Кожа Теодоры казалась в новом платье ослепительно-белой. С темными волосами, разделенными на прямой пробор, и глазами, из глубины озаренными тайной надеждой, она была точь-в-точь Мадонна… И лицо ее излучало любовь.


Сегодня, одеваясь с утра, она, повинуясь какому-то странному чувству, надела дневное платье.

На деньги, присланные Филиппом, она, помимо покупки других нужных вещей, решилась заказать себе новый костюм для верховой езды. Излишество? Может быть… Но этот костюм она считала очень, очень необходимым…


И вот она стоит, вдыхая запах роз, в платье того же цвета, что и нежные чувственные лепестки самых прекрасных в мире цветов… Ей показалось — почудилось? — что она услышала стук колес за парадной дверью, и задержала дыхание. Наверное, это был просто шелест ее пышных юбок и шелковых подушек с кружевом, которые подкладывали теперь вместо кринолина, придававшего юбке объем.

И все же она была уверена, почти уверена, что слышала звон узды и шаги. Сердце ее застучало у самого горла.

Она не шевелилась. Боялась даже перевести взгляд. Замерла…


И вдруг он вошел.

Казалось, Кимбалл заполнил собой весь мир…

Оба стояли молча, устремив глаза друг на друга. Ни один не мог проронить ни слова. Но вот граф открыл объятия, и с тихим вскриком Теодора подбежала к нему.

Он крепко прижал ее к себе, и она почувствовала бешеный стук его сердца.

Теодора подняла к нему лицо, закрыла глаза, и их губы слились. Несколько минут пролетели в этом затяжном поцелуе, сказавшем обоим, как они любят друг друга и как счастливы, наконец встретившись.

Он целовал ее до тех пор, пока комната не закружилась вокруг них, а они не почувствовали, что вот-вот рухнут на пол… Или они просто летят в рай, который прежде искали, нашли, но он был недосягаем, а теперь они обрели его снова.

— Я люблю тебя! — задыхаясь, с трудом проговорил граф. Голос его был хриплым, срывался. — Я люблю тебя, моя милая, и больше не боюсь говорить об этом. Я люблю тебя! Я люблю!

И он снова ее целовал, страстно, властно и требовательно…

Все куда-то исчезло, осталась только любовь, такая сияющая и яркая, что ослепила их, и не было слов на земле, чтоб ее описать.

* * *

Вечность спустя, уже в ее спальне, граф попросил — бархатный тембр мужского голоса сводил ее ума:

— Позволь мне взглянуть на тебя, моя драгоценная. Мне все еще трудно поверить, что ты реальна и что до конца жизни мне не нужно будет довольствоваться твоим портретом.

— А я в первый раз надела сегодня платье, которое ты мне… подарил! Мне вдруг подумалось, что ты можешь приехать непременно сегодня! И я не ошиблась!

Он пальцем провел по ее щеке. Затем по бровям, по носу, коснулся губ… Они были припухшие, с легким изящным изгибом, нежные. Он поводил по ним пальцем… Это ее взбудоражило — она задержала дыхание, но не смогла удержаться, задвигалась, настойчиво прося новой ласки.

— Твое лицо — это лицо любви, — выдохнул граф.

— Я… люблю… тебя! — Слова ее были почти не слышны, но в них таилась глубокая страсть…

— Ты моя, все остальное не имеет значения. Страданием было ждать так долго, но…

— Что-то… случилось?

Теодоре стало вдруг страшно: неужели сейчас все, что происходит с ними, исчезнет?

— Об этом я и хотел тебе рассказать, но сейчас я могу думать только о том, как ты прекрасна. Молчи… Молчи… — Он снова положил палец на ее губы и снова погладил их кончиком пальца, потом погладил ей веки в темных ресницах, мраморный чистый лоб… — Дай мне запомнить тебя — такую… — Граф гладил ее лицо, но Теодору внахлест обуревали противоречивые чувства.

— Ты меня очень… очень… волнуешь, — отвечала она, — но… пожалуйста… я должна знать. Что? Что? Что происходит? Ты приехал проститься? Мы опять расстаемся?

Он взял ее руку и стал целовать пальцы, каждый, один за другим…

— Я пытаюсь думать о том, что должен тебе сказать, но все, чего я хочу, это продолжать твердить, как я люблю тебя.

— Нет, расскажи мне все! — взмолилась Теодора. — И потом, наверное, нам… не нужно будет… снова к этому возвращаться.

Ее голос слегка дрожал. Неужели леди Шейла вернулась из Франции и предъявила претензии графу?.. Она, помнится, жалела о своих драгоценностях.

— Главный констебль — он сделал почти невозможное! Конечно, было расследование. Но он смог настоять на формулировке «смерть от несчастного случая», — услышала она слова графа. И чуть не расплакалась — от напряжения.

Но только легонько вскрикнула.

— Это правда?.. Это действительно правда?

— Поскольку полиция не могла найти никого, кто засвидетельствовал бы, что видел убийцу, и не было никого, кто мог бы небезосновательно быть задержан как подозреваемый, дело закрыли…

Теодора облегченно вздохнула и откинулась на подушке.

— Я так… тревожилась… за тебя.

— А я беспокоился, как бы это не задело тебя. Не хотел, чтобы ты была вовлечена во все даже как гостья в замке. Не хотел, чтобы это тебя хоть как-то коснулось… Теперь все кончено, я свободен, моя милая, — я свободен, чтобы просить твоей руки и того счастья, которого у меня никогда не было.

— Это то… чего я хочу, — сияя, ответила Теодора. — И я хочу помочь тебе… все забыть.

— Это будет просто, когда ты будешь рядом со мной. И потому я думал вот о чем, пока ехал сюда: ведь было бы невыносимо для нас обоих… быть вынужденными ждать приличествующий год траура.

Глаза Теодоры засветились, словно в них вспыхнул солнечный свет.

— Ты имеешь в виду… нам можно уже?..

— Если ты на это согласна. У нас будет очень тихая и скромная свадьба. Мы ничего никому не скажем, а затаимся. Есть у меня один дом, довольно уединенный, в дебрях Девона. А когда истечет официальный срок моего траура, мы можем всем объявить, что только что поженились, — если ты, конечно, согласна.

Теодора издала короткий нечленораздельный счастливый возглас: слов у нее не было.

— Я подумал еще и вот о чем, — продолжил граф. — Мы можем попросить твоего отца пожить в замке в наше отсутствие и поработать там над картинами. За ним будут очень хорошо ухаживать. И, поскольку некоторые из моих многочисленных родственников не откажутся погостить там в мое отсутствие, он не будет один.

— Как это у тебя получается так все чудесно спланировать? — спросила вконец обессилевшая от восприятия новостей Теодора. Столько радостей свалилось на нее… на них! — в один миг.

— Я был уверен, что ты согласишься! — граф посмотрел на нее хитровато и исподлобья. — И потому у меня с собой специальное разрешение!

Он обнял ее и притянул к себе.

— Ты немедленно выйдешь за меня замуж, моя Мадонна, моя прекрасная девочка! Но ты знаешь, как давно ты живешь в моем сердце! Теперь же я могу не только смотреть на тебя, но ощущать и твою любовь, и тебя всю из плоти и крови, мою несравненную, радость всей моей жизни…

Он не стал ждать, пока она скажет «да», — их губы слились, а тела превратились в одно, единое, неделимое…