У Анании был младший брат Иосиф. Однажды вечером он зачем-то вышел из дома. Всю ночь мать и отец, не смыкая глаз, ждали сына. А утром в калитку постучал один их знакомый и сообщил страшную весть: на улице лежал Иосиф с разбитой камнем головой.

Как описать горе тех родителей, которые пережили своих детей?! Что может быть трагичнее? Давид, отец Анании и Иосифа, затосковал и вскоре после гибели сына умер. Убийцу так и не нашли…

Прошло два месяца, и иерусалимцев ужаснула новая катастрофа. Ночью загорелся дом, в котором жили родители Сапфиры и две ее младшие сестры, Эсфирь и Ревекка. Они все сгорели заживо…

Супруги, которые еще совсем недавно были частью большой и дружной семьи, ощутили мертвящее дыхание одиночества. Правда, с ними жила мать и свекровь Руфь, но от всего пережитого у нее помутился рассудок. Сапфира и тем более Анания, знавшие Руфь здоровой, веселой, доброжелательной и приветливой женщиной, любившие и уважавшие ее, теперь с болью и ужасом смотрели на злобную и сварливую развалину. Страшный контраст!

Так у Анании осталась лишь Сапфира, а у Сапфиры — только Анания. Но через несколько месяцев после рокового пожара солнце, казалось, выглянуло из-за туч. Сапфира забеременела. Она сказала об этом мужу в один из иудейских праздников, когда, помолившись в храме, они возвращались домой. На улице было много людей, но Анания не смог скрыть свою радость и, не стесняясь прохожих, заключил жену в объятия и стал страстно покрывать ее лицо поцелуями. Иудеи, строгие блюстители нравственности, изумились такой выходке и попытались образумить аморальных типов. Но супруги не слышали проповедей, не видели порядочных иудеев, не замечали всеобщего осуждения. Раньше они верили, что когда-нибудь закончится череда бед и к ним вернется счастье. И вот, казалось, их надежда сбылась…

— Милый, ты будешь любить нашего ребеночка? — тихо спросила Сапфира.

— Конечно! Ведь он еще больше сблизит нас, правда?

— Да!

— И будет похож и на тебя, и на меня!

— Да, любимый. Ты кого хочешь: мальчика или девочку?

Анания засмеялся:

— Мне всё равно. Мне желанен и сын, мне желанна и дочь.

— А как мы назовем нашего ребеночка?

Будущий отец задумчиво почесал голову и, снова радостно засмеявшись, ответил:

— Пока не знаю. Но мы еще успеем выбрать имя.

— Да, мой любимый, — согласилась пятнадцатилетняя жена и благодарно прильнула к мужу.

Исстрадавшиеся за последнее время супруги теперь обрели смысл жизни, и лица их повеселели, глаза снова излучали радость и ласку, к голосам вернулось прежнее очарование. Они воспрянули духом и уже без страха смотрели в будущее. И всё это смог сделать еще не родившийся ребенок!

Проходили недели, и живот Сапфиры постепенно рос и округлялся. Любопытный Анания часто приставлял к нему ухо и внимательно прислушивался. Трудно сказать, что он слышал, но будущий отец всегда оставался доволен.

И вот однажды, когда Анания был на работе, Сапфира решила сходить на базар за покупками. Она сказала об этом Руфи и вышла на улицу. Солнце палило беспощадно, но иерусалимцы привыкли к такому климату и, казалось, не испытывали особых неудобств. Евреи сновали по раскаленным улицам вперемешку с ослами, мулами, козами и другими четвероногими помощниками. Разговоры и крики людей сливались со звуками, которые издавали животные, и оттого вокруг стоял невообразимый шум. Сапфира осторожно пробиралась среди всего этого говорящего, мычащего и блеящего населения, стараясь, чтобы ее ненароком не толкнули. Так она добралась до перекрестка и тут вдруг заметила, что в конце улицы показался иудейский пророк.

— Пророк! Идет пророк! Пророк Вениамин! — вопили евреи то радостно, то с ужасом.

В античности разные верования мирно уживались друг с другом. Люди почитали различных богов, молились и приносили им жертвы, и никому не приходило в голову развязывать религиозные войны — ведь каждый народ, ублажая своих кумиров, вместе с тем не отрицал существование небожителей других племен. Они тоже могли навредить верующему, и на всякий случай следовало почитать и их. Так поступал, повторим, всякий народ, но только не евреи. Именно они, со своим стремлением к единобожию, первыми стали откровенно враждебно относиться к другим культам.

Конечно, иудеи пришли к монотеизму не сразу. Вначале они поклонялись змеям, затем кумирам других народов, и позже признавали существование иных богов, кроме заимствованного ими у одного соседнего племени Иеговы. Но тут возникло так называемое «пророческое движение». «Пророки», эти неофициальные жрецы и волхвы, злобные, буйные, нетерпимые к чужому мнению люди, имели, к несчастью, влияние на темный, подвергшийся после вавилонского пленения естественному отбору народ.

И вот эти провидцы заявили, что Иегова, или Яхве, или Элохим, или Саваоф, или как там его ещё — единственный настоящий бог. Небожители других народов — либо ненастоящие, игрушечные, либо дьяволы. Евреи — богоизбранный народ, а другие народы… ну, сами понимаете. У современного психически нормального человека такая «концепция» может вызвать лишь улыбку, но тогда она вызвала культурную изоляцию евреев и антисемитизм. Так «пророки» удружили своему народу.

Один такой прозорливец сейчас топал по иерусалимской дороге. Его огромные босые ступни («как под дурным старцем», — говорят русские. Меткое выражение!) поднимали клубы пыли, ибо пророк Вениамин дорогу не выбирал и брел куда попало. Он был высок и производил впечатление физически сильного человека. Казалось, он уже перешагнул полувековой рубеж, но не исключено, что его состарил весьма необычный образ жизни. Провидец был одет в ветхое и грязное, всё в дырах рубище; для опоры при ходьбе он использовал корявую палку, она же помогала ему поучать нерадивых.

Дурной старец дошел до перекрестка, подождал, пока вокруг него соберется толпа, возвел очи горе и, опершись на свой «посох», молвил:

— Поганые безбожники, пришел я в эту клоаку мерзкую не за тем, чтобы спасти вас от кары Божьей, ибо сие невозможно и ничто вам уже не поможет, а для того, дабы открыть глаза ваши на грехи великие, за кои осуждены вы на муки страшные. При одной мысли о них у меня волосы встают дыбом, но не мне они уготованы, а вам. Страшусь я великой власти Божьей, ибо вот сейчас вижу перед собой живых и беззаботных, но скоро вас засыплет сера горящая, и все вы криком скорби и отчаяния изойдете, но не поможет вам крик и запоздалое раскаяние. И муки нестерпимые, боль невыносимая будут продолжаться годы. Годы! Посему я к вам и пришел, дабы отравить радость последних дней ваших. Страшитесь, ибо недолго вам осталось испытывать терпение Божие, и грядет кара неотвратимая! Скоро уж, скоро!

Пророк перевел дух и подозрительно осмотрел своих слушателей. Евреи, с благоговением внимавшие словам прозорливца, сильно побледнели и дрожали от страха — видно, им казалось, что ужасные муки уже начались. Пригорюнилась и Сапфира, тоже внимательно слушавшая божьего человека. Сейчас она пыталась припомнить все свои грехи, но их набиралось до смешного мало.

Тем временем провидец восстановил дыхание и продолжил свою проповедь:

— Что, дрожите теперь? Страшно? Раньше надо было дрожать, в пустыне жить, а не в сей обители греха и мерзости. Очи мои ясные гной застилает, и то вижу я, как страшитесь вы!

Пророк, произнося последние слова, по — дьявольски усмехнулся, и тут его взгляд упал на красивую беременную женщину. Сапфира, заметив, что старец внимательно ее рассматривает, смутилась. А прозорливец, отложив свою палку, стал потихоньку приближаться к заинтересовавшей его женщине. Казалось, он нашел то, что безуспешно искал в течение многих лет.

— Вот где соблазн! — изрек провидец и указал на Сапфиру. — Вот мерзкий сосуд греха! От какого скота ты зачала? Или от самого Сатаны?! Из-за прародительницы Евы мы были изгнаны из рая, а такие сучки посылают нас прямиком к Дьяволу, где примем муки страшные!

Пророк не на шутку разъярился, весь надулся и покраснел; его очи метали молнии, изо рта летели целые струи слюны, а тело содрогалось в истеричном припадке. Речь его перестала быть членораздельной, и лишь какие-то звериные звуки вылетали из посиневших уст. Он откинул покрывало Сапфиры и, схватив ее обеими руками за волосы, с остервенением стал их рвать. Пятнадцатилетняя женщина закричала от страшной боли, из ее глаз градом хлынули слезы. Но никто не пришел на помощь несчастной: иудеи полагали, что сие творит рука божья и потому со священным ужасом наблюдали за происходящим, опасаясь только, как бы высшие силы не оттаскали за волосы и их. А пророк тем временем разнообразил свою методику воспитания: он всё норовил ткнуть коленкой в живот Сапфиры, а также, удерживая волосы женщины левой рукой, правой стал бить ее по лицу.

Несчастная вначале пыталась вырваться из цепких рук божьего человека, но это оказалось непросто. Пророк был сильным и коварным противником, и когда он совсем озверел, намереваясь убить еще не родившегося ребенка (всё равно, мол, станет грешником), Сапфира отчаялась и прекратила сопротивление. Перед ее глазами всё поплыло, и она стала терять сознание.

В этот трагический момент в нашей истории появляется новый персонаж. Мимо собравшейся на перекрестке толпы проходил молодой, высокий, одетый в ослепительно белую тогу римлянин. В руке он держал навощенную дощечку и стиль. Судя по тому, с каким неподдельным интересом этот прохожий осматривал жалкие иерусалимские достопримечательности, прибыл он в Иудею недавно. Для местных жителей, которые из римлян видели только солдат, появление такого необычного человека стало удивительным событием, и, встретив его, они, как правило, внимательно разглядывали незнакомца, а потом еще долго смотрели ему вслед. Евреи пытались угадать род занятий этого странного римлянина. Он не носил оружия, следовательно, не был военным; имел ясный, незатуманенный взор, значит, не принадлежал к священнослужителям; передвигался пешком, а не в носилках — стало быть, не входил и в число вельмож (или иных богатых бездельников); за ним, как за учителем, не бегали мальчишки. Судя по опрятности одежды римлянина и утонченности его манер, он явно не занимался земледелием или ремеслом.