Она огляделась вокруг, полная напряжения, пульс ее бился в одном ритме с барабанами. Она попыталась разглядеть Риза в толпе, но в помещении было слишком темно и дымно. С трудом в дрожащем свете свечей различала она бледные лица людей, чем-то неудовлетворенных, потерянных, как будто они вышли из ночи, пока обычный мир спал. И вдруг она увидела Риза, он пробирался к сцене, затем уселся на высокий стул. Никто не приветствовал его аплодисментами или как-либо еще; все продолжали курить и пить кофе.

Риз заговорил:

– Решение невозможно, поэтому и действие невозможно. Существование предшествует сущности. Мы потеряны, потому что мы потеряли Бога. Теперь у нас есть Бомба. Мы всего лишь мешки мяса. Мы создали себя, это так, но зачем? У нас нет цели. Родиться, дышать, умереть. Никакого смысла, один хаос. Ни в чем нет смысла. У нас есть бомба. У нас нет завтра.

Филиппа смотрела на лица людей вокруг себя, видела, с каким вниманием они теперь смотрят на Риза, как печальны их лица. Ей вдруг захотелось встать и сказать: «Нет, ты не прав».

Он закончил, и сидящие в зале вместо аплодисментов защелкали пальцами. Когда он спускался со сцены, Филиппа думала, что, возможно, он ее увидел и подойдет к ее столику. Однако Риз исчез. Она допила отвратительный густой кофе, послушала очень странного гитариста и ушла, встревоженная тем, что увидела и услышала.

После этого Филиппа пошла в «Вудиз» еще раз. Она приехала более поздним автобусом, чтобы Риз не увидел ее, и, сидя у дальней стены, слушала, как он проповедует свою странную печальную философию. И в этот вечер он посмотрел прямо на нее.

Читая свои меланхолические стихи, он не сводил с нее глаз, как будто она была единственным слушателем в этой набитой людьми комнате, как будто слова его предназначались только ей, и глаза его, казалось, говорили: «Видишь? Разве я не прав?»

Потом на сцену поднялась какая-то красивая женщина и поцеловала его. Прямо в губы. Они обменялись репликами. Филиппа слышала, как он засмеялся. Затем женщина вернулась к своему столику, а Риз направился к тому месту, где сидела Филиппа.

Он не стал садиться. Он стоял, глядя на нее сквозь дымный полумрак, затем сказал:

– Вам не нужно быть здесь. Это место не для вас.

– Мне хотелось посмотреть, что вы делаете.

Он тихо засмеялся и сел, облокотившись на столик, и она увидела две крохотные свечки, горевшие в его черных глазах. Она подумала, что, наверное, Риз может легко гипнотизировать людей.

– Вы молоды, – сказал он, – я даже не имею в виду возраст. Я не знаю, сколько вам лет. Я имею в виду душу, ваш дух. У вас очень молодая душа, очень ранимая. Вы многого еще не знаете, и, наверное, вам и не надо этого знать. Уходите отсюда. Идите туда, где вы можете быть молодой.

– Я хотела поговорить с вами.

Он покачал головой.

– Сейчас вас кто-нибудь проводит, – сказал он. – Уже поздно, и на улицах опасно. Джо, барабанщик, отвезет вас на своей машине. Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за того, что хотели со мной поговорить.

– Позвольте мне остаться.

Он протянул руку и коснулся пряди ее волос, выбившейся из хвостика. Он потянул прядь к себе, как бы рассматривая ее при свете свечей. Затем мягким движением заправил ей ее за ухо.

– Пойду позову Джо.


Филиппа не могла заснуть. Ей необходимо было видеть Риза. Она должна была объяснить ему, что он не прав, что всегда есть надежда, всегда есть будущее. Однако была и другая причина, более глубокая, как бы идущая изнутри: ей нужно было быть с ним, может быть, просто коснуться его…

Она подождала, пока стало совсем поздно, она хотела быть уверенной, что он уже вернулся из «Вудиза», затем пошла быстрым шагом по пустынной улице, бегом поднялась по лестнице до квартиры № 10, сердце колотилось. Она прислушалась.

И постучала.

Никто не ответил.

– Риз? – сказала она.

Она подергала за ручку. Дверь легко открылась.

– Риз? – Его там не было.

Вид его жилья поразил ее. Всюду были пустые книжные полки, однако книги, целые башни книг стояли по всей комнате. Единственной мебелью были замызганный матрас, лежащий на полу и прикрытый полосатым покрывалом, и маленький столик со старой машинкой на нем. Из расстегнутой спортивной сумки вываливалась какая-то одежда, пепельницы, забитые окурками, пустые бутылки из-под виски валялись повсюду. Стены, к ее удивлению, были абсолютно голыми, если не считать дешевенькой картинки, изображающей Христа, в пластмассовой рамке, под ней кто-то написал на стене: «Жареные ботинки».

Филиппа осмотрелась. Среди разбросанных пластинок – Майлз Дефис и Телонос Монк, Вуди Гитри, «Печальные баллады» и еще одна – с записью длинной поэмы под названием: «Пробное описание обеда для содействия импичмента президенту Эйзенхауэру». Что касается книг, то они все были посвящены восточным философиям, дзенбуддизму и экзистенциализму. Она с удивлением обнаружила четыре экземпляра «Странника» Альберта Камю. На полу лежал журнал «Лайф», раскрытый на серии фотографий, изображающих расстрел советских секретных сотрудников венгерскими повстанцами. Одна картинка была вырвана – с изображением Мэрилин Монро в свадебном платье, угощающей свадебным тортом своего жениха – Артура Миллера.

Филиппа подошла к машинке и увидела, что в нее вставлен рулон плотной оберточной бумаги, страницы не отделялись одна от другой, просто поток сознания. Она посмотрела на последнюю запись: «В этом городе из папье-маше мы вынуждены смеяться над безбожниками, которые смеются над нашими поисками идеального одиночества нежизни, исключительности единичности в сочетании с вечным сущности нерожденного вечного цикла».

На полях была надпись: «В старый город из папье-маше пришел новый дух».

Неожиданно она увидела его, стоявшего в дверях.

– Значит, вы пришли, – сказал он мягко, закрывая за собой дверь. И предложил ей сигарету, которую курил. Сигарета не была похожа ни на «Честерфилд», ни на «Уинстон»; она узнала запах – так пахло в «Вудизе».

– Что это? – спросила она.

– Бяка, – ответил он, кладя сигарету в пепельницу. – Травка.

Она покачала головой.

– Я хотела поговорить с вами.

Он взглянул на нее.

– Так, говорите.

– Риз, вы несчастливы…

– Мы все несчастливы. Я думаю, что и вы тоже, – сказал он спокойно, подходя поближе. – Вас заставляет действовать кто-то или что-то. Но все равно, в конце концов, вам кто-нибудь причинит боль. Скорее всего, я.

Он протянул руку и дотронулся до ее щеки.

– Вам не надо было приходить сюда.

– Почему вы верите во все те мрачные вещи, о которых говорите? – спросила она. В его темных глазах она видела свое отражение, как будто смотрела в два глубоких колодца. Его рука коснулась ее уха, она почувствовала, как его пальцы скользят по нему, как бы обводя его.

– Откуда вы, Риз? Что сделало вас таким?

– Я ниоткуда. Я просто здесь, и все. Я придумал себя.

– Но в этом нет смысла.

Он улыбнулся.

– Мы живем в мире, где воскрешаются плотники, а вы говорите, что в моих словах нет смысла. – Его рука медленно и нежно спускалась к ее подбородку. – Мы существуем. Вот и все. После существования приходит сущность. Мы создаем себя, каждую секунду, каждую минуту. А потом мы прекращаем существование.

От его прикосновений она вся горела огнем. Ей было трудно дышать.

– Вы говорите так, как будто ни в чем нет смысла.

– Конечно. Жизнь бессмысленна. Мы бессмысленны.

– Однажды один человек сказал мне, что я ничего из себя не представляю, – призналась она, и в ее глазах заблестели слезы. – Настоятельница сказала мне, что из меня ничего не выйдет. Но она ошибалась. И вы, Риз, тоже ошибаетесь. У вас неправильное отношение к жизни.

Он покачал головой, его темные глаза были печальны.

– Реально лишь существование, – произнес он, а палец его медленно скользил по ее горлу все ниже и ниже. – Мы существуем какой-то период. Но зачем и как мы существуем? Это бессмысленно. Человечество – это случайность. У нас нет цели. Ни у вас, ни у меня нет цели ни вместе, ни по отдельности. Мы просто есть.

– Это все так мрачно.

– Нет, не мрачно, – произнес он со вздохом. Его палец медленно обводил ее губы. – Это так. Просто это так и есть. Мы рождаемся, дышим, потом умираем.

– И вы ни во что не верите?

– Вера – это только слово.

– Почему вы сдались, Риз? Что заставило вас отказаться от борьбы? Когда я была маленькой и другие дети смеялись надо мной, потому что я была толстая, я бежала к отцу. И вы знаете, что он говорил мне? Мой отец говорил мне, что победители борются за себя, а проигравшие смиряются и сдаются. Не будьте проигравшим, Риз. – Ее голос прервался. – Пожалуйста, не надо…

Он наклонился к ней и закрыл ее рот своим. Он привлекал ее к себе медленно, нежно, как будто давая ей возможность привыкнуть к его теплу, его рукам, гладящим ее волосы, плечи, спину. Он, не переставая, целовал ее, она чувствовала его язык, так нежно ласкающий ее рот, что ей хотелось плакать. Как мог он быть таким печальным и в то же время таким нежным? Она приникла к нему; Она хотела вобрать его в себя всего целиком и не отпускать, пока он не излечится.

Она почувствовала, как его рука скользнула к ней под блузку и расстегнула бюстгальтер. Когда он дотронулся до ее груди, у нее перехватило дыхание.

– Все хорошо, – прошептал он.

Он взял ее лицо в ладони и долго-долго смотрел на нее своей ласковой и печальной улыбкой, как будто прощался. Потом расстегнул ее блузку и поцеловал ее груди, соски.

Она хотела сказать какие-то подходящие слова, но не знала их; она хотела ласкать его, но не знала как. Он взял ее руку и направил ее вниз, и когда она дотронулась до него, он издал глубокий горловой звук.

– Риз, – прошептала она.

Он сказал:

– У нас впереди вся ночь. Первый раз должен быть самым лучшим, потому что первого раза никогда больше не будет.