– Двести пятьдесят водки и апельсиновый фреш, – даже не здороваясь, произнес я, едва только ко мне подбежала официантка.


@@@


Конечно, это была совершенно идиотская идея – начинать пить в час дня, особенно когда ресторан стал наполняться обитателями окрестных офисов, стаями прибывающими на бизнес-ланч. О, эти баловни судьбы, везунчики! Мало того, что работают в центре [здесь это особенно важно], так еще могут себе позволить не таскать на работу гречку в пластиковых контейнерах и не стоять в очереди к единственной в офисе микроволновке! Едва ли не самый важный корпоративный ритуал – поход на бизнес-ланч, ежедневный маленький «выход в свет». Томные, едва заметные, кивки головами знакомым, выложенные на всеобщее обозрение айфоны, обсуждение важнейших деловых вопросов таинственным полушепотом, повторяющиеся из раза в раз муки выбора, что взять на десерт – чизкейк или тирамису…

Мое полуденное пьянство кричаще выделялось на фоне благопристойного собрания элиты местного планктона. Почему же вам всем есть дело до того, кто и чем занят за соседними столиками? Неужели всего год назад я тоже был частью этой самопровозглашенной касты? Ужас.

Еще двести пятьдесят!

Пить водку в одиночестве – очень нудное занятие. Для этого определенно нужна компания. Само действие опрокидывания содержимого рюмки внутрь себя просто требует каких-то предварительных [ласк] слов, повода. Вот, например, виски и вермуты – совсем другое дело. Это эгоистичные напитки. Логика процесса совершенно другая. Наверное, именно поэтому уже через полчаса мне все это жутко надоело и я решил уйти.

Бесит, когда в поле зрения нет официанта.

Еще больше бесит этот фашистский закон о запрете курения.

Я даже не успел как следует разогнать в себе привычную злость, как произошло нечто, что навсегда изменило реальность.

Никогда еще в жизни я так быстро не трезвел. Как будто мне рассекли голову и впихнули туда кусок льда. Будто я вынырнул со дна глубокого колодца. Я открыл глаза после длительной глубокой комы. После трехмесячной больничной пытки мне сообщили, что диагноз ошибочный, что у меня нет рака. Кто-то зло со всего размаха ударил мне по яйцам. Я больше не Саманта Кейн, теперь я снова Чарли Балтимор. Полный рехаб.

– ГДЕ. ТЫ. ЭТО. ВЗЯЛА.

Это был не вопрос, это был вопль.

Я держал подошедшую официантку за кулон, который висел у нее на шее. Она, бедняжка, почти стукнулась носом о стол, за которым я сидел. Вообще-то, я хотел сорвать кулон с нее, разорвав цепочку, как бывает в фильмах, но, к сожалению, и это тоже голливудское вранье – не так-то просто это сделать [попробуйте].

С разных концов ресторана к нам уже бежало несколько человек. Мне было все равно.

В своей правой руке я держал тот самый кулон, который почти три года назад подарил Маше Онегиной. Мой личный дизайн [стилизованные буквы М и О], дорогое белое золото, а вместо пробы – ее дата рождения. Собственно, я и схватился за него, чтобы рассмотреть «пробу».

И я не ошибся.


@@@


После пары ударов в лицо [мое], некоторого количества разбитой посуды, перевернутого стола и воткнутой в пиджак охранника вилки [вообще-то, я целился в лицо], мы переместились в кабинет администратора заведения.

Я все так же держал в руке тот самый кулон.

Все-таки я сумел оторвать его. И отдавать уже не собирался.

Полицию решили не вызывать и теперь я рассказывал свою историю: про смерть Маши, про подаренный кулон и про то, что мне чрезвычайно интересно узнать, где же эта девушка-официантка его взяла. В конечном итоге мои извинения были приняты, несколько пятитысячных купюр окончательно погасили ситуацию, а девушка, наконец, рассказала, что украшение ей буквально пару недель назад подарил ее парень.

– Я же Оля Москвина, понимаете? Это мои буквы – «о» и «м».

– Получается, что не твои, – мрачно подвела итог Ирина Александровна, администратор ресторана.

Я пытался сохранять спокойствие, мозгом понимая, что девочка ни в чем не виновата, а уже тем более нет никакой вины других сотрудников ресторана. Внутри же у меня все кипело, в голове пульсировало, мне нужно было что-то делать. Я внезапно выбрался из добровольно натянутого на себя кокона безразличия и отрешенности, жизнь снова обрела некоторый смысл.

– Звони парню своему, дура! – это снова Ирина Александровна.

Спустя несколько минут, едва попрощавшись, я уже вылетел из ресторана и, прыгнув в первое подвернувшееся такси, мчался в какой-то автосервис, где работал этот самый парень официанточки – Игорь.

Ехали мы всего минут пятнадцать, не больше, но мне казалось, что я путешествую поездом «Москва-Владивосток». В голове проносились десятки вариантов дальнейших действий. Я никак не мог остановиться на чем-то одном. Конечно, все это было бесполезно до разговора с Игорем, но чем-то же надо было себя занять. Единственное, что я прекрасно знал – я не буду привлекать к этому делу ментов. Совершенно бессмысленное дело, опять все затянется на долгие месяцы и ни к чему не приведет. Я сам, я все сделаю сам. Я, как-никак, журналист, я умею собирать фактуру, анализировать и делать выводы.

Игорь оказался щупленьким невзрачным пареньком, такой типичный забитый пэтэушник. Хороший будет муж для официанточки Оли – пугливый, добрый, старательный, честный. Он безо всякого выпендрежа рассказал мне, что кулон этот купил за какую-то смешную сумму у соседа-наркомана, добровольно выдал адрес и отказался от денег, которые я пытался ему всучить.

К этому времени я уже решил, что буду делать.


@@@


Привыкнуть можно к чему угодно. Это я знаю абсолютно точно.

Например, уже лет пятнадцать я живу, практически ничего не слыша правым ухом. Глупая случайная подростковая травма, разорванная барабанная перепонка, неудачная операция – и вот я уже давным-давно привык к тому, что все песни, играющие в плеере, звучат у меня где-то в левой половине головы. Привык держать телефонную трубку исключительно у левого уха. И к тому, что не могу участвовать в разговоре, если еду за рулем, с тем, кто сидит справа от меня.

Я с детства привык к тому, что в семье моих родителей не принято вслух обсуждать денежные вопросы. Всегда все решалось как-то урывками, недомолвками. Вообще, недосказанность – это основной принцип этих странных семейных отношений. Это совершенно не мой стиль и в любых других случаях я могу и предпочитаю говорить о деньгах открыто и честно, но как только подобные разговоры возникают среди меня и родителей, я сразу же следую давным-давно принятым правилам игры.

Я привык к тому, что в компании моих сверстников я чаще всего похож на чьего-нибудь младшего брата, которому случайно повезло потусоваться со старшими, и никогда не обращаю внимания на шутки по этому поводу. Кто же виноват, что уже годам к двадцати пяти почти все мои одноклассники превратились в солидных дядек, обсуждающих «взрослые» проблемы, а я все так же ношу нелепые джинсы и полосатые свитшоты с растянутыми рукавами?

Я уверен, что каждый может рассказать пару сотен историй про то, как кто-то там довольно быстро сменил свои привычки, когда изменился уровень доходов или родился ребенок. Или кто-то там бросил курить. Или тот самый «кто-то там» попал в аварию.

А сейчас я сидел на лавке возле какого-то дома в не очень знакомом районе, курил уже черт знает какую сигарету подряд и понимал, что за прошедший год я так и не привык жить без Онегиной.

Я так и не смог научиться… Да ничему!

Я настолько привык к ее милым капризам и слабостям, что стал воспринимать их как нечто само собой разумеющееся.

Меня совершенно не раздражало то, что она всегда путала надписи push и pull на дверях магазинов и ресторанов.

Каждый раз, когда я просыпался посреди ночи уже после ее смерти, я безуспешно и настойчиво пытался нащупать рукой ее ноги, разбросанные на постели в позе «бегущего оленя» и проверить, не замерзла ли она.

Мне нравилось целыми днями шляться с ней по огромным торговым центрам в поисках какой-нибудь нелепой куртки, которую она увидела в каком-нибудь фильме.

Только сейчас я понял, что в своей новой московской квартире я расставил все свои бритвенные принадлежности, шампуни и прочую ванную лабуду именно так, как она любит – лицевой этикеткой [там, где название] вперед.

Все. Я теряю время.

Еще этот дождь размазывает сопли по лицу.

Нет, я не плачу. Это не слезы. Нет.


@@@


Научиться общаться с совершенно незнакомыми пьяницами и торчками очень легко. Их всех [кроме, собственно, болезненной зависимости] объединяют плохая память, совершенно необъяснимая гордость и удивительное умение моментально ориентироваться – нальет тебе этот случайный прохожий или нет. Нужно сразу же начинать разговаривать с ними как со старыми знакомыми [ «Здорово! Как дела? Давненько я тебя не встречал!»] и они тут же признают в тебе старого знакомого. Поэтому, когда я, набрав нужный мне номер, нагло проорал в домофон: «Да открывай уже, заебал!», подъездная дверь моментально открылась, а когда я поднялся на третий этаж, на пороге квартиры стоял очень потрепанный тип маленького роста и неопределенного возраста, который чесал заросший подбородок и щурился, пытаясь меня узнать. Я, не давая опомниться, затащил его в квартиру, закрыл за собой дверь и, доставая из внутреннего кармана куртки бутылку водки [из которой я специально предварительно отпил граммов пятьдесят], утрированным шепотом произнес: «Ну че, твоя дома, нет? Или во двор пойдем?»

Чувак, среагировав лишь на бутылку, неопределенно махнул рукой. Это означало что-то вроде «проходи, все нормально». Тут уже в полный голос я радостно начал безостановочно врать:

– А я, видишь, мимо проезжал, вспомнил, что ты тут живешь! Думаю, зайду по старой памяти, а то я как переехал, так и не виделись! Чо, как живешь? Какие новости?

Квартира была типичным жилищем много лет беспробудно пьющего человека: оборванные и расписанные всякой чушью обои, липкий от грязи пол, покосившаяся мебель, засранная до приступов тошноты плита, треснутое зеркало, валяющиеся по всем углам грязные вещи и пустые бутылки. Мы прошли в комнату, мой только что обретенный «старый приятель» устало рухнул в хлипкое кресло, покрытое обрезком ковра.