…Когда Коржиков и Шум решили расстаться, квартира, принадлежавшая журналистке, оказалась пустой. В ней никто не жил, а прописан был только Ипполит, на которого мачеха и оформила жилье после того, как записала его залогом на случай провала своего проекта. Это была своего рода уловка, если спонсор захочет возместить убытки. На самом же деле получалось, что ничего не подозревающий пасынок должен был расплачиваться за авантюризм мачехи.

За жильем нужно было смотреть, пока ничего не подозревавший Ипполит осваивал азы экзотической профессии. Старшая сестра Анастасия попросила младшую – Елену – присмотреть за квартирой. Елена не просто присматривала, а стала в ней жить вместе с сыном, сдавая свое жилье. Она надеялась, что квартира в конечном счете достанется ей. Когда же выяснилось, что спонсор не намерен ждать возвращения Шум из Швеции и хочет возместить убытки от ее провалившегося проекта за счет продажи квартиры, оставленной в залог, Елена ничего не нашла лучше, как в срочном порядке продать все, что было ценного в этой квартире, включая носильные вещи бывших хозяев. Для этого доверенности не требовалось. Ипполиту, естественно, не досталось ни копейки.

Понимая, что речь идет о неблаговидных действиях родной сестры Анастасии, Марина все-таки рассказала, как было на самом деле.

– Если ты считаешь, что в деле фигурировала доверенность на мое имя, это легко проверить. Ты меня извини, Настя, но ты не там виноватых ищешь. Ты встань перед зеркалом – и сразу увидишь истинного виновника потери квартиры. В конце концов, у меня есть адрес воинской части твоего приемного сына, и ты можешь сама к нему съездить и расспросить. Вот, пожалуй, все, что я могу тебе сказать.

В глазах бывшей приятельницы мелькнуло сомнение, и она уже не так уверенно, как прежде, предупредила:

– Я все проверю. Если окажется, что ты приложила руку к этому делу, будешь отвечать. Если нет – извинюсь. Ты меня знаешь. Я своим принципам не изменяю.

Она решительно поднялась с дивана, вышла из переговорной, и ее шаги прозвучали по направлению к выходу.

Который раз за последнюю неделю Марина процитировала строчку из письма Ипполита: «Вы не виноваты в том, что у меня ненормальные родственники». Каково было бы его удивление, узнай он, что его бывшая теща общается не только с мачехой, но знакома и с его родной матерью!

Алла стала звонить Марине чаще, и теперь их разговоры касались не только Ипполита, но приобретали светский характер, как было раньше. То ли виной тому была их встреча в элитном клубе, то ли время, притупившее остроту потрясения, то ли одиночество обеих женщин.


…Алена по-прежнему дисциплинированно писала весточки о своей жизни в новой семье, и в речи Марины все чаще стали появляться непривычные русскому уху названия городов: Сильвашвараде, Липице, Хортобадь, Дебрецен… Аленка рассказывала, как они были на Слете пастухов и как удачно там на скачках выступил Янош. Потом она писала, что они были на международных соревнованиях и лошадь Яноша перед самым финишем повредила ногу, а потом они поедут на традиционный бал Анны, который проводится в Балатонфюреде с середины девятнадцатого столетия…


Как-то, прочитав очередное сообщение о травме лошади Яноша и о том, что на ее лечение потребуется много времени и денег, Марина не выдержала и написала:

Алена, дорогая! Скачки, лошади, балы – все это хорошо и замечательно. Вот только как насчет твоей учебы? Не забудь, что ты – самостоятельная единица, а не приложение к увлечениям своего мужа. А еще также не забудь, что он – совладелец всего тамошнего хозяйства, и если он не получит диплом, то печалиться не будет – у него есть возможность получать деньги из другого источника. У тебя же единственный источник – это твоя голова, твои знания и твой талант. И даже ради самых красивых глаз в мире не стоит забывать о себе.

Я помню твои слова о том, что ты никогда не позволишь никому разрушить твою семью и что ты будешь закрывать глаза на похождения мужа, если они возникнут.

Знаешь, я сейчас много общаюсь с господами-бизнесменами и их женами. Так вот, несмотря на сверкающие шейки и ушки, ухоженные ручки-ножки, мне их жаль. Потому что они смирились с ролью «приложения». Эта роль хороша для тех, кому Бог даровал только внешность.

У тебя, помимо внешности, есть еще ум и талант. Зарывать их в конюшнях мужа, по-моему, преступление. Помни, первым, кто заметит, что красивый сосуд пуст, будет именно муж.

Ты как-то обвинила меня в том, что я держу отца и непонятно почему ушла от него. Это не совсем так. Я рано вышла замуж и так же, как и ты, была от мужа без ума. Все говорили про его талант, и я встала в этот же хор, забыв о том, что и сама чего-то стою. Рядом со мной не оказалось человека, который бы сказал мне: «Марина, ты талантлива, ты просто обязана расти. И тогда ты всегда будешь интересна и своим детям, и своему мужу». Я была одна, молода, житейски глупа и влюблена.

Наконец наступил день, когда Геннадий перестал обсуждать со мной свою работу – я ничего не могла ему посоветовать или поддержать, я была от него далека. Я могла рассказать ему про то, хорошо ли ты кушала и какой по счету вылез у тебя зуб... Я не поражала его воображение нарядами и прической... Произошла обычная метаморфоза: я стала его домашним приложением – постирать, погладить, приготовить... Я стала ему неинтересна. Но самое главное, я перестала быть интересна себе! Понимаешь, себе! Вот что самое страшное.

Когда мы не защищаем свои интересы, не поддерживаем свое автономное существование, растворяясь в чужой жизни, мы становимся скучными и пресными – себе, мужьям, любовникам, детям.

Я увидела, как помыкает Геннадием худющая, злющая, с вечно торчащими в разные стороны волосами, но безумно талантливая и успешная Катя и какими преданными собачьими глазами он смотрит на нее, и я сказала себе: «Все, хватит. Я дошла до предела». И вот только тогда я попросила твоего отца уйти. Мы остались с тобой вдвоем, и я заново стала отстраивать себя, чтобы помочь стать личностью тебе.

Если твой Янош так увлекается лошадьми, придумай себе что-нибудь рядом с его занятием. Если тебе действительно это интересно – хоть ветеринарией займись. Или попробуй проводить какие-то званые вечера – организуй что-то вроде салона, где бы ты могла блистать – БЛИСТАТЬ! Алена, я подчеркиваю это. Нельзя предавать себя.

Будь здорова, моя девочка. Любящая тебя мама.

После этого письма от Алены две недели не было ни строчки, и Марина извелась, думая, не слишком ли грубо и резко написала. Но увидев как-то вечером в электронной почте инициалы дочери, открыла письмо и прочла: 

Спасибо, мама. Я все поняла.

«Ну что ж, я перестала быть мамулей, – философ–ски отнеслась к перемене обращения Марина, – но, может быть, что-то она действительно поняла?»

Алена снова замолчала недели на две. Потом прислала письмо с вложенным файлом:

Мама, поздравь меня: это моя первая публикация!

В приложении был фрагмент местной газеты со стать–ей, как поняла Марина, о скачках. Под текстом стояла подпись: Alena Shanta.

Она ответила коротко:

Доченька, ты умница! Ты все правильно поняла. Держись!

Восхищающаяся тобой мама. 

Теперь в речь Марины стали проникать новые термины, потому что она пыталась понять, что же пишет ее девочка, а на столе появился венгерско-русский словарь.


Она никогда не обольщалась по поводу актерской карьеры дочери. Да, хорошенькая, стройненькая, но внутренней страстности она не видела. То, что дочь делала на учебной сцене, тоже не позволяло надеяться на что-то выдающееся.

Многим школьным преподавателям был непонятен выбор Алены, всегда проявлявшей склонность к языкам. Пока Марина переходила из школы в школу без своего угла, ей приходилось переводить за собой и Алену. В одном классе девочка изучала немецкий, в другом – французский и наконец остановилась на английском. Но какая бы нулевая база ни была у нее в начале учебного года, к третьей четверти Алена догоняла своих одноклассников в знании иностранного. Маринины приятельницы, занимавшиеся с Аленой перед поступлением в театральный институт, говорили матери с дочкой в один голос:

– Ну что вы с ума сходите? Ну зачем тратить несколько лет на то, чтобы выходить из-за кулис и говорить «Кушать подано». Ну пусть она на филфак поступает. У нее там выбор богаче: хочет – переводчиком, хочет – синхронистом, хочет – в издательство. На худой конец преподавать пойдет… И всегда сыта, и независима, и не надо скакать по режиссерским постелям, чтобы роль получить.

Марина понимала, что на выбор дочери повлияло ее собственное увлечение театром, и испытывала чувство вины. Ведь как ни крути, но все наши проблемы, успехи, комплексы и несчастья питаются одним источником – взаимоотношениями с матерью.

Марина боялась вмешиваться. А вдруг у Алены где-нибудь что-нибудь проклюнется? Если же она решит бросить театральный институт и выберет что-то другое, пусть это будет только ее решением.

Она обрадовалась, когда увидела репортаж своей дочери, опубликованный на чужом языке: надо же было уехать к этому «коневоду», чтобы наконец понять, к чему тянется душа! Тем не менее когда Алена прислала письмо, спрашивая, стоит ли ей переводиться на факультет журналистики или доучиться на прежнем, ответила:

Алена, цени свое время. Тебе нужен диплом. А в журналистику, насколько я могу судить, приходят люди разных профессий. Тут важно умение увидеть, заметить, оригинально подать событие и образность языка. А уж на какой базе ты это сделаешь – никого не волнует. Тебя публикуют? Публикуют. Работай. 

Сама она тоже работала, подчиняясь той ноше, которую взвалила на себя, спасаясь от тоски. В этой рабочей суете ей некогда было думать об угрозах, которые она услышала в свой адрес от мачехи Ипполита. А та больше и не появлялась.

Не надеясь, что всколыхнувшиеся «ненормальные родственники» позаботятся о сыне, раз в месяц Марина регулярно относила на почту ящик с продуктами для «зятя номер один». Она не знала, какая часть содержимого достается парню. Он всегда сообщал ей: «Посылку получил, спасибо».