Лорен Маккроссан - Ангел в эфире

– Н-да? Алле? Кого вам?

– Хм, это, хм, – робко начинаю я, – это Энджел Найтс звонит.

– О-о, Энджел, кого я слышу, – приветствует меня развязный эссекский смех. – Слушай, подруга, ты на меня за утреннее не пеняй. Представляю, что ты подумала. Коннор домой отъехал – сюрприз тебе устроить решил. Вот мы и махнулись комнатами: у него такие пейзажи за окном – закачаешься. Ну а мы тут без босса разленились совсем, встаем поздно. Ты меня с постели подняла, так я и не смекнула сразу, что сказать-то тебе. У вас там, как видно, веселье – гуляете. А парень-то как по тебе сохнет – на других и не взглянет. Уж мы и подначиваем его, и поддразнить не прочь; я даже свой купальник надевала, со звездочками и полосками. Да ты не думай чего – это так, для потехи. А твой-то – однолюб, каких поискать. Так ты что звонишь-то?

Наверное, вы догадались, что это была Хани-Милашка с ее незабываемым звездно-полосатым бикини. Вряд ли она поняла, с какой стороны принесло непогоду, когда я разрыдалась, как гром с ясного неба. Она искренне посочувствовала моему слезливому рассказу и пообещала, что позвонит, как только Коннор ступит на порог своих апартаментов. А еще поклялась подключить всех девчонок и совместными усилиями уговорить того вернуться. Я ни на секунду не усомнилась, что Хани, Трули, Феррари и прочие помогут внести в мою личную жизнь еще большую сумятицу, да только в тот момент готова была просить помощи у кого угодно. Ее душевность меня окончательно доконала – и без того мне несладко пришлось. И знаете что? Я ничуть не удивлюсь, если, расточая слезоточивый нектар, она на самом деле думала: «Ах ты, дура легкомысленная, бросила его, как последнюю дешевку».

Наконец, чтобы уж до конца проникнуться состоянием, называемым «депрессией», распечатываю конверт, который напоследок вручил мне Коннор.

«Милая Энджел!

Пишу тебе в самолете. Если бы я только мог заставить пилота лететь быстрее, обязательно бы так и поступил. Не могу дождаться, когда снова тебя увижу. С днем рождения, малыш, и пусть это будет самый лучший праздник в твоей жизни. Знаю, что подарки должны дарить имениннице, а не наоборот, но если бы ты согласилась выйти за меня, я был бы счастливее всех на свете.

С любовью, навеки твой, Коннор».

Ведь знала: не стоит читать.

Главное, я никак не могу поверить, что все действительно кончено. Только не таким образом. Мы с Коннором столько всего пережили вместе, что кажется дикостью взять и распрощаться. Может, теперь так и расстаются. Как, к примеру, мои родители, которые с тех пор, как мать ушла, поговорили лишь однажды, да и то потому, что Дельфина куда-то задевала свой любимый жакет-болеро от «Шанель». А вот я не могу так запросто смириться с тем, что мы больше никогда не будем вместе. Да о чем тут говорить – моя квартира набита его вещами; на стенах развешаны его фотки, у нас масса общих воспоминаний. Может, пока он был далеко, я чуть подзабыла, что судьбы наши тесно переплелись, словно узелки веревочного гамака, и если потянешь за нить – целое распадется, одно не существует без поддержки и опоры другого. Теперь-то до меня дошло, что моя вера в нерушимость наших уз пошатнулась из-за разделяющего нас расстояния. Я боялась замужества, податливо впитывала сомнения Кери и с непростительной легкостью поддалась чарам Дидье. Вот бы все исправить! Если бы только я могла с ним поговорить! Но его нет. Единственное, на что мне остается уповать, что, где бы Коннор ни был, он не станет верить всему напечатанному в газетах, потому что это неправда. Пора бы, кстати, посвятить вас в подробности той бульварной статейки.

– Гос-с-поди, – затараторила Мег, ворвавшись в квартиру и размахивая какой-то воскресной газетенкой, как белым флагом. – Лучше присядь, цыпуль, – присвистнула она, – тебе это не понравится.

И впрямь приятного оказалось мало. Мельком взглянув на заголовок, я так и рухнула на стул, словно подкошенная.

«Ангельский диджей празднует день рождения в постели с Лафитом».

Кошмарное начало, и все-таки дальше – больше. На четвертой и пятой страницах поместили фотографии. Причем довольно много. Мы с Дидье заходим в «Девоншир». Прокрадываемся в кинотеатр с черного хода. Он держит мою руку в своих ладонях за столиком в «Ледяном дворце». Целуемся. Я жду его в вестибюле гостиницы, и последняя, незабываемая сцена: все трое у двери моей квартиры – кто в чем, и каждый по-своему расстроен.

– Ай-ай-ай, ты только посмотри, – заметила Мег, указывая на последний снимок. – Знаешь, а прикольно: француз на Джинолу смахивает, только помоложе, а Коннор – вылитый Гари Линекер, но симпатичнее и уши не торчат. А вот ты подкачала: сюда бы еще телекомментатора Деса Линама – и чем не групповая встреча футбольных экспертов?

Не смешно. Сегодня – слава, завтра – скандальная известность; как такое происходит? Ума не приложу.

– Папарацци, – бубнила как заведенная Мег, будто этим можно что-то объяснить.

Хотя моей популярности всего пару дней от роду, что-то мне расхотелось нежиться в лучах славы.

Звонила Дидье, но застать не удалось: личный ассистент холодно меня проинформировал, что тот покинул страну и ударился в бега. Возобновила попытки отыскать Коннора – так и тот, видно, залег в берлогу до лучших времен. Даже Кери вдруг скрылась в неизвестном направлении: как я ни пыталась с ней связаться – уж очень хотелось узнать, почему она возложила на себя функции оповещать Коннора о моих передвижениях, – все тщетно. Я, конечно, понимаю, она у нас королева скандалов и сплетен, и все же мне очень любопытно, откуда наша красавица так отлично проинформирована о грядущих событиях и почему не удосужилась прежде поговорить со мной? На душе становилось хуже да хуже. Тем для разговоров скопилась масса, а вот все нужные люди куда-то делись как по команде.

Разумеется, кроме моей мамулечки: та не пропустит удобного случая, чтобы внести свою специфическую лепту.

– Энджел, тебя мама к телефону, – заверещала Мег, подруженька взяла на себя задачу отслеживать мои звонки, будто бы я настоящая знаменитость.

– Господи, этого еще не хватало, – проворчала я и со скрипом поплелась к телефону: пришлось вылезать из-под одеяла.

– Анжелика, maman, – начала мать без долгих предисловий. – Так, скажи мне, что ты такого натворила, что Мари-Пьер теперь места себе не находит? Уже тридцать исполнилось, и toujours[116] от тебя одни неприятности. Merde,[117] такой девчонке нельзя доверить ни одного серьезного дела.

У мамули всегда найдется для меня доброе словцо. Объяснив Дельфине, что у дражайшего сына Мари-Пьер и самого рыльце в пушку, и поблагодарив ее за то, что помогла изгадить мою личную жизнь, я без обиняков дала ей понять, что хотя вокруг poissons[118] кишмя кишат, я лишилась особенного poisson, который должен был принадлежать мне на веки. (Может, тогда вышло не столь поэтично, но смысл заключался в этом.)

И вот уже утро понедельника, я лежу в постели больная и разбитая, всю знобит и настроения никакого, однако ничего не поделаешь, на работу идти надо. Может, в пятницу «Энерджи-FM» и поднялась благодаря мне на головокружительную высоту, а вот за выходные я не только умудрилась подмочить свою репутацию, но и вывалять в грязи честное имя радиостанции. Позвонить и сказать, что заболела, нельзя – не тот случай, мама мне записочки не напишет. Так что придется предъявить широкой общественности свою бледную, распухшую от слез физиономию и безропотно принять уготованную мне участь. Да что там! Все равно хуже, чем сейчас, уже не будет. Только сначала мне бы очень хотелось кое с кем побеседовать.

– Будьте добры, Кери Дивайн, – обращаюсь к очень высокой и худой секретарше в шикарной приемной.

У женщины такое выражение лица, будто под языком она держит кислющий ломтик лимона: губы брезгливо втянуты, скулы заострены.

– Вам назначено? – чревовещает она, едва двигая ртом, а глазки так и бегают, оценивая мой наряд: толстый шерстяной шарф, туго намотанный на шею, черную дутую куртку, мешковатые джинсы и сбитые ботинки из буйволовой кожи.

– Нет, – переступаю с ноги на ногу. – Вы просто скажите, что пришла Энджел Найтс, она сама захочет встретиться.

Улыбка осведомленности трогает кончики губ незнакомки. Она пристально смотрит на меня. Натягиваю шарф на лицо.

– Энджел Найтс? Хорошо, сейчас я ее вызову.

Кери появляется несколько мгновений спустя из невидимой двери, встроенной в ослепительно белую стену по левую руку от меня. Одета подруга, как всегда, безупречно: обтягивающая черная водолазка с горлышком и еще более тесные черные брючки-стрейч. Она сильно смахивает на тоненькую палочку лакричных конфет, только добавьте сверху копну светлых волос по пояс и сверкающую улыбку. По правде говоря, Кери так и светится от счастья – никогда ее такой не видела.

«Еще бы она не радовалась», – горестно думаю я, растягивая сухие бледные губы в скупой улыбке. Она чмокает меня мимо щечки.

– Энджел, дорогая, как ты себя чувствуешь? – эмоционально выдыхает она, препровождая меня к двери.

– Ох, ты не представляешь…

– Да. Прости, ты, наверное, не могла дозвониться: у меня были планы на выходные. Но, милочка, как все это ужасно. Представляю, каково тебе сейчас: на тебя смотреть страшно.

«Спасибо, Кери, здорово утешила». Проходим в ее кабинет.

– Надо поговорить, – бросаю я, небрежно шлепаясь на одно из хромированных кожаных кресел, будто созданных, чтобы вызывать чувство неловкости у женщин с нормальными пропорциями.

– Да уж понятно. – Подруга захлопывает дверь. – Поплакаться пришла.

– Поверь, слез с меня достаточно: Мег порядком пришлось с носовыми платками побегать.

Начинаю разматывать свой зимний камуфляж. Кери присаживается на краешек девственно чистого письменного стола.

– Места себе не находишь, бедняжка, – вздыхает она. – Потеряла своего ненаглядного, а ведь так давно вместе – со школы не разлей вода. С трудом верится, что все кончено, после стольких-то лет.