– Нет. Это был я.

– Знаю. Но ты сделал то, чего хотела я. Прочитал мои мысли. Мы ведь все равно постоянно так делаем. Всегда знаем помыслы друг друга. Я хотела, чтобы с ними что-нибудь случилось, и ты постарался, чтобы оно случилось. Я с самого начала угадывала это в тебе – возможность. Способность с помощью обаяния внедриться куда-то, а затем пойти вразнос. Между прочим, если хочешь знать, даже тот факт, что ты буквально сделался членом семьи, тревожил меня. У нас как будто оставалось место для кого-то еще, а между тем никого не было. И они тебя приняли. Энн приняла. И до сих пор принимает. Только места не было. Возможно, места хватило бы для моего любовника, но только не для нового Баттерфилда. А ты становился именно им. И я знала, что ты им станешь, и еще знала, что добром это не кончится.

– Сомневаюсь, что ты знала. Ты просто берешь вину на себя.

– Мне кажется, знала. И я хотела этого. Даже после того, как все случилось. Я испытывала очень странные чувства. Горе и все такое, но не только. Похоже, я была рада, что семья распалась. Я не знала, что все закончится распадом семьи, хотя могла бы подозревать. Но какое-то время я точно испытывала настоящее облегчение. Так бывает, когда наконец выскажешь вслух нечто ужасное, что червем грызет тебе душу, или когда потеряешь самое любимое кольцо. Самое худшее уже случилось. Самое худшее.

– Это Сьюзен так считает или ты? Звучит убедительно.

– Сама я не убеждена. У меня мысли путаются. И оттого, что ты был в Нью-Йорке, когда погиб Хью, по понятным причинам не легче. Как будто бы ты снова выступил агентом моего смертоносного духа.

Я посмотрел в окно. Мы только что промчались мимо нашего дома. Во всех окнах горел свет, кроме мансарды. Я развернул зеркало бокового вида, глядя, как дом становится все меньше. Еще несколько сотен футов, и асфальт сменился гравием: мы стремились за город, туда, где еще сохранялось несколько действующих ферм. Мы съехали на гравиевую дорогу, выбросив кучку камешков, которые запрыгали по машине.

– Осторожнее, – сказал я.

Но разумеется, в тот момент меня занимала только одна мысль: рассказать Джейд всю известную мне правду о гибели Хью. Меня тянуло на исповедь с гипнотической силой. Так иногда, стоя на балконе очень высокого здания, накатывает желание прыгнуть. Только сейчас не казалось, что смерть неизбежна и что спасти меня сможет только чудо. А наоборот, казалось, что, если я немедленно расскажу правду, нам обоим станет легче и между нами не останется надоедливо терзающей нас недоговоренности.

Мы ехали мимо полей поспевающей кукурузы – размытой массы в темной ночи. Свет за льняными занавесками в маленьком фермерском домике. Пронзительное, тревожное стрекотание кузнечиков. Последние светлячки, их фосфоресцирующие капли во влажной черноте. Гравий кончился, началась утрамбованная земля с буграми и ямами. Джейд все еще выжимала пятьдесят, и старенький «сааб» громыхал, словно поднос с фарфором. Мы доехали до развилки, и Джейд повернула направо. Она проехала еще несколько сотен футов по дороге, которая становилась все хуже, а потом внезапно нажала на тормоза, и мы остановились. По одну сторону от нас было кукурузное поле, а по другую – широкая пашня, которая катилась волнами к далекому фермерскому дому с крошечными окнами, живыми от золотистого света. Джейд случайно отпустила педаль сцепления, и машина несколько раз дернулась, катясь вперед.

– Не знаю, куда я еду, – произнесла Джейд. Она подалась вперед и положила голову на руль.

– Это неважно.

Мы немного посидели в молчании, и кто-то, словно невидимой рукой, прибавил громкость ночи вокруг нас. Затем Джейд сказала:

– Иногда мне кажется, что нас ожидают одни только несчастья, нами же порожденные. В некоторых романах влюбленные убивают друг друга, однако мы, как я думаю, слишком сильно любим, чтобы так поступить, мы одно целое, и то, что нас прикончит, будет несколько больше, чем просто ты да я. В этом состоит особенное несчастье зрелой любви, и вот это пугает меня до чертиков.

Я подумал, нужно возразить, как-то утешить ее. Однако мы считали себя достаточно взрослыми, чтобы встретить лицом к лицу что угодно, любую смерть, любое проявление судьбы. И все же, медленно кивая, я ощущал стеснение в груди, словно врач только что сообщил мне роковой диагноз.

– Я все-таки верю, что этого не случится, – сказал я. – И тем временем…

– Тем временем…

– Ну да. Тем временем мы можем быть вместе и, как мне кажется, можем обещать друг другу все будущее, какое принадлежит нам.

– Сьюзен по-настоящему напугала меня.

– Людей вроде нас напугать легко. Мы ведь рискуем. – Я пододвинулся ближе. Джейд снова уперлась головой в руль, и когда я коснулся ее колена, слеза, одинокая и теплая, упала мне на руку.

Я знал, что не стану рассказывать ей о Хью, и еще знал, что если справедливость имеет какое-то отношение к человеческой вселенной, то я больше не заслуживаю быть вместе с Джейд. Любовь к ней не являлась моим безоговорочным правом с рождения, однако она могла бы сойти мне с рук. И если любовь – это мост, соединяющий время с вечностью, то я мог бы проскользнуть по нему, прикрывшись какой-нибудь маской.

Хотел бы я знать, что – что именно – чувствовала в тот миг Джейд. Должно быть, нечто похожее. Она взяла меня за руку, с силой прижала к себе.

– Хочу любить тебя, – сказала она. – Сейчас. Здесь. Мы ведь можем, правда? Не в машине. В поле. Я хочу чувствовать тебя. Хочу снова сойти с ума. Дэвид.

– Я тоже, – ответил я, и мое сердце начало распадаться на куски.

Глава 16

Джейд предстояло выпускаться одной. К тому времени, когда будет готова ее дипломная работа и она сдаст экзамены по трем предметам, которые забросила на двух первых курсах, уже наступит декабрь. Не знаю, как именно ей собирались вручать диплом – может, просто прислали бы потом по почте, отправив на адрес, по которому она больше не жила. Мы не знали, чем Джейд будет заниматься после выпуска, и на самом деле никогда об этом не говорили, только фантазировали.

Но хотя финиш уже так отчетливо вырисовывался впереди, Джейд часто подумывала, не бросить ли колледж и не уехать ли куда-нибудь со мной – уехать вдвоем в хижину в Мэне, на юго-запад, в новый город, в Европу. Я сознавал, что со своей стороны обязан сказать ей «нет», помочь ей сохранить настрой, необходимый для завершения формального образования, но я и сам мечтал покинуть Стоутон вместе с ней и зажить собственной жизнью. Иногда я кивал, когда она грозилась бросить учебу, но даже когда говорил, что она не должна этого делать, мой голос выдавал истинную глубину безответственного желания остаться с ней наедине и жить взрослой жизнью. Мне не хотелось жить в «Гертруде» с толпой народу, как бы сильно я ни любил наших товарищей. Мне не нравилось умиротворение кампусной жизни, и меня по-настоящему бесило, что Джейд вынуждена часами просиживать перед преподавателями, позволяя им формировать ее образ мысли. Возможно, я рассуждал примитивно и попросту ревновал к колледжу, который так цепко держал Джейд, открывая перед ней иные миры, хотя вряд ли меня тревожило именно это.

Я представлял себе, как мы учимся в колледже вместе. Когда я был в выпускном классе, меня приняли в Калифорнийский университет в Беркли, и мне так хотелось, чтобы мы оба учились там, у нас были бы два стола, которые мы могли бы разворачивать так, чтобы мы сидели лицом друг к другу во время занятий. Джейд писала бы свой диплом по этологии, а я мог бы заниматься астрономией. Обещания и энергия юношеских лет несколько поиссякли, но я по-прежнему верил, что в один прекрасный день смогу вернуться к давней мечте.

А тем временем шла повседневная жизнь, торопливое вермонтское лето – даже в июле утра напоминали осенние, – и Джейд старательно обдумывала диплом.

Я был у Джейд ассистентом-лаборантом и трудился каждый день – утром, до ухода в магазин на Мейн-стрит, и вечером, после работы, – ухаживая за щенками в самодельных будках, которые Джейд поставила на заднем дворе. Задний двор представлял собой небольшой неровный квадрат, примерно семьдесят на семьдесят футов, где над всем пространством царили громадные клены, под которыми даже трава почти не росла. Одуванчики и пыль, а в тех местах, где еще пробивалась газонная травка, ни у кого не поднималась рука ее косить. Джейд сделала вольеры для животных из рубероида и мелкоячеистой сетки, два на четыре, положила соломы, и все в доме с нетерпением дожидались окончания эксперимента, чтобы можно было снести это собачье гетто. Всех огорчало, что Джейд запретила гладить щенков и даже разговаривать с ними, однако ей предстояло изучить разницу в поведении щенков, рожденных слепой матерью и нормальной, и она опасалась, что неумеренные проявления нежности могут обесценить результаты ее исследований. Занимаясь со щенками, она держала при себе секундомер и засекала время, чтобы не потратить на каждого ни мгновением больше (или меньше) тридцати секунд. Она и мне позволяла играть со щенками, но внимательно следила за секундомером и произносила сухим, отстраненным голосом: «Следующий», – когда истекали очередные полминуты.

Однако с самого начала стало очевидно, что эксперимент не приведет ни к каким осмысленным результатам, не говоря уже о каких-либо важных для науки открытиях. Ее преподаватель, одобривший проект, кажется, отправил Джейд прямиком в тупик – с другой стороны, может быть, в том и заключался смысл. Джейд была охвачена горем и стыдом, когда осознала, что эксперимент не даст ничего существенного. Никогда еще она не была настолько близка к тому, чтобы бросить колледж и начать жизнь заново со мной. Только я не позволил бы ей все бросить, и уже скоро ее осенила идея: фиксировать все слабые места эксперимента и сделать темой диплома анатомию неудачи – так репортер, отправившийся брать интервью у звезды, ведущей замкнутый образ жизни, вынужден писать целую статью о том, как ему не удалось взять интервью.