Сапфира зажмурилась и упавшим, каким-то чужим голосом попросила:

— Подайте Христа ради…

Иудей хотел было ответить грубостью, но, увидев ангельски чистое, невинное личико юной женщины, смутился. Он быстро достал монету и, бросив ее в прорезь на крышке ящика, оторопело пробормотал:

— Пожалуйста…

— Спасибо. Бог тебе воздаст сторицей! — поблагодарила иудея Юдифь, и, когда мужчина ушел, добавила:

— Ты его чуть не упустила!

Почти до захода солнца женщины стояли на посту, но собрали лишь четыре мелких монетки. Подавали из рук вон плохо.

— А зачем же такой большой ящик? — удивлялась жена плотника.

— Чем крупнее денежный ларец, тем сильнее он смутит жертву, — поучала христианка. — И тем больше в нем окажется монеток. Ну что ж, на сегодня достаточно. Пошли домой.

А Анания тем временем уже изготовил один ящик. Аккуратно сбитый, изящной формы и с затейливой резьбой, без досадных для апостолов щелей, он больше напоминал принадлежащий вельможе ларец. Этот ящик, как и все другие, был оснащен лакедемонским замком — «жёлудем», изобретенным еще на рубеже 5 — 6 вв. до н. э. И хранящиеся у Петра плоские, с тремя закругленными вырезами ключи должны были гарантировать высокую духовность и нравственность сборщиков денег.

Кефас как раз зачем-то вышел во двор. Увидев толпившихся вокруг Анании единоверцев, апостол неторопливо направился к ним. Христиане расступились, и Петр увидел ларец.

— Добрый ящик, — молвил Симон, — красивый. Так и хочется в него денежку бросить.

Выражение лиц сектантов осталось серьезным.

— А ты, Анания, умелец, — продолжал князь апостолов. — Молодец. А сможешь ли сделать носилки?

— Конечно, рабби. Я иногда получал заказы от богачей.

— Теперь же прими заказ от Духа Святого! — напыжился Петр.

— Хорошо, рабби.

Вот так и стала протекать «христианская» жизнь наших героев. Днем они работали на благо общины[14], вечером молились на богослужении и пытались, правда, безуспешно, заговорить на иных языках, а на ночь отправлялись сторожить пока еще свой дом. Продать его никак не удавалось: в маленьком пыльном Иерусалиме было немного людей, способных сделать такую дорогостоящую покупку. Недовольные задержкой апостолы гневались, но Анания старался их умиротворить: за семь дней он изготовил носилки и еще четыре денежных ящика. При этом и плотник, и его жена беспрестанно изучали еще сырое, неоформившееся христианство и готовились к главному, как им тогда казалось, событию в их жизни — крещению. После этого обряда Петр обещал исцелить Сапфиру от всех ее болезней.

Прошел месяц. Очистившиеся и исхудавшие Иов с Иеремией вернулись в «общество». Вероятно, после ямы жизнь в обители показалась им райской. Однако сектанты с тревогой ожидали того дня, когда Кефас снова вспомнит обо льве. И их опасения не были напрасными: в больной голове князя апостолов роилось немало планов, один безумнее другого.

Однажды после богослужения Петр, еще разгоряченный разговорами на иных языках, отвел Ананию в сторону.

— Ты когда дом продашь?

— Рабби, никак не могу найти покупателя.

— Ищи. Главное — не продешевить. Да, кстати, ты завтра ночью мне понадобишься.

— Зачем, рабби?

Апостол величественно (как ему показалось) промолчал. И по сей день у некоторых руководителей есть такая дурацкая привычка. Но Ананию безмолвие Петра явно не устроило.

— А как Сапфира будет одна возвращаться домой?

— Я направлю с нею Юдифь, — после небольшого раздумья ответил Кефас.

Анания пожал плечами и вернулся к жене.

Ровно через сутки во дворе обители собрались пятеро: Петр, Анания, Иов, Иеремия и Есром — молодой дебил, один из телохранителей князя апостолов. Уже стемнело; на черном небе сверкали звезды, своей красотой и величием прославляя жизнь и пытливый человеческий разум, сумевший разгадать их тайну. Стояла тишина, лишь легкий ветерок играл с кронами немногочисленных иерусалимских деревьев, издавая едва слышные нежные звуки. Было довольно прохладно, и христиане подпрыгивали, пытаясь согреться.

— Братья, — обратился к присутствующим Петр, — сегодня нам предстоит уладить одно дельце. Мы отправляемся в зверинец, где я хочу побеседовать со львом. Не бойтесь, трусы, я сам всё устрою.

— Рабби, а зачем тебе лев? — удивился Анания.

— Мало, очень мало у нас сторонников, — сокрушался святой апостол. — Станут нашу Церковь разгонять — как защитимся? А лев поможет, мне видение было…

В это время во двор по малой нужде вышел Андрей и изумленно уставился на куда-то собравшихся единоверцев. Петр настолько зазнался, что даже не удосужился согласовать свою затею с братом, тоже, кстати, святым апостолом. Теперь же Кефас неохотно объяснил ему свой план и затем спросил:

— А ты не хочешь пойти с нами?

Полная луна мягко лила слабый янтарный свет, и нелегко было что-либо рассмотреть во дворе обители; но и при столь незначительном освещении христиане увидели, как побледнел Андрей.

— Н-н-не могу. У меня впереди важная молитва, — оправдывался он.

Петр презрительно посмотрел на брата, негромко выругался и пошел к носилкам.

— Рабби, — обратился Анания к князю апостолов, — а это правда, что Андрей Первозванный?

— Чего?! — оторопел Кефас и остановился. — Это он так рассказывает? — Симон оглянулся, гневно зыркнув на Андрея, занимавшегося у стены своим делом. — Эка наглость! Нет, Анания, мы оба Первозванные.

Петр осторожно залез в носилки, поворочался, устраиваясь удобнее, и задернул шторку. Товия отворил калитку, а четверо христиан привели в действие античное транспортное средство. Носилки мерно покачивались, убаюкивая Петра; он полулежал на мягких, сшитых сестрами во Христе подушках. Вопрос Анании вызвал в душе князя апостолов целую бурю эмоций. Более всего на свете Симон Камень дорожил своим верховенством в секте. Теперь же его родной брат стал выдумывать разные небылицы, возвеличивая себя и тем самым подрывая авторитет Кефаса. «Ну, трепло, я тебе язык прищемлю», — злился Петр. Однако сейчас он шел, вернее, ехал, на дело, и необходимо было сохранять хладнокровие. И, чтобы успокоиться, апостол вспомнил тот день, когда он впервые встретился с Иисусом Христом…

…Над Генисаретским озером еще не наступил рассвет, а два брата, Симон и Андрей, уже вышли на его каменистый берег. Густой туман стелился над мутно-синими волнами, и только их плеск нарушал предутреннюю дремотную тишину. Воздух был свежий, сырой, чуть с холодинкой, но мужчины дышали тяжело, с опаской оглядывались и тревожно прислушивались к размеренному шуму водной стихии. Гальку сменил мокрый песок; ноги вязли в нем, и идти стало труднее. Наконец, будущие апостолы приблизились к лодке. Симон, принесший весла, вставил их в уключины, а Андрей ножом перерезал веревку, соединявшую суденышко с врытым в берег столбиком, и глухо выдохнул:

— Греби…

Благодаря энергичным усилиям Симона лодка легко заскользила к песчаной отмели. Вечером братья видели, как рыбаки ставили недалеко от нее свои сети. Андрей судорожно сжимал в руках припасенный для рыбы большой мешок и подгонял подельника. Симон огрызался, но грёб без устали; вскоре, однако, его движения замедлились и, тяжело дыша, он шепнул:

— Кажется, здесь.

Они стали «снимать» сети. Первая была пуста, во второй бились две мелкие рыбёшки.

— Так… — упавшим голосом прохрипел будущий Петр, — снова нечем будет опохмелиться…

— Бери сети, — велел Андрей. — Продадим их на рынке.

В мешок быстро затолкали рыболовные снасти, туда же Симон кинул несчастных рыбок, удовлетворенно пробурчав:

— Сегодня не только листиками закусим…

Теперь за весла сел Андрей, и братья пустились в обратный путь. Стало светать, туман постепенно рассеивался. Скоро должны были появиться рыбаки, и это беспокоило ночных воришек, которых не раз били веслами по головам.

Когда до суши оставалось лишь несколько двойных шагов[15] и жулики уже решили, что всё для них окончилось благополучно, на берегу внезапно показался человек. Симон и Андрей от испуга чуть не вывалились из лодки. Однако незнакомец не обращал внимания на братьев, а только что-то бурчал себе под нос и плавно жестикулировал. На его безбородом[16] некрасивом лице застыла характерная для многих верующих людей слащавая улыбка. На вид ему было лет тридцать; его когда-то белый хитон теперь представлял собой печальное зрелище: грязный, потертый, весь в заплатах, грубо пришитых чьей-то неумелой рукой. Усилившийся ветер развевал длинные волосы ночного странника и мешал ему идти, но этот похожий на привидение человек продолжал упрямо брести по берегу. Он был не обут и, наступив на что-то острое, вскрикнул. Боль, казалось, вернула его к реальности: скиталец заметил притаившихся братьев, быстро вошел в воду и залез в лодку, усевшись на ее устланное присохшей чешуей дно.

— Кто ты? — нерешительно спросил Симон, пытаясь понять, им ли с Андреем надо опасаться незнакомца или же он должен бояться их.

— Я? Я есть царь иудейский!

В глазах у Симона потемнело, молнией сверкнула мысль: «Попались»! Ему почудились многохвостые плети с зашитыми в них кусочками свинца, раскаленные металлические стержни, дробящие кости зажимы… Он уже видел, как палач беспощадно терзает его плоть, а обступившие место пытки рыбаки со смехом наблюдают за муками своего врага, который не раз оставлял голодными их семьи.

Но властелин Иудеи был настроен миролюбиво и, скорее всего, не собирался наказывать своих подданных. Его мысли витали где-то далеко; он часто смотрел на небо и беззвучно шевелил губами. Совсем было отчаявшийся Симон немного успокоился и попытался обмануть царя.

— А мы здесь рыбачим помаленьку, — с глупой улыбкой произнес ворюга.

Человек в хитоне оживился, в его глазах вспыхнул хищный огонек: