Это почти детское лицо, и совсем не по детски серьезный взгляд ангельских голубых глаз, не давали ему шанса сосредоточиться на допросе.

— Я понимаю вашу реакцию, — собравшись сказал он — Нелегко принимать тот факт, что ваш друг оказался совсем не героем, как вы себе представляли, а обычным испуганным мальчишкой. Но он поступил мудро, мы бы все равно все узнали после нескольких допросов с пристрастием. И кому бы стало легче? Вы даже не представляете, во что ввязались!

— Он наверняка блефует — подумала она, — Марк не мог так просто рассказать им все. Разве что…- у нее вдруг снова застучало в висках, — Разве что они пытали его. Но от нее пусть не ждут признаний. Она ничего не расскажет, даже если сейчас произойдет что-то страшное. — Я все выдержу, я сильная — настраивала себя Виктория, но ужас перед этими мрачными застенками уже проник в ее сознание и захватывал его медленно, как паук, оплетающий добычу тонкими нитями.

Она не отвечала, уставившись мимо него на стену. Только побелевшие пальцы, судорожно вцепившиеся в стул, выдавали ее волнение.

Вильхельм уже все понял, — Она не станет говорить с ним. Разыгрывает Жанну д, Арк. Святая наивность! Понимает ли она вообще, где находится?! Понимает ли, что с ней могут сделать? Ей крупно повезло, что это дело попало на стол Мельбурга, а не к его коллегам, которые бы уже давно… О нет, не стоит вспоминать об этих изуверах, с которыми он вынужден был каждый день здороваться за руку, смеяться их шуткам и выслушивать убогие рассуждения о великой миссии Рейха. Только не сейчас.

Выждав некоторое время, в течение которого в воздухе повисла мертвая тишина, он продолжил:

— Ну что же, надеюсь, вы поняли, что мы хотим услышать от вас. Подумайте до завтра, готовы ли вы к мученичеству в таком юном возрасте, и зачем вам это надо. Просто назовите имена тех, кто подпольно изготавливает или прячет взрывчатку, и того кто спровоцировал трех отчаянных подростков на опасную авантюру.

Он старался сделать свой голос как можно строже, но уже не мог без жалости смотреть на ее хрупкую фигурку среди этих безжизненных стен, представлять ее в холодной камере, куда ему снова придется ее отправить.

Спустя несколько минут пустого ожидания, собравшись, наконец, с духом, он открыл дверь и коротко скомандовал дежурному:

— Уведите!

После того, как комната снова приняла прежний пустынный вид, Мельбург, нервно закурив, еще раз вернулся к своим расстроенным мыслям. Он вдруг инстинктивно почувствовал, что эта встреча станет его погибелью, словно кто-то подписал ему приговор, который он сам должен был привести в исполнение.

* * *

Как только железная дверь снова захлопнулась за ее спиной, Виктория дала волю слезам, которые старалась подавить все это время. Оказалось, что не настолько уж она и смелая. От одного вида этого высокого немецкого офицера, закованного в черную униформу, у нее все похолодело внутри.

 — Размазня, глупая никчемная размазня! — ругала она себя, стирая с лица обжигающие слезы.

И все же, во всем этом темном и страшном, что происходило с ней, был момент, который она не могла понять и принять до конца — то неподдельное участие, что она увидела в глубине зеленых глаз, которые должна была ненавидеть.

Дикая усталость вдруг навалилась на нее, и она устроилась на небольшой грубо сколоченной полке, которая служила здесь кроватью. Виктория не знала, сколько часов проспала, погрузившись в глубокий и тяжелый сон. Проснувшись от холода, который заставил ее свернуться в клубок, она с удивлением обнаружила около двери какой-то сверток. Это было плотное шерстяное одеяло.

* * *

Утром следующего дня в кабинете Мельбурга зазвонил телефон. Взяв трубку, обергруппенфюрер услышал знакомый голос. Ему сообщили, что в городе прогремел очередной взрыв, и что на этот раз не обошлось без жертв, среди солдат и офицеров. Требовалось немедленно выяснить, кто исправно снабжает мятежников взрывчаткой.

У него не было никакого выбора. Юные диверсанты должны были сообщить необходимую информацию, и этого нужно добиться как можно скорее. Тот парень, Марк был очень не прост, как ему показалось вначале. Сообщив им сведения о себе и двух своих сообщниках, он клялся, что план был придуман им лично, а взрывчатку они изготовили сами из найденных материалов. Но это была неумелая ложь, бомба, которую они хотели заложить под здание, была сделана профессионалом.

Вильхельм еще раз внимательно просматривал материалы личных дел. Фамилии заговорщиков не оставили сомнений. Мальчишки точно были из числа тех, кому удалось сбежать при ликвидации гетто, два месяца назад. Что же касается девушки, то ее семья, по какому-то роковому стечению обстоятельств, оставшаяся жить в том же квартале, оказала активное сопротивление при аресте. Глупая смерть, учитывая, что они были бы освобождены после разбирательства. Расправа грозила только их ближайшим друзьям и соседям. И лишь потому, что чья-то больная философия объявила их «недочеловеками».

Так и получилось, что Виктория, потеряв своих родных, примкнула к горстке загнанных людей, которые наверняка вынуждены были скрываться в лесах и заброшенных древних катакомбах. Вот почему ее волосы пахли дымом от костра и нехожеными лесными тропами.

Он закрыл глаза, пытаясь снова восстановить в памяти ее образ. Сейчас он четко осознавал, что испытывает острую потребность видеть и чувствовать это хрупкое, почти неземное создание, которое казалось, было неуместным среди кровоточащих ужасов войны. — Почему сейчас? Почему именно сейчас? — стучало у него в мозгу, словно он ждал ответа от высших сил. Какая жестокая насмешка судьбы. Ведь он — ее тюремщик и палач.

Всю свою жизнь Уильям Лэм старался быть лучше других, покорять невозможные высоты, без страха согласился работать под носом у врага. Но только в одном он не достиг желаемого, ему ни разу не удалось любить по настоящему. В его жизни было немало женщин, красивых, умных и талантливых, любой был бы счастлив, если б заполучил, хотя бы одну из них. Но никто не занял места в его сердце. А потому, Уильяму нечего было терять, когда ему предложили ступить на этот скользкий путь, который мог оборваться в любую минуту.

Балансируя на тонкой нити правды и лжи, все эти годы он пытался ответить на вопрос — жив ли он настоящий? Есть ли у него шанс на что-то простое, близкое, человеческое. И вот сейчас в пламени лихолетья он ощутил то, что много лет казалось недоступным. В его душе смешались боль и чувство долга, сострадание и сомнение, безысходность и надежда. И все это новое, волнующее и устрашающее одновременно, переполняло его до краев, как сладкое, гибельное зелье, от которого он уже не мог отказаться.

* * *

Виктория с наслаждением закуталась в теплое одеяло, которое казалось, было подарком небес в этой холодной и сырой камере. Как мало оказывается нужно человеку, чтобы почувствовать себя живым — подумала она, вновь забываясь сном.

На этот раз не холод, а резкий скрежет железного замка разбудил ее, вернув к жестокой действительности.

Она осталась лежать, с головой укрытая одеялом, которое сейчас было ее убежищем. Кто-то подошел к ней и потянул за край спасительной ткани. Сначала она увидела грубые армейские ботинки, а потом к ней склонилось ухмыляющееся лицо молодого охранника, который вчера сопровождал ее на допрос. Виктория вдруг поняла, что на этот раз он пришел совсем по другой причине. Леденящий страх сковал ее тело. Она попробовала что-то спросить, но широкая сильная ладонь вдруг зажала ее рот мертвой хваткой.

— Не вздумай орать! Тебе же будет лучше! — прошипел он ей в ухо, принявшись стягивать с нее одеяло.

Внезапно оцепенение, вызванное шоком, сменилось приступом дикой ненависти, которое придало ей сил. Притворившись на секунду, что она все поняла и не сопротивляется. Виктория сделала резкий рывок, попытавшись высвободиться из-под навалившегося на нее мужчины. Ему пришлось отнять свою ладонь от ее лица, чтобы перехватить руки. Но этого было достаточно, чтобы девушка громко и отчаянно закричала. Этот крик, казалось, утонул в лабиринте серых коридоров, которые были безмолвными свидетелями тех ужасов, которые каждый день творились здесь.

* * *

Вильхельм Мельбург медленно шел по длинному мрачному коридору, вдоль которого располагался ряд камер, где содержали заключенных. Словно попав в чистилище, он слышал тихие стоны, хрипы агонии, чье-то невнятное бормотание. Никогда раньше он не подставлял себя так. Если его увидят здесь одного, будет много вопросов. Но все же, он продолжал идти и надеялся, что охранники не будут болтать о его неожиданном визите. В конце концов, у обергруппенфюрера были широкие полномочия.

Вдруг резкий сдавленный крик раздался где-то в конце коридора, и тут же умолк.

Мельбург резко сорвался с места и в считанные секунды преодолел несколько метров, отделявшие его от камеры, где теперь слышалась какая-то возня. Дверь оказалось не запертой. Не трудно было догадаться, что сейчас происходило за ней. <

tab>Сквозь пелену багрового гнева, который тут же накрыл его с головой, он увидел ее на полу, вырывающуюся из последних сил, почти раздавленную тяжелой тушей охранника. Отшвырнув его со звериной силой, нанося удар за ударом, Вильхельм с трудом остановил себя, увидев, как лицо под его кулаками превращается в кровавую маску.

Потом, тяжело дыша, все еще сдерживая порыв дикой ярости, он дал охраннику возможность подняться на руки и выползти из камеры. Подняв глаза, увидел ее, забившуюся в угол, вздрагивающую от шока и пережитого ужаса.

Подойдя ближе, опустившись на колени рядом с ней, он спросил охрипшим от волнения голосом. — Вы не пострадали, Виктория? Все в порядке?

И услышал спасительное — Да, Все в порядке. Он не успел…не успел ничего мне сделать.Последние слова застряли у нее в горле, прерванные потоком рыданий.