Но сейчас не время было вспоминать прошлое, ей срочно нужен был Джим! Сейчас, немедленно! Она отворила тяжелую кухонную дверь, обитую снизу медной пластиной.


Джим стоял, нагнувшись над старинной печью, которая работала до сих пор лишь благодаря одной только силе человеческой воли и тому, к чему было приложимо название не иное, как ловкость рук, помноженная на смекалку. Джим помешивал в кастрюле нечто столь восхитительно пахнущее, что у Теодоры на секунду помутился рассудок и область желудка схватило спазмом — но она быстро пришла в себя, мысли снова приобрели отчетливые очертания. Не забыть бы, зачем она сломя голову сюда прибежала, усмехнулась про себя Теодора.

— Джим, послушай, вот какое письмо я только что получила! — с ходу объявила голодная хозяйка слуге.

Он обернулся к ней, продолжая что-то помешивать в своей кастрюльке. Впрочем, ей вовсе не обязательно было, чтобы он смотрел на нее, она и без того знала: он весь внимание. Пускай себе там мешает… Но только что, что там — в кастрюльке?

Теодора набрала в легкие побольше воздуху и на одном дыхании прочла вслух полученное и вскрытое ею письмо, и, когда закончила чтение, Джим издал короткий смешок.

— Хозяину вряд ли это понравится! Наглость, вот как я это назову. А он назовет еще того крепче!

— Я не буду ему это показывать, — быстро проговорила Теодора. — Но, Джим, у меня есть одна мысль! Мне надо, чтобы ты меня выслушал и согласился.

— Давайте сначала первое, мисс Теодора.

— Нет, смысл в том, чтобы первое и непременно второе.

— Хорошо. Я согласен. И что же это может быть?

— А вот что. Ты завтра отправишься в Лондон…

— Да, раз мы так решили… Но что я везу?

— Ничего не везешь…

— То есть как? А зачем тогда я еду в Лондон?

— Дослушай, пожалуйста, до конца, что я придумала.

— Слушаю, слушаю…

— Итак, завтра, как мы с тобой и договорились, ты едешь в Лондон, — начала Теодора, прохаживаясь по кухне вдоль плиты, выбирая место, где не так пахнет еда из кастрюльки, подальше от этого умопомрачительного запаха… — Но с собой ты повезешь не картину, Джим, а вот это письмо! И покажешь его мистеру Левенштайну. Ты попросишь его одолжить нам денег, чтобы нам хватило добраться до замка Хэвершем и чтобы купить достаточно еды и лекарств для папы, иначе нам не поднять его с места.

Джим, с его выдержкой и многолетним опытом неожиданных поворотов в делах и жизни Колвинов, уронил ложку в кастрюлю. Дальше он внимал Теодоре, обернувшись к ней всем корпусом. На его лице застыло странное выражение: то ли испуг, что у Тео на почве голода бред, то ли восхищение, что его хозяйка на грани голодной смерти способна изобретать гениальные вещи.

— Но мы не просто так попрошайничаем. Ты пообещаешь ему, мистеру Левенштайну, — продолжала излагать свой сумасшедший план Теодора, — что мы вернем ему долг, как только получим оплату за реставрацию картин в замке Хэвершем!

— Но хозяин не примет денег за реставрацию, мисс Теодора, вы это знаете лучше меня! — Джим с отчаянием хлопнул себя по бедру. — И я больше скажу, он не окрепнет так быстро настолько, чтобы работать…

— Нет, конечно, — легко согласилась с ним Теодора и загадочно улыбнулась, выдержав театральную паузу. — Фокус, Джим, в том, что всю работу я возьму на себя. Я ведь могу делать все, что и он! Если нам предоставят комнату для работы, им нет нужды знать, кто там чем занимается — кто реставрирует, а кто наблюдает и помогает.

Глаза Джима расширились. Он молчал. Но Теодора чувствовала: он оценил ее предложение.

— Что до оплаты… Да, папа ее не примет. Но я поговорю с графом. Я объясню ему наше положение. Я уверена, он все поймет правильно. В любом случае, когда он увидит папу, у него не будет никаких сомнений, что тот — истинный аристократ, джентльмен.

— В этом никто и не усомнится, — задумчиво отозвался Джим. — Вот только…

— Что вот только? Ну да… Я понимаю, что ты хочешь сказать… Нет никакой гарантии, что у нас все так складно получится! — Теодора быстрыми шагами ходила по кухне в отдалении от кастрюльки, а значит от Джима, и потому говорила громким голосом. — Но если мы не сделаем этого… Нам останется только продажа какой-то картины… И ты прекрасно понимаешь, что, если мы на это решимся, это больно заденет Филиппа…

Для Джима это был неоспоримейший аргумент. Даже если сначала он и колебался в отношении идеи хозяйки, то теперь Теодора склонила его на свою сторону окончательно. Джим боготворил Филиппа — так же, как и ее, Теодору, и как их отца. Но все же Филиппа — особенно.

Однажды в порыве откровенности он ей сказал:

— Это может показаться нахальством, и будто я вам навязываюсь, мисс Теодора, но вы — моя семья, вот что! Моя матушка скончалась вскоре после того, как произвела меня на свет, так что я ее и не знал, и если у меня был отец, его имени мне никто не сказал. Но вы со мной обращались как с человеком, и я таковым себя чувствовал.

— Я очень хотела, чтобы ты жил в таком самоощущении, Джим! — пылко ответила ему тогда Теодора. — И ты знаешь, как мама тебя любила. В общем, ты ничуть не ошибаешься, ты прав, ты — часть нашей семьи!

Голубые глаза Джима при этих ее словах как будто слегка затуманились, и от смущения она добавила, возможно, несколько резковато для тона их разговора:

— Я часто думаю, как мне повезло, что обо мне заботятся сразу трое мужчин: папа, Филипп и ты. Какой женщине этого было бы мало?

Джим весело рассмеялся:

— Ну, мисс Теодора… Однажды вы найдете себе и собственного мужчину! И зачем вам тогда будет кто-то из нас? Тогда мы станем вам совсем не нужны. Вы о нас и думать забудете.

— Что за чушь ты несешь, Джим! — искренне возмутилась она. Но сентиментальный момент ушел, рассеялся…


Джим отчаянно гордился Филиппом, и, когда тот отправился в неизвестность, видя в этом единственный шанс добыть достаточно денег для сохранения на плаву остатков семьи и поместья Маунтсоррель, Джим глотал слезы. Теодора сдерживала себя до тех пор, пока дилижанс, увозивший ее любимого брата в Тильбюри, не исчез в облаке серой дорожной пыли.

Два года они получали от Филиппа редкие весточки, он писал весьма неопределенно, никаких подробностей не сообщал, а последние шесть месяцев они о нем вообще ничего не слышали.

— Наверное, он в дороге, едет домой, — бодро говорила всякий раз Теодора, чтобы утешить отца, который очень скучал по сыну.

Но Теодору все последнее время мучили страхи: а что, если брат подхватил какую-то страшную болезнь или ему грозит неминуемая опасность? Или он истратил последние деньги из тех, что взял с собой, и теперь не знает, как выкарабкаться, с каким лицом вернуться назад, к ним, практически нищим?..

Иногда ей даже казалось, что она никогда не увидит больше Филиппа. Затем убеждала себя, что ее молитвы будут услышаны и наступит такой счастливый день, что он к ним вернется. Но теперь ее единственной ежечасной заботой был только отец: и она, и Джим понимали, что он с каждым днем тает, силы покидают его, похоже, с каждой минутой.

— Да, я поеду в Лондон. И сделаю все так, как вы предлагаете, — проговорил Джим. В его голосе звучала решимость. — И я приложу все усилия, мисс Теодора, чтобы мистер Левенштайн ссудил нам денег… А еще, мисс Теодора… Есть тут некое обстоятельство, и на него нельзя закрыть глаза для благополучного исхода дела. Наша одежда! Если хозяин будет жить в замке Хэвершем, ему нужны новые сорочки… Эти его теперешние — просто лохмотья! Срам!.. В таких сорочках…

Теодора протестующе остановила его:

— Ох, что ты говоришь! Какие еще сорочки? О чем ты думаешь? Мы не можем себе этого позволить, Джим. Нам и без сорочек столько всего необходимо, чтобы поднять на ноги отца, а уж сорочками мы как-нибудь обойдемся теми, что у нас есть…

— Но всего две, мисс Теодора! — взмолился Джим. — Я по ночам буду какую-то из них стирать, и вторая как раз будет сухой и свежей каждое утро. Ну сами подумайте… Если вы задумали гостевать в таком респектабельном месте, хозяину понадобятся и костюмы. Но с ними проще, я вытащу старые, пороюсь в них и приведу кое-какие в порядок.

— Если из этих костюмов он все же не выпадет… — едва слышно пробормотала сникшая Теодора. Пока она слушала Джима, этих секунд ей хватило, чтобы принять его доводы как резонные. Ну конечно, он прав… Тысячу раз прав! И не только отцу нужна приличная одежда, но и ей, и Джиму. Только вот им с Джимом, кажется, придется обойтись тем, что у них есть.

В гардеробе же большой хозяйской спальни, где вот уже триста лет спал какой-нибудь очередной глава семьи Колвинов, висели мужские костюмы разных размеров, модных эпох, покроев. Вопрос в том, какой из этих костюмов — причем это должен быть смокинг — не станет болтаться на отце как на вешалке: иначе отец — да, произведет на Хэвершемов неизгладимое впечатление своей респектабельностью!


Теодора продолжала уныло молчать, но мысли ее сами собой распрыгались в разные стороны, будто стайка бельчат, которых вспугнул треск обломившейся ветки. С недавнего времени моду переполняли новинки благодаря появлению изощренных способов изготовления предметов одежды — чего стоило одно лишь усовершенствование швейной машинки! — обувь, сумочки, шляпы, булавки стали разнообразнее, и при этом каждая деталь костюма, украшения должны были подчеркивать благосостояние их обладателя. Мода подчеркивала статус, и это было важно для всех, кто жил по законам «приличного общества». Стиль ампир («имперский») сходит на нет. Покачивая кринолином, в «приличном обществе» сейчас царила женщина-цветок в юбке-бутоне. Оставалось только догадываться, где и что было зрительно увеличено, подчеркнуто или скрыто. Но это была жизнь, далекая от нее, Теодоры…

— Ничего, мисс Теодора, не стоит раньше времени вешать нос! — философски веско заметил Джим, камертоном реагируя на ее настроение.