На паперти и у входа в церковь уже толкались охваченные волнением люди, одни протискивались внутрь, другие стояли в проходе, чтобы посмотреть, как в церковь будут входить король и инфанта, некоторые, напротив, пробирались к выходу, пытаясь отыскать знакомых.

Беспокойная толпа зевак разлучила Анжелику и Мадемуазель, к которой неожиданно подошли два гордых идальго, разыскивающих «родственницу месье Лене», и весьма почтительно проводили ее внутрь храма.

Ожидание затянулось.

Скучающие священники беседовали с француженками, и мадам де Моттвиль не раз ужаснулась речам, которые они вели, пользуясь царившим в храме полумраком.

«Perdone. Déjeme pasar»[154], — неожиданно произнес по-испански чей-то хриплый голос позади Анжелики. Она оглянулась и, посмотрев вниз, увидела рядом престранное создание. Это была карлица с невероятно уродливым лицом, настолько маленькая и полная, что казалась квадратной. Ее пухленькая рука сжимала ошейник черной борзой. Следом шел карлик в яркой, как и у его спутницы, одежде, толстощекий, с хитрой физиономией, при виде которой каждому хотелось смеяться.

Толпа раздвинулась, пропуская маленьких людей и собаку.

— Это карлица инфанты и ее шут Томасини, — произнес кто-то. — Кажется, она забирает их с собой во Францию.

— И зачем ей эти уроды? Во Франции у нее найдутся другие поводы для смеха.

— Она утверждает, что только ее карлица умеет готовить шоколад с корицей.

Наконец, за Анжеликой пришел сам Лене. Анна Австрийская поручила заботу о Мадемуазель и ее свите поверенному принца Конде, с которым возобновила старую дружбу, связывавшую их еще до Фронды.

Дворцы испанского короля и его дочери находились недалеко от церкви, но, чтобы до нее добраться, пришлось бы несколько раз подниматься в гору. Так что Их Величества поехали в карете. Инфанта сидела по левую руку от отца.

Словно рябь по водной глади, по толпе пробежала волнительная дрожь предвкушения встречи с монаршей семьей, а когда король Испании вышел из кареты, то шепот восхищения перерос в рев обожания.

В честь важного события поля шляпы Филиппа IV удерживали две самые впечатляющие драгоценности из сокровищ короны: исключительно крупный бриллиант, названный «Зеркалом Португалии»[155], и жемчужина, единственная в своем роде по форме, величине и перламутровому блеску — «Пелегрина»[156].

Мадемуазель прошептала на ухо Анжелике:

— Это означает «Паломница» на испанском…

Филипп IV, бледный как смерть, шел по главному нефу. Хор пел «Te Deum».

Инфанта следовала за отцом одна, одетая в белое атласное платье с богатой вышивкой. Но «страж инфанты» так искажал ее фигуру, что французам не удавалось составить верное суждение о внешности своей будущей королевы. Ее главная камер-дама, графиня де Приего, несла шлейф этого внушительных размеров одеяния.

Король склонился перед алтарем «с неповторимым величием», как потом говорила Мадемуазель.

Их Католические Величества поднялись на возвышение, расположенное под главным сводом храма и застеленное роскошными турецкими коврами. Король и инфанта сели перед алтарем с Евангелием, а придворные дамы и фрейлины на некотором расстоянии от него.

По другую сторону от алтаря на табурете, обшитом темно-красным бархатом, сидел дон Луис де Аро. Испанские гранды прошли к скамьям.

После молитв, обязательных, когда на богослужении присутствовали королевские особы, епископ Памплоны начал мессу.

Вскоре Мадемуазель ни с того ни с сего принялась взволнованно озираться по сторонам, что тотчас привлекло внимание сидевших недалеко от нее французов.

Уже прошла добрая половина мессы, а одно место среди тех, что приготовили для гостей, все еще пустовало.

Это было место епископа Фрежюса, единственного француза, официально приглашенного принять участие в церемонии. На него возложили ответственность предъявить доверенность, составленную королем Людовиком XIV на дона Луиса де Аро, чтобы тот представлял интересы французского монарха на церемонии. Так что монсеньор являлся также единственным свидетелем отсутствующего супруга. Епископ до сих пор не появился, но, по-видимому, это никого не тревожило и не волновало. Среди испанцев все было спокойно. Наконец, командор де Сувр[157] заметил обеспокоенность Мадемуазель и тоже обратил внимание на отсутствие монсеньора. Он сказал об этом Пиментелли и де Лионну, который, в свою очередь, отправил аббата на поиски епископа. Ведь без французского представителя и, в особенности, без документа, который находился у него, брак не мог быть заключен.

Тут появился и епископ Фрежюса, один и явно разгневанный тем, что его не встретили и не предоставили сопровождения. О чем только думает распорядитель церемоний! Монсеньор бросил вскользь, что как-никак он — епископ и его полагается разыскивать со свечами. Проходя мимо дона Луиса, он вполголоса пожаловался, что «можно было позаботиться о том, чтобы его предупредили» — его, единственного француза, получившего официальное приглашение.

Итак, дневная месса подходила к концу. Вот-вот должна была начаться церемония бракосочетания по доверенности.

Когда епископ Памплоны в праздничном облачении появился в сопровождении патриарха обеих Индий, французского епископа с той самой свитой, которая только что вручила дону Луису де Аро документ, предназначенный для Его Католического Величества, король и инфанта встали.

Вперед вышел королевский нотариус и зачитал вслух документ, который мессир де Ломени-Праслен отвозил на подпись Людовику XIV в ноябре прошлого года и который французский король подписал в Тулузе 10 ноября 1659 года, разрешив дону Луису де Аро исполнить роль короля Франции при заключении брака по доверенности.

Затем нотариус зачитал разрешительную грамоту, выданную папой Александром VII и дозволяющую брак при кровном родстве супругов.

После епископ Памплоны обратился к инфанте со словами, дает ли она согласие стать супругой Людовика XIV. Он задал ей три «свадебных вопроса», как и положено при бракосочетании.

Инфанта три раза оборачивалась к отцу, спрашивая позволения ответить. И получив согласие, тихо отвечала «да» — так тихо, что ответ можно было скорее угадать, чем услышать.

Гости радостно зашептались, забыв, что находятся в стенах храма. И французы, и испанцы, присутствующие на церемонии, были людьми благородного происхождения и знали, как должно вести себя у алтаря, но волнение слишком захватило их.

Когда подошел момент давать клятву, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но их пальцы так и не соприкоснулись. Затем, встав на колени, инфанта взяла отца за руку и поцеловала ее.

По восковым щекам короля потекли слезы.

Мадемуазель шумно высморкалась.

Именно в этот миг каждый осознал, насколько важный сегодня день.

Состоялось великое событие.

Из храма Мария-Терезия шла по главному нефу справа от Филиппа IV.

Отныне она стала королевой, отныне она стала равной своему отцу.

* * *

Фонтарабия — город на холмах и поэтому с церковной паперти открывался великолепный вид на окрестности.

У входа в храм собралось множество французов, которые обменивались поздравлениями и впечатлениями.

Анжелика заметила в толпе Жоффрея и подошла к нему. Они не виделись со вчерашней ночи, когда муж отправился домой, чтобы сменить одежду и побриться, а ее задержала Великая Мадемуазель. Анжелике тоже пришлось переодеваться в спешке три или четыре раза. Она поспала от силы несколько часов, но подкрепляя силы хорошим вином, оставалась бодрой. О Флоримоне можно было не беспокоиться. За ним присматривала Марго. Будучи гугеноткой, она осуждала праздники и, хотя заботливо хлопотала вокруг госпожи, когда та прихорашивалась, прислугу, которая находилась в ее подчинении, держала в строгости.

Анжелика, просияв, добралась до мужа и коснулась его веером.

Он галантно поцеловал ей руку. Довольно забавно было играть в эту игру на публике, облекая любовь и влечение друг к другу в самые простые жесты нежной привязанности. Но таковы правила светского театра. Люди вокруг них обсуждали наряды гостей на церемонии. Французы высмеивали привычки испанских придворных.

Сегодня, более чем когда-либо, была заметна любовь последних к тесным одеждам. Испанские мужчины буквально тонули в обилии кружев, а их обувь из прекрасной кожи больше напоминала туфли-лодочки, так как была напрочь лишена каблука. «Они настолько преисполнены собственным величием, что у них нет нужды подчеркивать его при помощи маленького куска древесины», — заметила мадам де Моттвиль.

«Но, — продолжила она, — справедливости ради стоит признать, что и наряды французов перешли всякие границы: обилие рюш и оборок, ширина рингравов, множество рядов кружев на чулках и манжетах, галстуки — так называемые „крылья бабочки“, больше напоминающие сегодня „крылья мельницы“, — все это выглядит так гротескно и нелепо, что меня вовсе не удивляет смех испанцев». Но, так или иначе, наряды поражали воображение и выглядели впечатляюще, подчеркивая атмосферу праздника, царящую в городе.

— В Испании, — добавил кто-то, — молодые и привлекательные женщины остаются дома. А что до остальных, то «страж инфанты» придает им приличествующее их рангу величие.

Анжелика подумала о том, что Жоффрей выглядит здесь самым элегантным мужчиной. Он не походил ни на испанца, ни на француза, и каждый, а особенно каждая, — смотрел на него так, словно он — заморский принц.

Муж снова поцеловал ей руку и руки еще нескольких дам и удалился, сказав только, что заметил человека, с которым должен встретиться.

Анжелика отправилась вместе со всеми посмотреть, как обедает испанский монарх.

— Нам сюда, в этот зал. Там уже накрывают на стол. Согласно испанскому этикету король должен есть один, следуя очень сложному церемониалу.