Анна Австрийская с признательностью посмотрела на архиепископа и он важно выпятил грудь.

«Лицемерит или говорит искренне?» — терялась в догадках Анжелика.

Послышался чуть шепелявый голос кардинала:

— Сегодня утром мне показалось, будто я стал свидетелем какого-то спектакля. Этот мужчина безобразный урод, калека, но, когда он появился сегодня со своей красавицей женой и огромным мавром, одетым в белый атлас, я подумал: «Как же они прекрасны!»

— И вносят разнообразие в окружающие нас заурядные лица, — добавил король. — Верно ли то, что у него великолепный голос?

— Утверждают, что это так.

Дворянин, который однажды уже вмешался в беседу, снова насмешливо произнес:

— Какая трогательная история, ну просто волшебная сказка. Чтобы услышать нечто подобное, стоило приехать на Юг.

— Как же вы невыносимы со своими насмешками, — опять запротестовала королева-мать, — мне отвратителен ваш цинизм, мессир.

Придворный склонил голову и, когда разговор потек своим чередом, сделал вид, что его внимание привлекла собака, улегшаяся в дверном проеме и грызущая кость. Увидев, что он направляется в ее сторону, Анжелика вскочила, намереваясь поскорее уйти.

Она сделала несколько шагов в сторону выхода, но шлейф ее платья был таким тяжелым, что зацепился за выступ консоли.

В то время как она наклонилась, чтобы освободиться, мужчина отпихнул собаку ногой и вышел из комнаты, снова закрыв спрятанную в гобелене дверь. Он рассердил королеву-мать и теперь, что весьма разумно, хотел, чтобы о нем забыли.

Мужчина равнодушно прошел мимо Анжелики, но затем обернулся к ней, чтобы рассмотреть внимательнее.

— Ба, дама в золотом!

Она надменно взглянула на него и собиралась было уйти, но он преградил ей дорогу.

— Не так быстро! Позвольте и мне полюбоваться столь редким явлением. Так вы и есть та дама, влюбленная в собственного мужа? Да и в какого! Адониса!

Анжелика смерила его спокойным, презрительным взглядом. Мужчина был выше ее и весьма хорошо сложен. Лицо довольно красивое, но губы тонкие и злые, а миндалевидные глаза — желтые с коричневыми крапинками. Их невыразительный, заурядный цвет слегка портил его. Одет он был со вкусом и очень изысканно. Светлый, почти белый парик подчеркивал черты его молодого лица, придавая им некоторую пикантность.

Анжелика была вынуждена признать, что он весьма недурен, но сказала холодно:

— Совершенно верно, вы-то уж точно едва ли выдержите сравнение с ним. Там, где я выросла, цвет глаз, подобный вашим, называют «гнилыми яблоками». Понимаете, о чем я? А что до волос, то у моего мужа они, по крайней мере, настоящие.

Выражение оскорбленного самолюбия омрачило лицо дворянина.

— Неправда, он носит парик! — воскликнул он.

— А вы попробуйте подойти и потянуть за него, если у вас, конечно, хватит мужества.

Анжелика поняла, что нащупала его слабое место, она догадалась, что он носит парик оттого, что начал лысеть.

Однако к нему очень быстро вернулось прежнее хладнокровие. Мужчина сощурил глаза так, что они превратились в две блестящие щелочки.

— Так мы пытаемся кусаться? Решительно, у вас слишком много талантов для маленькой провинциалки.

Он быстро огляделся по сторонам и, схватив ее за руки, толкнул под лестницу.

— Пустите меня! — процедила Анжелика.

— Сейчас, моя красавица! Но сначала заплатим по счетам. — И, прежде чем она сумела угадать его жест, он запрокинул ей голову назад и безжалостно впился в губы. Анжелика вскрикнула. Ее рука молниеносно взмыла вверх и отвесила обидчику звонкую пощечину.

Годы, затраченные на изучение хороших манер, не до конца изжили в ней необузданный нрав пышущей здоровьем деревенской девушки, и в приступе гнева Анжелика вновь пускала в ход кулаки, как когда-то давно со своими маленькими крестьянскими приятелями. Пощечина оказалась настолько сильной, что у дворянина, должно быть, искры из глаз посыпались, так как он отшатнулся от нее, схватившись рукой за щеку.

— Честное слово, вы деретесь, словно какая-нибудь прачка!

— Пропустите меня, — повторила Анжелика, — или я так разукрашу вам лицо, что вы не сможете показаться перед королем.

Почувствовав, что свое обещание она сдержит, он отступил на шаг.

— О! Как бы мне хотелось на всю ночь заполучить вас в свои руки! — процедил он сквозь сжатые зубы. — Клянусь, что к утру вы бы стали смирной и мягкой, словно воск!..

— Ну что ж, — рассмеялась Анжелика, — обдумайте вашу месть… держась рукой за щеку.

Она пошла прочь и вскоре добралась до выхода из дворца. Толпа рассеялась, так как многие ушли, чтобы подкрепиться.

Прижимая к губе платочек, Анжелика чувствовала себя оскорбленной и униженной.

«Только бы было не слишком заметно… Что я отвечу Жоффрею, если он спросит? Он проткнет шпагой этого грубияна, чего никак нельзя допустить. Если только, напротив, не рассмеется… Жоффрей-то, как раз не питает иллюзий по поводу нравов разряженных сеньоров-северян… Я начинаю понимать, что он имел в виду, когда говорил, что королевский двор не мешает поучить хорошим манерам… Но у меня нет желания заниматься этим…»

Выйдя на улицу, она принялась высматривать свой портшез. Наконец, заметив его, Анжелика приказала носильщикам доставить ее домой.

На улицах было не протолкнуться. Город походил на потревоженный муравейник. Но там, где располагался их дом, было гораздо спокойнее.

Постепенно, деталь за деталью, она сняла великолепное золотое платье и, намереваясь вновь присоединиться к Жоффрею, переоделась в более удобный, но не менее элегантный наряд. У нее даже осталось немного времени на то, чтобы присесть за стол, на котором Маргарита накрыла легкий завтрак.

Но стоило Анжелике приняться за еду, как за дверью послышался шум голосов — звали ее. Пришли посыльные от принцессы де Монпансье, которая приглашала графиню де Пейрак присоединиться к ней в самом сердце Сен-Жан-де-Люза около дома, где остановилась королева Анна Австрийская.

Так что Анжелике пришлось вновь сесть в портшез, но на этот раз носильщики и эскорт были одеты в цвета принцессы, поэтому то и дело раздавались аплодисменты и приветственные крики. Толпа зевак, пестрая смесь уроженцев края и приезжих со всех уголков Франции, научилась узнавать экипажи высокопоставленных особ, которые были большой редкостью в их местах и которым они теперь, пользуясь случаем, восторженно хлопали. Имя мадемуазели де Монпансье, кузины короля, было известно всем благодаря военным подвигам во времена Фронды, и Сен-Жан-де-Люз гордился тем, что принимает ее в своих стенах.

Посланный за Анжеликой конюший[50] попросил ее подождать немного на площади. Дома, выходившие на нее, буквально трещали по швам от бурной деятельности слуг и горничных, пытавшихся навести порядок, чтобы угодить своим господам, в то время как последние толпились на улице, переходили от одной группы знакомых к другой, продолжая разговоры, начатые в комнатах и салонах, которые они были вынуждены только что покинуть.

С любопытством рассматривая их, Анжелика ждала принцессу перед красивым зданием из красного кирпича — замком Асанедес.

Кто-то коснулся ее руки.

— Моя дорогая, я вас повсюду искала, — произнесла Великая Мадемуазель, внушительная фигура которой только что появилась рядом. — Я так измучилась, думая обо всех этих глупостях, что наговорила вам сегодня утром, не зная, кто вы. Увы! Когда такой праздничный день, а вы лишены привычного комфорта, нервы начинают шалить, а язык теряет всякую осмотрительность.

— Пусть Ваше Высочество не беспокоится, вы всего лишь сказали правду, хоть и не лестную. Я же запомню только то, что вы произнесли сейчас.

— Вы сама доброта. Я так счастлива, что мы соседи… Вы ведь еще одолжите мне вашего цирюльника, не так ли? Вы располагаете временем? По-моему, испанцы никогда не появятся…

— Я к услугам Вашего Высочества, — присев в реверансе, ответила Анжелика.

— Давайте прогуляемся! Полюбуемся на море… — предложила принцесса. Она, казалось, обрадовалась приятной и любезной компании. — Что вы хотите, моя дорогая! Нас поселили в таких тесных домах, на таких узких улицах, что мы только и мечтаем о том, как бы сбежать оттуда, чтобы вдохнуть полной грудью свежей воздух и полюбоваться прекрасным видом. Сен-Жан-де-Люз богатый городок, где судовладельцы-китобои построили прекрасные дома. Но он слишком мал, чтобы внезапно стать своеобразной столицей во всем ее великолепии. Ну же, посмотрите вокруг: всадники, украшенные перьями, скачут за каретами дам подобно свите королевы… Вот там я заметила трех епископов, которые словно решили составить синод…[51] А только что мы повстречали ученого, сочиняющего мадригал своему покровителю или речь для какого-нибудь маршала, которую тот собирается произнести перед королем. Вряд ли кто-то сможет сказать, что его приводит в восторг радушие этого провинциального городка, где невозможно принять каждого с почтением, соответствующим его рангу… Нет! Герцога или пэра селят в лачуге, не достойной даже его лакея. И что вы хотите? Как тут сохранить сдержанность и соблюсти хорошие манеры? Все разваливается! Все исчезает. О себе я могу сказать, что чувствую себя вполне в своей тарелке, мимолетное равенство сокращает дистанцию. Подумать только! Когда мы прибыли в город, один комедиант из королевской свиты стал отцом. И что же! Монсеньору герцогу Орлеанскому, брату короля, и мне предложили быть крестными. Ребенку дали неплохое имя — Филипп-Людовик!.. Многие осудили нас за то, что мы оказали подобную честь комедиантам, людям, отлученным от церкви. Но в наше время чего только не увидишь. Французские комедианты — представители лучшей театральной школы. Они первыми поставили великого Корнеля[52], и это делает им честь. Мы каждый вечер спешим на их представления и аплодируем им… Но королева Анна предпочитает испанских актеров, которых она повстречала здесь. Конечно, среди них она вновь может наслаждаться своей родной культурой. Но я не разделяю ее восхищения. Более того, хочу признаться, что, посетив их представление, я поняла, что именно разделяет испанцев и французов. Неужели наставники и дуэньи воспитывают инфантов и инфант, о которых говорят, что они подобны узникам в своих замках, на произведениях такого рода? Возможно ли? Их пантомимы я нашла возмутительными, так как они оскверняют религиозные таинства. Французы не приучены к таким грубостям…