Татьяна только кивнула.

Хм, за столько лет она все еще не заслужила… Зачем она вообще брала его фамилию? Лучше бы так и оставалась Суворовой. Тоже, между прочим, звучная фамилия.

– Татьяна! Ты взяла мои таблетки? – снова подал голос великолепный муж и поправил хохолок.

– Да, любимый, – кивнула Татьяна. – И импортные взяла, и наши, они хоть и дешевле, но с диареей прекрасно справляются.

Супруг снова пришел в негодование. Какая-то зараза еще в театральном институте сказала ему, что он прекрасен в гневе, и теперь Банченко гневался по любому поводу, ибо страшно желал быть прекрасным. Хотя… в минуты ярости он скорее напоминал взбесившегося богомола – вскидывал длинные руки к потолку, переламывался в спине и застывал. Вот и сейчас, постояв секунду в любимой позе, Эдмунд завопил:

– Какая диарея?! Ну, при чем тут диарея, когда мне нужны таблетки для сердца! У меня неспокойная работа, и нужно иметь железобетонное сердце, чтобы вынести все это!

– Сердце у тебя железобетонное, любимый, – спокойно отвечала жена. – Я попрошу, чтобы Криворуков давал тебе роли поспокойнее.

– Завистница! Я не могу играть Гамлета поспокойнее! – заверещал Эд. – Я не могу играть спокойнее Ромео! Я должен играть их на разрыв!

– Да, я помню, что тебе надо зашить панталоны Ромео, ты их разодрал, когда вспрыгивал на балкон к Джульетте. Приедем, и я зашью.

Напоминание о том, как он неудачно карабкался на приступочек, звучно именуемый балконом, еще сильнее взбесило ведущего актера. Да! У него не получилось легко вспрыгнуть на эту возвышенность. То есть можно было просто неторопливо влезть, но он в порыве театральной страсти решил легко запрыгнуть. Грохнулся он как-то неудачно, разодрав штаны и больно ударившись подбородком. Причем вся эта красота случилась во время представления. Тут же на сцену выбежала Татьяна и вытолкала мужа со сцены под дикий хохот толпы, посмевшей называть себя зрителями. Нет, Эдмунд бы доиграл эту сцену! Но Татьяна! Она уверяла, что с голым задом играть совершенно невозможно! Да и Дина сразу позабыла все Джульеттины слова, а просто закрыла лицо руками и сотрясалась… хотелось думать, что от рыданий. Конечно, он переживал. Но об этом все уже забыли, а вот собственная жена!

– Я в душ! – рявкнул Эдмунд, посмотрел на супругу взглядом, полным презрения, и добавил: – Вот что меня заставило на тебе жениться? Ведь были же… Элина! Как она за мной бегала! Потом выскочила замуж за режиссера, и теперь ведущая актриса… в каком-то театре. А Ярослава?

Татьяна хмыкнула:

– Эдмунд, тебя со мной свел твой ангел-хранитель. Потому что ни одна Элина и Ярослава не стали бы лечить твой геморрой, предупреждать твою диарею и терпеть твой ночной метеоризм, а я…

– А ты еще и кровь мою пьешь, негодяйка! – взвизгнул блистательный супруг и с силой захлопнул дверь в ванную.

Татьяна аккуратно уложила вещи в чемодан Эда и пошла упаковывать свои. На секундочку она задержалась возле зеркала.

Еще не старая женщина… Далеко не старая, ей же всего тридцать пять. И фигурка вон какая сохранилась, да и лицо… А вот для лица неплохо бы крем купить какой-нибудь питательный да маски поделать. Зато волосы… Эд сегодня даже не заметил, что она сбегала в парикмахерскую и сделала новую стрижку. На Новый год. Он не заметил! Он ее уже давно не замечает…

– Татьяна! – высунулась голова мужа из ванной. – Ты узнала, с каким репертуаром мы едем?

– Еще не узнала. Криворуков, скорее всего, только сейчас думает, с чем мы поедем. Репетиции будет проводить в автобусе, а костюмы будем собирать утром, перед поездкой в пожарном режиме.

– Нет! Я абсолютно не могу работать при такой организации процесса! – снова возмутился супруг, и дверь опять захлопнулась.

Татьяна на минуточку задумалась. Ясно, что Криворуков повезет «Гамлета»… Господи, лучше б он не брал это позорище. Взял бы что-нибудь малоизвестное и простенькое. Ну, ведь каждая школьница знает, как надо играть это великое произведение! Почему Криворуков решил, что имеет право так похабить Шекспира? Или еще вот этот «Гадкий утенок»! Ну зачем? Не проще ли взять обыкновенную «Репку», переставить в ней кое-что… Скажем, так: «Посадил Дед елку!» Да! Это была бы замечательная, веселая сказка, как дед тянул елку, она не вытягивалась, а потом Мышка притащила елку искусственную… Хм, надо подумать. А Криворукову она, конечно же, сейчас и позвонит. И скажет, что один известный сценарист… Да, именно так – известный сценарист продал ей сценарий за копейки – несколько тысяч, зато это такая сказка! А вот деньги можно будет потратить на новый костюм Эда…

Из ванной вышел раскрасневшийся муж.

– Где мой телефон? – важно спросил он.

– Я его на зарядку поставила.

– Так принеси! Мне надо узнать репертуар! Позвоню Дине, она точно знает.

Татьяна поджала губы. Нет уж, фиг ему! Никаких костюмов! Она именно сейчас пойдет и купит себе новое платье! И красивый пиджак, вот!

– Вот телефон, – принесла она телефон мужу. – Эд, я в магазин.

Муж даже не обернулся – он звонил Дине.


Анжела Кузьминична Криворукова сидела за столом, перед ней лежал помятый листок, и она делала на нем какие-то заметки.

– Настенька, ну зачем ты взял эту Дину? Я же тебя предупреждала, все ее роли я сама могу успешно сыграть. Я уже их назубок знаю! Вот смотри… – Она вскочила на стул, закатила глаза к небу и трагично занудила: – Бы-ы-ыть или не быть? Вот в чем вопрос!

Анастас Борисович был тут же – мыл посуду.

– Бабочка моя, это слова Банченко, то есть Гамлета… Я вот думаю, зачем я его взял? Ты зачем меня заставила взять с собой этого индюка?

Анжела Кузьминична вытаращила глаза. Она искренне не понимала, как можно не брать куда-то такого видного мужчину, как Эдмунд Банченко?

– Настенька! У тебя мозг сказочной принцессы! То есть совершенно горошина! Банченко – единственный статный мужчина в нашем стаде!

– Зачем? – разволновался Анастас Борисович. – Зачем мне нужен статный Гамлет? Мне нужен мятущийся! Рвущийся! С разодранным сердцем! А этот…

Анжела Кузьминична стыдливо зарделась:

– Настенька, ну за разодранное сердце можешь не переживать. Я ему раздеру…

– Ой, рыба моя, ты это и в прошлый раз обещала, я во имя искусства на все закрывал глаза, а в результате мне стали докладывать, что ты разодрала сердце не Банченко, а Чеботареву. А это в мои планы никак не входило. Слесарь-инвалид меня совсем не радует.

Анжела Кузьминична даже обиделась.

– Во-первых! Чеботарев сам! Сам разодрался! Я даже к этому никаких усилий не прилагала! А во-вторых… Как?! Как я могла околдовать Банченко, когда ты мне не купил даже элементарного платья с декольте?! А уж про нижнее белье вообще остается только вздыхать!

Криворуков судорожно сглотнул:

– Звезда моя, я все же надеялся… И я продолжаю надеяться, что нижнее белье тебе не пригодится! А иначе! Иначе!

– Не маши кастрюлей, с нее брызги летят, – махнула рукой Анжела Кузьминична. – Лучше давай подумаем, какие спектакли мы повезем… Взрослый репертуар чудесный. Правда, уже старый. А вот для детей…

– «Гадкий утенок» – чем тебе не детская сказка?

– Но надо же что-то новогоднее! Например… Ах, Настенька, я так устала за тебя думать все время! Иди уже, собирай вещи!

Анастас Борисович поставил на полку кастрюлю и поплелся в спальню. Да, лучше он будет думать, чем мыть посуду и варить борщи. В конце концов, он не нанимался здесь в повара! И к плите в этом году… Ни! За! Что! Он ни за что не подойдет больше к этой плите!

– Настенька! – заглянула жена в комнату. – А что ты сегодня будешь готовить?

Он вскочил. Он сделал такое грозное лицо, что она должна была сразу догадаться, что никогда! Никогда! Он больше не встанет к плите!

– Я хотела напомнить, – как ни в чем не бывало продолжала Анжела Кузьминична. – Ты борщ не вари, пожарь курочку, в дороге она всегда прекрасно уходит…. Ну чего развалился-то? Курицу, говорю, иди жарь! А я… я поломаю голову над репертуаром.

Спорить с женой он больше не мог и уныло побрел на кухню.


Василий Чеботарев шел по новогоднему городу, смотрел на людей, которые, точно муравьи, кишели возле магазинов и выбегали оттуда, увешанные пакетами, видел, как снуют мужчины и женщины с елками, разглядывал праздничные витрины, шел и тяжело вздыхал. Домой ему не хотелось. Нет, уже изрядно подмерзли ноги и надо бы шагать быстрее, в тепло, но… Вот, не тянуло. Там сейчас Люська… Ну да, она что-нибудь обязательно приготовит вкусное, запашистое… Эх, если бы его дом, да ее стряпню, да еще чтобы самой Люськи не было…

Он очень не хотел ехать на эти гастроли. Вот прямо душа не лежала. Но и дома оставаться… Все праздники терпеть пытки Люськиных ласк! Этого он вынести уже не мог.

Беда Василия заключалась в том, что он очень любил женщин. Но женщин было много, а Чеботарев – один. Только он охватывал своим нежным вниманием одну чаровницу, только она начинала отвечать ему взаимностью, как тут же появлялась еще более прекрасная фея, и сердце Чеботарева уже всецело принадлежало ей. А врать Василий не умел. Да и не хотел. Он считал, что это нечестно держать возле себя женщину, если ты ей ничего сердечного предложить уже не можешь. Вполне вероятно, что она найдет себе более постоянного товарища, с кем и обретет семейное счастье. Сейчас как раз и был такой момент, когда любовь к Люське уже скончалась, а вот к Надюше-продавцу из соседнего ларька сердце воспылало с неистовой силой. Василий грезил о пышногрудой Надежде, а Люська никак не хотела улетать на свободу в поисках настоящего семейного счастья. Чеботарев уже как ей только не намекал. Люська только все больше изощрялась в кулинарии, до блеска натирала полы, да все больше патоки добавляла в свои нежности. Дошло до того, что видеть ее Василий просто не мог. И как похоронить такой веселый праздник в Люськиных объятиях он не представлял. Оставалось одно – либо кровно Люську обидеть, либо отправиться на гастроли, приехать пораньше и сразу к Надюше.