Он тогда на радостях приехал в институт чуть ли не раньше всех, сел в аудитории, поджидая Пашку Рябинина, и с интересом разглядывал входивших. Вскоре на пороге показалась высокая, почти с него ростом, тоненькая девушка.

Раньше, сталкиваясь в книгах со словами «фарфоровая кожа», он никак не мог понять, о чём идёт речь. Ему казалось, что это выдумка писателей. А тут вдруг увидел наяву. У девушки действительно была невероятно светлая кожа с таким лёгким и нежным румянцем, что, приди Ясеню в голову мысль описать незнакомку, и он не нашёл бы слов лучше и точнее, чем заезженная фраза про «фарфоровую кожу». Лицо девушки обрамляли волнистые светлые волосы, такие нежные и шелковистые даже на вид, что ему сразу захотелось погладить. И глаза, такие… такие… Ясень тогда так и не смог подобрать определение для этих глаз. Зато моментально подумал, что эту девушку упускать нельзя.

Потом, при ближайшем знакомстве, он заметил, конечно, что она не идеальная красавица. Но это уже не имело никакого значения. Потому что Ольга Березина, та самая девушка, которую впоследствии весь курс будет звать Берёзкой, оказалась ещё и той девушкой, в которую умудрился с первого взгляда по уши втрескаться семнадцатилетний Серёга Ясенев.

Подмосковье. Осень 2000 года

– Лёль, перестань психовать, я тебя довезу до дома хоть и небыстро, но зато в целости и сохранности, и ты меня больше не увидишь.

Она, не глядя на него, достала свои очки, которые сняла за бесполезностью, как только они запотели, и водрузила их на нос, будто бы отгородилась от него. Ясенев кашлянул и бесцветным голосом спросил:

– Как Людмила Ивановна и Александр Андреевич?

– Спасибо, хорошо, здоровы.

– А бабушка?

– И бабушка жива. Болеет, конечно, иногда, но для своих лет вполне молодцом.

– Передай им привет, – он и сам не знал, зачем сказал это. Ясно ведь, что она передавать ничего не будет.

Но она кивнула:

– Обязательно.

И они оба замолчали, думая о своём. Машины поехали резвее, и вскоре его тёмно-зелёная «Аудяшка», «Авдотья», как иногда он, куражась, называл её, повернула направо, в Реутов. Серая пятиэтажка, вторая от дороги, въезд за мусоркой, первый подъезд – он помнил всё до мелочей. Большая машина его плыла по огромным лужам, будто крейсер. Он подвёз Ольгу к самому подъезду, постарался выбрать место посуше, чтобы ей было удобнее выходить. Она вздохнула, вцепилась в свою сумку и вдруг спросила:

– Сколько я тебе должна?

Лучше бы в лицо плюнула. Он понял, что эту фразу она репетировала с того момента, как замолчала. Захотелось схватить её за плечи и трясти, как тряпичную куклу, чтобы очнулась и стала прежней Лёлькой, его Лёлькой. Вместо этого он устало сказал:

– Перестань, Лёль. Не имеет смысла. Мы чужие люди, и не надо стараться ранить. Кто я тебе?

Она кивнула:

– Никто, – распахнула дверцу и шагнула под дождь, не раскрывая зонта. До подъезда оказалось ровно пять шагов, он посчитал. Шестой шаг скрыл её за старой, крашенной коричневой краской дверью. Ни домофона, ни кодового замка на ней не было. Всё как раньше. Можно было уезжать, но Сергей почему-то медлил, вспоминая, как она уходила, даже не обернувшись и не махнув рукой.

Лёлька жила на четвёртом этаже, два окна слева от лестничной клетки. Сначала кухня, потом её комната. Вторая комната выходила на другую сторону. Сергей сидел и смотрел на эти тёмные окна, в голове было гулко и пусто. Больно бухало в груди сердце, и противно тряслись поджилки. Если бы Сергею Ясеневу было не тридцать два года, скоро тридцать три, а двенадцать, он бы плакал. Но ему было целых тридцать два, и поэтому он только ударил раскрытой ладонью по рулю и, машинально глянув на часы, собрался было уезжать, как вдруг что-то неприятно царапнуло сердце. Секунду он пытался осмыслить непонятное и раздражающее это ощущение, потом резко выдернул ключ из замка зажигания, выскочил прямо в лужу, не заметив этого, громко хлопнул дверцей, автоматически нажав на кнопку брелока, и, ругаясь сквозь зубы, помчался в подъезд. Перескакивая через три ступеньки, он на ходу додумывал мысль, выдернувшую его из тёплого нутра машины: Лёлька скрылась за дверью подъезда семь минут назад. А свет в её окнах до сих пор не зажёгся.

Что-то случилось! Он мчался, прыгая через три ступени, и больше всего боялся не успеть. Первый этаж. Второй. Третий. В горле образовался огромный, удушающий комок. И каждый бешеный скачок его отдавался в сердце: Лёлька, Лёлька, Лёлька!..


… Ольга сидела на ступеньках и тихо плакала. Он раньше ужасно боялся её слёз. А теперь ему сразу стало легче дышать: живая! Почему вдруг ему подумалось, что могло быть не так, он и сам не знал…

Ясень плюхнулся на ступеньку рядом с Ольгой, обхватил её худенькие плечи своими большими руками и умиротворяюще зажурчал:

– Тихо, Лёлька, тихо. Я здесь. Я сейчас всё исправлю. Что случилось? Ты ключи потеряла? Или это я тебя так расстроил, что у тебя даже сил нет в квартиру зайти? Так давай я помогу и испарюсь. Просто как джин – был и нету. Слушаю и повинуюсь, моя госпожа!

Она вдруг заплакала в голос и, повернувшись к нему, вцепилась в мягкую ткань его пальто мёртвой хваткой, уткнувшись мокрым лицом в шею. На секунду ему показалось, что он вернулся в далёкий восемьдесят девятый год, когда они ещё только поженились и очень, очень, очень любили друг друга. Такая волна горячей нежности и сумасшедшего счастья накрыла вдруг, что он еле слышно застонал и уткнулся лицом Лёльке – его Лёльке! – в волосы, жарко целуя влажные завитки. Она не отшатнулась, а прижалась сильнее, будто ища защиты и поддержки. Ему было неудобно сидеть, и спина сразу заныла, но он был готов помереть на этой лестнице, только бы не отпускать Лёльку совсем. Никогда.

Но она через пару минут перестала всхлипывать, выпрямилась и стала рыться в красивой своей сумочке – искала платок. Он так понимал каждое её движение, каждое желание, будто все эти девять лет они жили не порознь, а вместе. Поэтому он сунул руку в карман и достал пачку одноразовых носовых платков. Ольга благодарно кивнула и вытащила один. Тяжело встала, опираясь на его плечо. Сергей тут же подскочил и поддержал её. Лёлька повернулась к двери своей квартиры и глухо произнесла:

– Смотри.

Двери она поменяла. Он помнил обитую деревянными планочками фанерную, а теперь была железная, обтянутая бежевым дерматином, или как он там называется, да ещё и с рамками из тонких реек. Красивая дверь, элегантная. Но вот на этой красивой, элегантной двери чем-то бурым, подозрительно напоминающим кровь, было крупно, размашисто написано: ТВАРЬ! ГОТОВЬСЯ!!!

Сергей вытащил из Ольгиной леденющей руки ключи, сам открыл дверь, нашарил выключатель. После полутёмной лестничной клетки свет показался таким ярким, таким весёлым, что он даже на секунду зажмурился. Потом взял Ольгу за руку и провёл в квартиру.

Здесь всё было иначе, не так, как он помнил. Свежий ремонт, светлые стены и полы, продуманное освещение, много зеркал. Маленькая квартирка сразу стала казаться больше.

– Сама или дизайнера нанимала?

– Сама, – слабо улыбнулась Ольга.

– Очень красиво, ты такая молодец, – он повернулся, чтобы закрыть дверь. На секунду ему показалось, что на лестнице кто-то есть. Он даже выглянул, но никого не увидел и вернулся в квартиру.

Лёлька успела снять нежно-голубой кожаный плащ, разуться и прошла в ванную. Он без спросу шагнул в её «светёлку», как называл когда-то крохотную комнатку, в которой она выросла. Ему было очень интересно посмотреть на то, как она живёт сейчас. На пороге Сергей замер, поражённый. Со стены на него ласково смотрели голубые глаза Лёльки, его Лёльки.

Этот портрет написал когда-то пожилой арбатский художник. В тот вечер Серёжка сделал ей предложение. И Лёлька сразу, не ломаясь и не жеманясь, радостно и легко согласилась выйти за него замуж. Потом они гуляли по Арбату, держась за руки, и улыбались всем встречным-поперечным.

– Молодой человек, разрешите, я напишу вашу девушку, – негромко обратился к ним художник, – этот портрет будет волшебным. Вы проживёте вместе долгую счастливую жизнь и всегда будете видеть в своей жене вот эту милую, юную фею с бездонными очами.

У Серёги тогда как раз были деньги, они с Пашкой заработали их, подрядившись разгружать фуры с фруктами на оптовом рынке. И ему так захотелось прожить с Лёлькой всю жизнь и на старости лет любить её ничуть не меньше, чем в этот апрельский вечер, что он был готов отдать всё заработанное этому славному художнику, увидевшему в Лёльке то, что он и сам видел, но не умел сформулировать. Впрочем, все деньги отдавать и не понадобилось. Портрет стоил не так дорого, и Лёлька уселась на складной стульчик перед мольбертом, а он сам устроился рядом.

Счастливая ли Лёлька была в тот вечер так прекрасна, или рисовальщик оказался мастером, но пастельный портрет этот получился настолько хорош, что все, кто видел его, только ахали. Даже сам художник, казалось, удивился и пришёл в восторг. Отдавая свою работу Ясеню, он тихо произнёс:

– Вы будете счастливы вместе, вот увидите.

И они были счастливы… два года, а потом всё закончилось. А вот теперь юная Лёлька смотрела на своего повзрослевшего бывшего мужа и улыбалась так пронзительно, так нежно, что Ясенев второй раз за вечер пожалел, что он мужчина и не может плакать. Он вздохнул и отвернулся. Рядом стояла Лёлька сегодняшняя и тоже смотрела на свой портрет. И ему показалось, что за те одиннадцать лет, что прошли с апрельского вечера, она совсем не изменилась. Даже смотрит так же ласково и ободряюще. Он хмыкнул, стряхивая морок, и попросил:

– Лёль, напои меня чайком, пожалуйста.

Она с готовностью кивнула и отправилась на кухню, а Сергей, намочив под краном найденную в ванной тряпку, вышел на лестничную клетку. Протянув руку, чтобы начать смывать злобную надпись, замер, постоял недолго и рванул вниз, в свою машину. В бардачке у него лежал фотоаппарат. Отчего ему в голову пришла эта идея – снять изуродованную дверь, он и сам не знал, но решил всё-таки послушаться внутреннего голоса.