скрытыми под бумазейным платьем, всегда готовая принять вас, словно птенчиков в свое гнездо, спеть вам колыбельную или рассказать о Жиле де Реце.