Вы знаете, каково это, когда тебя бросает парень. Как гром среди ясного неба. Оказывается вдруг, что мир полон влюбленных парочек, которые держатся за руки, целуются, чокаются бокалами с шампанским и кормят друг друга устрицами. Точно так же я ощущала себя, когда потеряла ребенка. Мир вдруг продемонстрировал мне полные автобусы беременных женщин. Они были уже готовы к рождению малыша и выглядели просто великолепно. И несли с гордостью огромные животы. Еще хуже, куда бы я ни пошла, везде было полно детей. В супермаркете, на улице, на берегу моря, в кабинете у офтальмолога. Совершенные маленькие существа улыбались своими крошечными ротиками так, как умеют улыбаться только дельфины. Их кожица блестела и пахла свежестью. Они махали своими толстенькими ручонками, хлопали липкими ладошками, стягивали носочки и издавали тоненький, протяжный и мелодичный визг, словно перед вами была мини-Бьорк, только без волос.

Иногда смотреть на них было слишком больно, но в другое время – слишком больно не смотреть. И мы с Гарвом смотрели жадными глазами, думая «мы чуть было не завели себе такого пупсика». Потом Гарв обычно шептал мне:

– Лучше перестать так на них пялиться, мы ведем себя ужасно, мамаша сейчас натравит на нас копов.

Мой инстинкт велел мне снова забеременеть, и немедленно. Тогда можно было бы притвориться, что первой потери никогда и не было. А Гарв сказал, что сделает все, лишь бы я была счастлива. Так что я побежала и купила специальный термометр, чтобы определять дни овуляции. Я не хотела ничего оставлять на волю случая. Моя жизнь отныне была посвящена лишь одному всепоглощающему желанию. Меня терзал ужасный страх. А что, если на это уйдет год? А что, если (немыслимо!) у нас вообще никогда не получится? Но нам повезло. Выкидыш произошел в начале октября, а уже в середине ноября я снова была беременна. Сложно описать ту головокружительную смесь облегчения и счастья, которую я испытала при виде второй голубой полоски на тесте. Нам был дан второй шанс. Мы, затаив дыхание, сжимали друг друга в объятьях и плакали. И от горя, что потеряли первого ребенка, и от радости, что внутри меня – второй.

Но почти сразу же на смену радости пришло беспокойство. Даже не беспокойство, а безотчетный, слепой ужас. А что, если я потеряю и этого ребенка?

– Молния дважды в одно место не ударяет, – сказал Гарв, хотя вообще-то еще как ударяет, да тут у нас и не в молнии дело.

Я стала вести себя очень, очень осторожно. Прекратила ходить по пабам, так как боялась вдохнуть сигаретный дым. Водила машину со скоростью четырнадцать миль в час (хотя для Дублина это быстро на самом деле), чтобы исключить опасность экстренного торможения. Отказывалась даже держать дома сливочный сыр. Даже не позволяла себе рыгнуть. Вполне понятно, если вы примете во внимание, что я боялась даже слишком часто дышать, а то вдруг плод сместится.

Меня мучили кошмары. Однажды мне приснилось, что ребенок умер и все еще был внутри меня. В другой раз сон был про то, что я родила цыпленка. В этот раз мы не сбегали с работы и не покупали сумочек от JP Tod. В прошлый раз нас так сурово наказали за наше счастье, что теперь было страшно сделать хоть что-то, отдающее праздником. Однако во второй раз такого сильного токсикоза не было, меня тошнило, лишь если что-то смешило (а этого почти никогда не было). Смех плавно переходил в сухую рвоту. Я была просто образцовым гостем на званых вечеринках, хе-хе.

Мы осторожно решили, что уменьшившийся токсикоз – это хороший знак. Хотя с медицинской точки зрения оснований не было, я сказала Гарву, что в первый раз ужасная тошнота, наверное, была признаком того, что что-то не так. Он сказал мне то же самое, так что мы попытались уверить в этом и себя, и друг друга.

Любой приступ боли я воспринимала как начало беды. Как-то ночью у меня действительно сильно заболела подмышка, и я была абсолютно убеждена, что это оно. Гарв попытался успокоить меня, подчеркнув, что подмышки находятся в миле от матки. Но я не сдавалась:

– Когда у людей сердечный приступ, у них боль отдает в руку, – ответила я и увидела, что мой страх передался и ему.

Но мы пережили эту ночь. На седьмой неделе мы отправились в первый раз делать УЗИ. Беспокойство уменьшило ту радость от этого события, какую мы испытали с первым малышом. Я постоянно спрашивала, нормально ли выглядит плод, а врач постоянно отвечала «да».

Но что еще она могла сказать? Если быть совсем уж честной, картинка была скорее похожа на размытую черно-белую фотокопию с холста Ван Гога «Звездная ночь».

Мы добрались до девятой недели. Напряжение все росло и росло. В течение девятой недели время замедлилось настолько, что мы ощущали каждую секунду. Мы даже дышали так, словно воздух подавали нам порциями. А потом (невероятно!) эта неделя закончилась без происшествий, и мы нырнули в прозрачные, голубые воды десятой недели. Тучи рассеялись. Мы ловили ртами воздух, словно он был со вкусом шоколада. Вы могли бы невооруженным взглядом заметить в нас перемены. Я помню, как я улыбалась Гарву, а он мне, и мы были шокированы этим незнакомым ощущением.

Прошла десятая неделя. Наступила одиннадцатая. Мы пошли на второе УЗИ. Теперь мы были более мечтательны и веселы, чем во время первого. И произошло нечто, обострившее наши чувства настолько, что я не могла и представить. Я лежала на столе. Врач попросила нас не шуметь, она нажала на кнопку, и кабинет заполнился звуком сердцебиения нашего малыша. Легкое и частое постукивание. Такое частое, что оно казалось непрерывным. Я не могу передать всю глубину моего удивления и радости. Я была в восторге. Как вы могли ожидать, мы оба зарыдали, потом немного посмеялись, и снова покатились слезы. Мы испытали благоговейный трепет. Но пришло и замечательное ощущение облегчения. У малыша билось сердце. Все может быть хорошо.

Когда мы подошли вплотную к двенадцатой неделе, то на самом деле перестали ждать плохого.

– Еще два денечка, – сказала я в ту ночь, и мы взялись за руки, перед тем как уснуть.

Меня разбудила боль. В прошлый раз боли не было, поэтому я сразу не заволновалась. А потом я поняла, что это, и стала убеждать себя, что это сон. Я не могу поверить, что это происходит с нами.

Когда случается что-то плохое, я всегда оказываюсь застигнутой врасплох. Есть люди, которые реагируют на несчастье суетой и криками: «Я знал! Мать твою, я знал, что это случится!» Но я не из их числа. Предполагается, что все плохое происходит с мифическими «другими людьми», и для меня всегда шок обнаружить, что я и есть одна из этих «других».

Мы побежали к машине. Я посмотрела в ночное небо, беззвучно моля Бога, чтобы он не позволил этому случиться. Но я заметила кое-что, что казалось дурным знаком.

– Сегодня нет ни одной звезды, – сказала я. – Это знак.

– Нет, малышка, ничего подобного, – Гарв обхватил меня руками. – Звезды есть всегда, даже днем, просто иногда мы их не видим.

Ощущение дежа вю, пока мы ехали в больницу, превратило реальность в ночной кошмар. Вот мы снова сидим на оранжевых стульях, и кто-то говорит, что все будет хорошо. И снова все хорошо не было.

Срок был еще маленький для определения пола, хотя вообще-то это меня не заботило. Меня волновало одно – во второй раз я потеряла ребенка, новый член нашей семьи умер, еще не родившись.

В этот раз было намного, намного хуже. Один раз я могла это пережить, но не дважды. Потому что в прошлый раз у нас было кое-что, чего не было сейчас, – надежда. Я ненавидела себя и свое дефектное тело, которое так ужасно подвело нас.

Знакомые рассказывали истории, которые должны были меня утешить. Моя мама знала одну женщину, у которой было пять выкидышей, а теперь у нее четверо детей: два мальчишки и две девочки. А мама Гарва рассказала даже историю покруче:

– Одна моя знакомая пережила восемь выкидышей, а потом родила двойню. Отличная пара мальчиков. Однако, – с сомнением добавила она, – один из них попал в тюрьму. За растрату денег. Какой-то пенсионный фонд. Он еще себе виллу в Испании отгрохал…

Все старались вновь вселить оптимизм в нас с Гарвом, но я на это не купилась. Надежда оставила меня. Зато пышным цветом расцвела уверенность, что это полностью моя вина. И я попала в клещи этого чувства. Я не склонна рассуждать про всякую мудреную чепуху, типа сглаза, проклятий и так далее (вы правильно подумали об Анне), но я не могла избавиться от убеждения, что сама навлекла на себя это.

33

Я открыла входную дверь. Эмили сидела на кушетке, склонившись над ноутбуком, и усердно трудилась.

– Привет, – осторожно поздоровалась я.

– Привет, – так же осторожно отозвалась Эмили. – Хорошо провела вечер?

– Да. А ты?

– Тоже.

– Как Трой и Шэй?

– Отлично. Помогли мне. Оба передавали тебе привет.

Я кивнула на компьютер.

– Как поживает наш чудо-пес Йок?

– Просто кошмарно. У меня спазмы в желудке начинаются, когда я пишу эту фигню. Ты с ней переспала?

Пауза.

– Да. Извини.

– Да ладно, если тебе от этого хорошо. Как кстати это было?

– Гм… по-другому.

– Словно скумбрию облизываешь?

– Это же было только первое свидание, – сказала я. – За кого ты меня принимаешь?

– Господи, – слабым голосом сказала Эмили. – А что вы тогда делали? – Она стукнула себя по лбу. – Лучше не говори!

– Мы ходили в кино. Слушай, мне нужно принять душ и отдохнуть.

– Конечно, ты, должно быть, выжата как лимон. Ну, я имею в виду… Я не говорю… О, господи! – Она бешено закликала мышкой. – Увидимся.

Я зашла в свою спальню, закрыла за собой дверь, села за стол Эмили, и устало начала перебирать какие-то непроданные сценарии, надеясь отвлечься.

Я не была выжата как лимон. Я была в ужасе. Совершенно потеряла почву под ногами. Вся эта ситуация с Ларой… О чем я только думала?

Я не лесбиянка. И даже не бисексуалка.