Пользуясь тем, что в мой [самый дальний] закоулок офиса практически никто и никогда не заглядывал, а при необходимости другие сотрудники общались со мной по электронной почте, я начал пить и на работе тоже. Зачем ждать вечера? К тому же, светлый ром, смешанный в легкий коктейль со спрайтом, и с закуской в виде миндальных орехов оставляет лишь еле уловимый [и довольно приятный] запах, который очень легко спутать с дорогим парфюмом.

Я не искал себе оправданий, не придумывал отговорок, не собирался никому ничего объяснять, мне просто нравилось пить.

А еще лето выдалось очень душным и чрезвычайно медленным. Необходима была машина времени, чтобы перескочить через это выматывающее затишье. И, кажется, я ее нашел.


@@@


Впрочем, неотвратимое приближение осени пугало меня гораздо больше, чем повторяющиеся, монотонные, ничем не отличающиеся друг от друга дни этого лета: в сентябре была годовщина Машиных похорон. Вслух это пока не обсуждалось, но я чувствовал, что все от меня ждут каких-то решений и действий по этому поводу. В идеальном варианте эти пресловутые безликие «все» рассчитывали, что в этот день я приеду в наш город, съезжу на кладбище в сопровождении свиты из родственников, а затем будут поминки, нелепые речи, коллективный просмотр фотографий и всякая прочая невообразимо фальшивая чушь, которая не имеет никакого отношения к тому, что случилось год назад.

Причина исчезновения моей жены так и не была установлена, тело не найдено, уголовное дело прекращено, а родственники [в том числе и я] признали ее погибшей при невыясненных обстоятельствах. Мне прислали копию свидетельства о смерти, но я даже не смог открыть конверт.

И мне совершенно не хотелось никуда ехать. И дело не в том, что памятник на кладбище не вызывает у меня даже минимальных эмоций и внутри я не вижу никакой связи между ним и Машей. И не в том, что мне абсолютно не хотелось видеть других Онегиных – тех, что остались живы. Больше всего мучений доставляла возможность встречи с ее истеричной мамашей, заражавшей своей слабоумной психопатией все вокруг в радиусе километра. И причина была даже не в том, что я не хотел снова погружаться в этот бессмысленный и бесконечно мучительный кошмар самокопания, когда ежеминутно в голове возникает вопрос: «а если бы все было по-другому?»

Дело совершенно не в этом. Причина была максимально далека от всех этих, переживаемых, в сущности, усилием воли деталях.

Причина была в том, что я не мог ее простить.

То, что было у нее с тем самым коллегой [и только ли с ним одним?!] – это не мимолетный эпизод, не то, что называют дебильным словом «интрижка», это не одноразовая пьяная случка на загородном корпоративе. Это полноценный роман, «связь», «отношения» [какое бы еще более идиотское слово подобрать?], это целенаправленный и циничный обман.

«Мне так удобно!» – плевала она мне в лицо в тот самый день, когда мы виделись в последний раз. И это было обиднее всего.

Обеспечение удобства – вот, оказывается, какой была моя роль в Машиной жизни. Наивное, ни о чем не догадывающееся прикрытие. Составная часть легенды. Надежный тыл лицемерного комфорта. Необременительное приложение к собственным прихотям, позволяющее сохранять лицо в обществе. Идиот, добровольно и с удовольствием обеспечивающий соответствие социальному статусу [ведь, без сомнений, было «все как у людей»].

Именно поэтому я и не мог простить Машу Онегину.

Осознание и многократное пережевывание этого в собственной голове иногда доводило до приступов какого-то безысходного отчаяния, которые пока что заканчивались едва переносимыми головными болями, от которых не помогали лекарства, и пьяным беспамятством.

И еще мучило то, что я не мог высказать ей свою обиду.

Именно поэтому я не хотел и не собирался ехать на ее поминки. Но и не поехать я не мог – многочисленные объяснения с родителями, родственниками и друзьями выматывали еще больше.

Как это обычно и бывает, если ничего не делать, ситуация разрешается сама собой совершенно неожиданным образом. В один из последних дней августа в мой офисный загончик внезапно нагрянул сам генеральный директор нашей компании, очень странный мужчина неопределенного возраста, которого в офисе за глаза называли Шуриком. У него была смешная подпрыгивающая походка и дурацкая привычка подтягивать свои короткие штаны во время разговора. Казалось, что ему все происходящее жутко неприятно, и он хочет накрыться своими джинсами с головой, лишь бы только не участвовать во всем этом.

– А это ты у нас, кажется, из Энжска? – не здороваясь, спросил он.

– Ну да…

– Вот и отлично. У нас там был один поставщик, с которым мы сейчас уже не работаем, но там осталось столько вопросов по документам. В общем, нужно туда съездить и все порешать. Никто из бухгалтерии не хочет этим заниматься, поэтому я решил поручить это тебе.

– Но…

– Да-да, я знаю, это совсем не твои обязанности, но это моя личная просьба, не рекомендую отказываться. Зайди в бухгалтерию к Лене, она тебе все объяснит и купит билеты. Удачи!

Он ускакал так же стремительно, как и появился. Забавно, что если завтра мы случайно столкнемся с ним в запутанных коридорах нашего офиса, он снова, склонив голову, прищурится и спросит: «А вы у нас, простите, кто? Я, видите ли, забыл…» Сегодня же, по всей видимости, я был вполне идентифицируемым объектом под кодовым названием «парень из Энжска».

Мне ничего не оставалось делать, кроме как топать в бухгалтерию, задыхаться от резкой вони духов бухгалтерши и вникать в проблему. Мы тут же купили мне билеты на поезд туда и обратно. Получалось, что я приеду в родной город за четыре дня до Машиных поминок.

Что ж, это было вполне приемлемым для меня решением проблемы. Я мог совершенно спокойно уехать, не дожидаясь «дня икс», но при этом обвинить меня хоть в чем-нибудь было бы довольно затруднительно.

Я вернулся на свое место, сел в кресло, уставившись в пол, глубоко вздохнул и…


@@@


…и немедленно выпил.


@@@


Родной город встречал дождем и несговорчивыми таксистами.

Я торговался просто из интереса – в любом случае от вокзала до дома моих родителей каждые пятнадцать минут ходит вполне удобная маршрутка, да и багажа у меня не было. Так, легкая сумка. Трусы, коньяк, носки, футболка. Типичный набор одинокого туриста.

Ненавижу ездить в такси. Все эти ватные разговоры про несправедливость жизни и незримых властителей судеб в Кремле. Как будто это я лично засунул тебя в дребезжащую коробку с приклеенным на скотч зеркалом заднего вида. Драйвер, очнись! Оглянись назад – где-то в своей судьбе ты повернул не в ту сторону, хули ты мне-то жалишься, упырь?

– Останови на углу.

– Да чай подвезем до подъезда!

Блять! Я же сказал – тормози на углу, сука!

Лужи, лужи, лужи, трещины в асфальте, сломанный кодовый замок на двери подъезда. Цветочки на подоконниках. Треснутое зеркало в лифте.

Здравствуй, мама!

Ой, сынок, что случилось?

Вот, мамуль, тебе подарок. Знаю, у тебя спина болит – ортопедическая подушка.

Мама, не трогай, ну подумаешь – щетина.

Не ври мне, сын. Что случилось?

Надо отцу позвонить.

Ой, у нас и позавтракать нечем. Картошечки сварить?

И, наконец, главный вопрос: «Ты решил все-таки на поминки приехать?»

Моя детская комната. Все переставлено, но то тут, то там – напоминания. Пыльный пустой аквариум, который я не забрал с собой, потому что Маша не любит рыбок. Постер с Кобейном на невидной от входа стороне шкафа. Даже погремушка-попугай, которую я так любил грызть в детстве. Смешная школьная фотография в новой рамке. Мой первый компьютер. Он уже давно не работает, но никто так и не решится его выбросить. То самое синее одеяло, в которое я так любил «нырять», представляя, что это море.

Чорд.

Я сейчас либо расплачусь.

Либо срочно нужно выпить.

Какое-то несколько напряженное и почти молчаливое чаепитие в компании с мамой, когда каждый избегает важного разговора, быстро настроило меня на рабочий лад. Нужный мне офис находился на другом конце города, поэтому я вполне насладился часовым путешествием на общественном транспорте с пересадкой. Почему-то очень люблю старые дребезжащие трамваи с холодными даже летом пластиковыми сиденьями, на которых сначала жутко неудобно сидеть, а потом невозможно заставить себя встать, даже когда ты уже приехал. Наблюдая из окон трамвая за неспешной жизнью города, в котором я вырос, я снова ощутил свою полную непричастность ко всему происходящему. Уже ставшее таким привычным, но до сих пор удивляющее состояние, когда все не всерьез, все не по-настоящему. Дивный сон коматозника. Трамваи в нашем городе [в отличие от известной песни] ходят кругами, поэтому я позволил себе растянуть удовольствие – проехал десятка полтора лишних остановок, но все равно приехал туда, куда мне и было нужно.

К моему приезду тщательно подготовились, поэтому возня с бумагами заняла всего пару часов, осталось лишь дождаться приезда генерального директора, который должен был что-то там подписать, и получалось, что завтрашний день становился для меня совершенно свободным. С одной стороны, это очень хорошо – я уже почти решился все-таки съездить на кладбище, чтобы просто успокоить родителей. В конечном итоге, постоять минут десять с печальным лицом у памятника – не такая уж и сложная задача. Пусть даже он не имеет никакого отношения к моей погибшей жене. С другой стороны, знакомые улицы и всплывающие в памяти маршруты снова навевали какую-то невыносимую тоску. Хотелось бежать, бежать, бежать без оглядки, спрятаться, укрыться и никогда больше не возвращаться сюда.

Через полчаса блуждания по центру, я остановился возле входа в ресторан, где когда-то так любил обедать. Офис редакции, где я раньше работал, находился за углом, минуты три пешком. В голове даже проскользнуло еле уловимое желание зайти поздороваться с бывшими коллегами, но я тут же выбросил из головы эту нелепую мысль. Я позвонил менеджеру той компании, где был с утра, сказал, что за документами приеду завтра, и открыл дверь в ресторан.