Король Испании дал согласие, дверь отворили, и на пороге появился красивый молодой человек в роскошном, шитом золотом и серебром наряде и шляпе с великолепным плюмажем, украшенной зелеными лентами.

Королева Анна покраснела, узнав в «иностранном дворянине» сына, а молодая королева побледнела, без труда догадавшись, что видит собственного супруга, который был весьма хорошо сложен и превосходил ростом обоих министров.

Спустя мгновение «дворянин» удалился и дверь закрылась.

Испанский хроникер отмечал, что сорок пять лет жизни в стране, славившейся искусством ведения светской беседы, не прошли для Анны Австрийской даром, наделив ее всеми необходимыми навыками, чтобы сейчас ловко подхватить нить разговора, оборванную разыгранным спектаклем, сколь неприличным, столь и смелым. Королева с удовольствием узнавала знакомые с детства тонкости испанского этикета, но, благодаря годам, прожитым во Франции, сейчас считала нужным немного смягчить их дружелюбием и снисходительностью. Анна Австрийская взглянула на брата, более бледного и неподвижного, чем когда-либо, и с улыбкой спросила, позволяет ли он дочери высказать свое мнение о недавнем посетителе. На что Филипп IV, не любивший, когда его к чему-то принуждали — да и кто бы осмелился, — резко ответил:

— Нет! По крайней мере, пока она не переступит порог этой двери!

Так он всех поставил на место. Пока его дочь, будь она хоть трижды королевой Франции, подчиняется ему, а не мужу, она обязана соблюдать испанский этикет. Приличия запрещают ей высказывать мнение о человеке, который, не имея на то права и не представившись, вошел к ней, и который не существовал для нее, пока она с разрешения отца не переступила границу Испании.

Но тут герцог Орлеанский, брат короля, уже не в первый раз сгладил неловкость. Он склонился к инфанте, которая сначала побледнела, затем покраснела, и спросил у нее с лукавой улыбкой:

— Сестра моя, как вам нравится эта дверь?

Мгновенно угадав истинный смысл вопроса, она с улыбкой ответила:

— Мне она кажется красивой и доброй.

Радость и оживление, которые она испытала при виде того, кто стал ей мужем, окрылили ее и придали смелости.

Даже король Испании, казалось, смягчился.

Обратившись к сестре с неким подобием улыбки, он удовлетворенно отметил:

— У меня красивый зять… У нас непременно будут внуки.

* * *

Отвечая на приветствия испанских грандов, ошеломленных его появлением, Людовик XIV уверенной походкой прошел по крытой галерее к выходу из дворца и покинул Фазаний остров. Своим отважным и сумасбродным, хоть и одобренным министрами, поступком король навсегда завоевал сердце венценосной жены.

Он запрыгнул в седло и поскакал к ожидавшим его неподалеку друзьям.

Сначала, рассказывал он, «уродливая одежда молодой королевы смутила его», но потом он увидел, что Мадемуазель верно описала инфанту. Голубые глаза, лилейная кожа, румяные щечки, чудесный рот и очень светлые волосы, которые ему удалось рассмотреть, хоть их и скрывали накладные пряди. Мария-Терезия выглядела юной и свежей, как роза. Людовик решил, «что сумеет ее полюбить».

Итак, все оказалось к лучшему. Друзья разделили его радость. Они поддержали своего суверена сегодня точно так же, как и тогда, когда его сжигала безумная любовь к Марии Манчини, когда он воспротивился кардиналу и поразил королеву-мать, пренебрегая своим королевством, грозясь отречься от престола. Они были верными соратниками во время безумных вылазок, когда он мчался к возлюбленной; они охраняли их покой, стоя на страже под окнами; они разгадывали ловушки, подстроенные шпионившей за Марией мадемуазель де Венель, гувернанткой, приставленной к племяннице кардиналом; они вынашивали заранее обреченные на провал планы похищения Марии, их с Людовиком совместного побега и тайной женитьбы, надежда на которую немного утоляла боль разлуки. Ради своего господина они были готовы вынести и испытать все, прекрасно зная его и понимая, что, в конечном счете, чувство долга и несгибаемая воля возьмут над Людовиком верх.

Он был королем.

Приближалась новая эпоха.

Прежде их жизнь состояла из череды дуэлей и любовных приключений зимой и военных кампаний летом. И если война вдруг прекратится, что они будут делать?

* * *

Король Испании и его дочь вернулись в Фонтарабию в сопровождении все той же флотилии маленьких лодочек и идущей вдоль берега неутомимой толпы людей, решивших во что бы то ни стало проводить Их Католических Величеств на другой берег. Королева-мать, кардинал Мазарини и Месье возвращались в Сен-Жан-де-Люз в карете, а король Людовик XIV со своей свитой верхом.

Когда следовавшая за позолоченной королевской габарой флотилия под звуки музыки и приветственные крики подплыла к устью реки, на французской стороне появился красивый всадник и, пустив лошадь галопом вдоль берега, так, чтобы она скакала рядом с габарой, приветствовал монарха с дочерью, размахивая в воздухе широкополой шляпой, украшенной бриллиантами, а также белыми и зелеными перьями.

Молодой человек скакал за ними, пока не начались болота и русло реки не сузилось. Тогда он спрыгнул с лошади и низко поклонился Их Католическим Величествам. Очарованные любезностью всадника, Филипп IV и Мария-Терезия вышли на палубу и ответили ему столь же учтивым приветствием.

«Инфанта, отныне королева, была счастлива, — писал хроникер, не знавший о досадном нарушении испанского этикета во дворце на Фазаньем острове, — она смогла впервые увидеть своего супруга!»

Габара исчезла за поворотом реки, а всадник отправился в Сен-Жан-де-Люз, где его ждали мать и кардинал.

* * *

Вечером того же дня, четвертого июня, в Фонтарабии, Мария-Терезия на вопрос камеристки сеньоры Молины о том, нашла ли она короля привлекательным, взволнованно ответила:

— Y como, que me agrata, yor cierto que es muy lindo moço, y que ha hecha uma cavalcada muy brava, et muy de galan.[172]

Она была счастлива.

* * *

5 июня.

Сегодня каждый, кто присутствовал при встрече брата и сестры, спешил поделиться с другими испытанной на острове, у пограничной линии, радостью.

«Всегда любезный король Франции рано утром отправил де Берингена, первого конюшего королевской конюшни, вознести хвалу августейшим гостям Фонтарабии: королю Испании и… королеве Франции. Вечером туда же отбыл герцог де Ноай с поздравлениями и выражениями глубочайшей признательности…»

Тем временем от Филиппа IV к Людовику XIV приехал самый опытный конюший испанского монарха дон Кристобаль де Габино, за которым следовали конюхи, ведущие под уздцы двенадцать великолепных лошадей, покрытых попонами, украшенными золотом и бахромой, на которых шелковой и золотой нитью был вышит герб Его Христианнейшего Величества, короля Франции.

Брат французского монарха, которого испанский король продолжал величать герцогом Анжуйским, получил восемь лошадей в не менее роскошных попонах.

Пятого июня каждый испытывал то же волнение, что и накануне. Тем не менее день прошел спокойно. Все считали часы, готовясь к завтрашнему дню, шестому июня, когда оба правителя должны будут встретиться и приветствовать друг друга, когда зачитают дополнения к брачному договору и все бесконечные статьи мирного соглашения и когда, наконец, короли обнимут друг друга.

Никто не мог избавиться от ощущения невероятности благополучного исхода, никто не мог поверить, что после стольких лет вражды, передававшейся из поколения в поколение, возможен мир.

Опасались не столько импульсивности молодого Людовика XIV, сколько непредсказуемости испанского монарха, от которого требовали слишком много жертв.

Королева Анна Австрийская рассказала придворным дамам, что ей удалось перекинуться парой слов с доньей Марией Молиной из свиты инфанты. От нее она узнала, что еще до заключения брака король Испании приказал зачитать ему и придворным грандам брачный договор, заключаемый между французским монархом и Марией-Терезией, после чего воскликнул, осуждая сам себя за статью об отречении от испанского престола: «Вот оно, слабое место! Если мой сын умрет, моя дочь унаследует все мои королевства».

* * *

6 июня.

Торжественный день, который все ждали с таким нетерпением, наконец наступил.

Великий день встречи королей.

День, когда будет принесена клятва на Библии и Распятии, клятва о сохранении мира.

Сегодня, шестого июня, в воскресенье, яркий солнечный свет струился на живописную деревню, расположенную между Сен-Жан-де-Люзом и Бидассоа. Вдоль дороги, ведущей к Фазаньему острову, пели и танцевали в своих лучших нарядах местные крестьяне.

Мимо них то и дело проезжали всадники и кареты.

Ранним утром король Испании отправил приветствовать Анну Австрийскую и Людовика XIV дона Амьеле де Гаймара-и-Каррафа, сына герцога Лукара, который, спеша выполнить приказ, направился в Сен-Жан-де-Люз с необыкновенной пышностью, в окружении дворян, разместившихся в семи каретах, и с сотней слуг.

Давка на дороге стала невыносимой. Кареты, запряженные шестерками лошадей, с трудом прокладывали себе путь.

На испанском берегу Бидассоа, у подножия высокого мыса, выстроился каталонский полк королевской охраны из шестисот пехотинцев под командованием полковника герцога де Верагуа. А кроме того, пятьсот всадников во главе с доном Балтазаром де Урбина.

Испанский хроникер, кропотливо записывавший все, что происходило в тот день, шестого июня, с оттенком сожаления отмечал, что из-за холмистой местности солдатам Филиппа IV пришлось тесниться в строю друг к другу. Испанский берег реки Бидассоа был гористым, тогда как французский, напротив, равнинным, и это позволило «выстроить армию в одну длинную линию, что выглядело необыкновенно красиво». Щепетильный хроникер указал, что французов было больше, так как помимо охраны Людовика («которая равнялась по численности испанской») здесь находились гвардейцы королевы-матери, Месье и кардинала, причем только последних насчитывалось около трехсот человек.