— Я, Анжелика, веду на войну своих ангелочков.

Поэтому ее и прозвали: маленькая Маркиза Ангелов.

* * *

Почти каждый год бродячие торговцы-разносчики нарушали укромный покой бокажа[6], принося то, что пробуждало мечты и тайные страсти.

Торговцев было двое.

Одного прозвали овернцем, потому что люди этой профессии действительно часто оказываются уроженцами Оверни[7]. Он приезжал на запряженной ослом или мулом телеге, наполненной всевозможными тканями, посудой, предметами обихода и туалетными принадлежностями. Овернец целыми днями ездил по деревне от одного дома к другому, предлагая свой товар. Именно он привозил календари, и все были почти уверены, что в середине декабря увидят его двуколку. Покупателей он чаще всего знал не по именам, а по домам, или же по заранее оговоренным местам встреч, где они к взаимной выгоде совершали сделки.

Другой, тоже уроженец гор, возможно савояр[8], не был столь постоянен. Шло время, и люди уже начинали беспокоиться. И вот, наконец наступал долгожданный день, когда одна из деревенских девушек бежала через луга с криками: «У него сундук!»

Это был маленький смуглый человечек с черными как смоль бровями.

Он приходил пешком.

Он носил тюрбан из выцветшего шелка, в который втыкал перо. Этот плюмаж, потрепанный непогодой, он обновлял каждый год. Его плащ спускался до лодыжек. На спине торговец нес корзину высотой в человеческий рост, где лежала всякая мелочь и несколько отрезов тканей. А через плечо на перевязи висел знаменитый сундук, который он поддерживал левой рукой. Продавец ни разу не пришел без своего сундука, но люди все равно опасались: а вдруг им не повезет и на этот раз мужчина уже распродал все его содержимое, прежде чем дошел до Монтелу. Тогда грядущий год будет омрачен.

Правой рукой разносчик выуживал из сундука маленькие синие книжки, и ветер перелистывал их страницы со звуком, напоминающим трещотку прокаженного.

Но от трещотки люди разбегаются, а к книгоноше они сбегались. И это было счастье!.. Под крыши хижин, да и под своды просторных замковых кухонь приходило объединявшее умы время открытий.

А для Ортанс наступал час славы. Усевшись за большой стол, она читала вслух, а Анжелика и Нанетта, прижавшись к ней с обеих сторон, пытались разобрать слова. И какое это было счастье, если открыв и пролистав книжку, она сообщала, что нашла там продолжение истории о Николетте и Окассене[9], песни о доблестном Роланде и его мече Дюрандале, о Карле Великом с его пышной бородой, о короле Артуре и рыцарях Круглого стола…

Обложки книг изготавливали из синей оберточной бумаги[10], которой бакалейщики оборачивали булочки в сахарной пудре, перед тем как их продать. Быть может, одна забытая партия этой бумаги и подала книготорговцу-издателю из Труа идею печатать дешевые брошюры для деревенской бедноты и их детей, которых кюре и школьные учителя, и в хорошие, и в трудные годы, пытались обучать грамоте. Эти дети, даже подрастая, не могли покупать газеты, подобно горожанам, а уж книги в кожаных переплетах и вовсе оставались недоступной роскошью для крестьян, привязанных к тяжелому труду на земле и обреченных на уплату разорительных, вытягивающих последние жилы налогов.

Очевидно, печатник предоставил своим работникам полную свободу решать, каким духовным содержанием заполнить листки в синей обложке, соединенные двумя пеньковыми шнурками, продетыми сквозь отверстия.

Выбор, почерпнутый на книжных складах, где пылились старинные, вышедшие из моды издания, оказался счастливым. Успех был немедленным и полным, и книгоноши неустанно пополняли запасы, осведомляясь о новинках и составляя списки персонажей, о которых хотела читать их публика. Вот почему в книгах воскресали старинные легенды, раздавался звон скрестившихся мечей и совершали подвиги герои, о которых можно мечтать, не опасаясь, что они разочаруют вас своей трусостью или недостойным поступком.

Одновременно и зачарованные, и воодушевленные волшебными историями, люди чувствовали, как крепнет в них чистая, как горный хрусталь, и твердая, как старинный алмаз, душа. Молча, но с гордостью за родной край и его славное прошлое, ощущали они защиту прочных стен древнего замка, возвышавшегося во мраке как черный каменистый остров между двумя первозданными стихиями Творения — водами болот, вытеснившими из морского залива горьковато-соленые потоки океана, и темной массой дремучего кельтского леса, простиравшегося до скалистых берегов на краю света.

* * *

Одна из стен замка Монтелу смотрела на болота. Это была самая старая стена, возведенная в далеком XII веке сеньором Ридуэ де Сансе, соратником Готфрида Бульонского[11]. По краям ее возвышались две большие башни с крытыми дранкой мостками для дозорных. И когда Анжелика с Гонтраном забирались туда, они развлекались тем, что плевали в машикули, откуда в средние века воины выливали из ведер кипящее масло на врагов. Стена была построена на узком, но высоком известковом мысе, поднимавшемся над болотами. Некогда, в первобытные времена, море доходило до этих мест. Уходя, оно оставило переплетение рек, крохотных озер, которые заросли травой и ивами и превратились в царство угрей и лягушек, так что крестьяне могли передвигаться здесь только на лодках. На островках бывшего залива стояли деревушки и одинокие хижины. Герцог де ла Тремуй, любитель экзотики, который однажды провел лето у маркиза дю Плесси, после путешествия по этой водной стране прозвал ее Зеленой Венецией.

Обширные водные луга, пресноводные болота простирались от Ньора и Фонтене-ле-Конт до океана. Немного не доходя до Марана, Шайе и даже Люсона, они сливались с горькими болотами, то есть с солончаками. А дальше начинался берег с его грядой, белой от драгоценной соли, из-за которой жестоко враждовали таможенники и контрабандисты.

Если кормилица почти не рассказывала историй о таможенниках и соляных контрабандистах (а такими историями увлекались все жители болот) то только потому, что она сама родилась на твердой земле и глубоко презирала людей, чьи ноги все время по колено в воде и которые, к тому же, гугеноты.

На сушу замок Монтелу смотрел многочисленными окнами фасада, построенного несколько позже. Только старый подъемный мост с ржавыми цепями, на которых сидели индюки и куры, отделял парадный вход от лужайки, где паслись мулы. Справа располагалась господская голубятня и ферма, которая сдавалась в аренду. Другие фермы находились по ту сторону рва. Вдали виднелась колокольня деревни Монтелу.

А затем начинались дремучие леса, с их дубами и каштанами. Вы бы не нашли здесь ни единой прогалины вплоть до севера Гатина и Вандейского бокажа, и даже почти до Луары и Анжу, если бы решились пересечь этот край, не испугавшись ни волков, ни разбойников. Ньельский лес, самый близкий, принадлежал сеньору дю Плесси. Жители Монтелу отправляли туда пастись свиней, что приводило к постоянным тяжбам с управляющим маркиза, месье Молином, который слыл человеком суровым. Еще в лесу жили несколько мастеров, делающих сабо, угольщики и — колдунья по имени Мелюзина. Никогда Анжелике не позабыть тот день, когда она впервые встретила колдунью Мелюзину. Девочка играла с маленькими приятелями в войну. «Рыцари» в поисках удачи и подвигов мастерили себе мечи из тростника и камыша. Это случилось довольно давно. Анжелике исполнилось тогда не больше пяти или шести лет, но она уже была достаточно ловкой, чтобы лазить по деревьям, перебираясь с ветки на ветку. Один из мальчиков закричал: «Там наверху гнездо!..» Но как только она протянула к гнезду руку, чей-то голос приказал: «Прочь! Прочь, скверные дети! Не смейте губить жизнь!..»

Приказ произнесли на местном диалекте, но Анжелике сначала показалось, что перед ней потустороннее существо, может быть Белая дама, а другие ребятишки — и лазавшие по деревьям, и игравшие внизу, увидев под деревом окруженную светом женщину, бросились наутек с криками: «Колдунья!.. КОЛДУНЬЯ!..»

Анжелика тоже спустилась с дерева, но не убежала и осталась наедине с видением. Она помнила, как женщина ей улыбнулась и провела своим длинным белым пальцем по ладони девочки, как будто для того, чтобы нарисовать там какой-то знак или что-то прочитать. Затем она сказала по-французски: «Зачем ты это делаешь? Посмотри, как взволнованы бедные родители там, наверху». И женщина показала Анжелике обеих птиц, отца и мать, с отчаянными криками носившихся вокруг дерева, на которых она раньше не обратила внимания.

С тех пор девочка полюбила гулять с Мелюзиной и старалась запомнить все, чему та ее учила. Уже само имя лесной колдуньи вызывало ощущение чего-то необычного. Тем, кто смотрел на нее издалека, казалось, что она скользит над травой лужайки, не касаясь земли. Зимой она иногда появлялась у дверей, чтобы попросить кувшин молока в обмен на целебные травы.

По ее примеру Анжелика собирала цветы и коренья, сушила их, кипятила, измельчала и раскладывала по мешочкам в тайном убежище, о котором знал только старый Гийом. А Пюльшери порой часами не могла дозваться девочку.

Разговоры с Мелюзиной, их встречи, их открытия — все это Анжелика бережно хранила в уголке своего разума, своего сердца — там, где было место только лишь для них двоих.

Мелюзина, колдунья.

Она была госпожой господского леса.

Со своей компанией Анжелика, Маркиза Ангелов, никогда не переступала границ общинных земель, очень большой территории, где крестьянам дозволялось собирать хворост для очага или пасти свиней. Дальше никто не шел. Кроме них, Анжелики и Мелюзины. Ведь дальше начинался таинственный лес, с его мшистыми скалами, с его озерцами, сине-зелеными, едва видными под переплетающимися стеблями водных растений, тот самый лес, где разворачивались события эпических поэм из календарей и маленьких синих книжек.

Здесь вполне могли бы встретиться закованные в железные доспехи рыцари или, по крайней мере, какой-нибудь забытый со времен Мерлина дракон, неважно, изрыгает он пламя или нет. Ведь до сих пор провинция не могла похвастаться, что в ее календаре есть страничка, где изображен святой защитник героини — девы в белом одеянии, который связал бы дракона и изгнал бы его из страны или, по крайней мере, довел бы до края пропасти, где тот бы и сгинул по милости Божией.