Гизела смотрела, как его укладывают в сундук, и думала, понравилась бы она в нем лорду Куэнби или нет. Задавать себе такие вопросы — все равно что вращать рукоятку ножа в сердце, и Гизела поэтому поспешно оделась и прошла в будуар, где накрыли стол к завтраку. Там она могла побыть в одиночестве.

Графиня уже встает, сообщила ей Мария. Чувствует она себя далеко не лучшим образом и ворчит, что приходится ехать в такую рань. Гизела выпила стакан молока и в беспокойстве вернулась обратно в спальню.

— Когда подадут карету, Мария? — спросила она.

— В девять тридцать, фройляйн, — ответила камеристка. — Мы бы и раньше уехали, если бы мне сразу сообщили о том, что прибыл посыльный.

— Кто-нибудь уже сообщил его милости?

Гизела попыталась говорить спокойно, но не смогла скрыть волнения.

— Его милость уехал на прогулку верхом, — сказала Мария. — Я велела дворецкому известить его о нашем отъезде, как только он вернется.

Гизела глубоко вздохнула. А что если лорд Куэнби не успеет вернуться до их отъезда? Будет ли приличным уехать, не попрощавшись? И сможет ли она поступить так? Но, с другой стороны, возникал еще один вопрос — сможет ли она произнести слова прощания?

Она едва обратила внимание, во что ее одевали. Но когда все было готово, рассмотрела, что на ней платье из розовато-лилового бархата и накидка такого же цвета, но более темного оттенка. Юбка была оторочена широкой полосой собольего меха, а в руках она держала соболью муфточку. Страусовые перья мягко щекотали щеку, в ушах и в кружеве вокруг шеи блестели бриллианты и аметисты. Мария использовала для ее лица обычную косметику, но так и не сумела замаскировать страдальческие морщинки, появившиеся у глаз.

Гизеле вдруг пришла в голову мысль, что, возможно, сейчас она более всего похожа на императрицу. Она стала старше, ушла часть ее юности — безвозвратно утеряна минувшим вечером, когда она очнулась от заблуждений и невинных грез юной девы и столкнулась с полнейшей реальностью страсти и безудержной любви.

Вещи упаковали. Когда все было готово, раздался стук в дверь и лакей вручил Марии бриллиантовые звезды, которые были в прическе Гизелы прошлым вечером.

— Камердинер его милости решил, что они вам понадобятся, мисс, — услышала Гизела.

— Господи! Чуть не оставили! — в ужасе воскликнула Мария.

Гизела отвернулась, когда камеристка внесла украшения в комнату. Она была не в силах смотреть на них, вспоминать прикосновение его рук, удивительно нежное и в то же время решительное и властное.

В дверь снова постучали, и в комнату вошла графиня Фестетич, уже одетая в дорожный костюм. Выглядела она больной и довольно слабой.

— Доброе утро, — сказала Гизела. — Мне жаль, что вы еще не поправились.

— Мне уже лучше, — устало произнесла графиня. — Почему вдруг такая спешка? Что случилось?

— Марию это тоже удивило, — ответила Гизела. — Боюсь, письмо мало что объясняет. Можете сами прочесть.

Она протянула листок графине. Та пробежала по нему глазами и, подойдя к камину, бросила в огонь.

— Было бы неразумно оставить его здесь, — пояснила она. — Возможно, из Вены действительно пришли какие-то новости. Я очень надеюсь, что ее величеству не придется возвращаться. Она так давно ждала возможности приехать поохотиться.

— Я тоже надеюсь, — машинально повторила Гизела.

— Итак, вы готовы? — спросила графиня. — Кареты должны быть уже здесь. — Она посмотрела на Гизелу. — Вам нужно будет попрощаться с челядью. Пройдем вниз?

Гизела помедлила немного, прежде чем ответить.

— Я готова, — наконец сказала она, но знала, что говорит не правду.

Она не была готова. Она никогда не будет готова проститься с лордом Куэнби. Они медленно спустились вниз, шурша платьями по толстому ковру. Как и предупредила графиня, все слуги собрались в холле, выстроившись в шеренгу, все без исключения — от домоправительницы до младшей судомойки. Они хотели хотя бы одним глазком взглянуть напоследок на именитую гостью, которой прислуживали. Для них это было большим событием. И хотя их предупредили, что они должны беречь инкогнито вне замка, они для себя считали честью быть посвященными в тайну, которую собирались хранить, потому что им доверяли, им поверила сама императрица.

Когда Гизела сошла вниз, она подумала, что сейчас совершает, наверное, самый дурной поступок в своей жизни. Обмануть этих простодушных людей, разыгрывать перед ними спектакль было гораздо хуже, чем обмануть самого лорда Куэнби. Но тем не менее она в очередной раз решила не подводить императрицу.

Она прошла вдоль всего ряда, милостиво улыбаясь, грациозно протягивая руку старшим слугам, слегка кивая и даря улыбку младшим. Церемония вскоре закончилась. Прислуга разошлась по своим местам, а Гизела на секунду растерялась.

— Его милость еще не вернулся, мадам, — сообщил дворецкий.

— Тогда, я боюсь, нам придется ехать, — сказала Гизела, как ей самой показалось, тусклым и бесцветным голосом. — Передайте, пожалуйста, его милости, когда он вернется, что новости, поступившие из Вены, заставили меня немедленно отправиться в Истон Нестон.

— Слушаюсь, мадам.

Они подошли к входной двери. Ноги у Гизелы стали как свинцовые. Кареты ждали; в одной из них, в которой разместятся Фанни и Мария, лакеи устанавливали сундуки.

Неожиданно Гизела вздрогнула. По дороге навстречу им мчался лорд Куэнби, восседая на великолепном гнедом скакуне, который слегка взмок, как будто его долго и яростно гнали во весь опор.

Подъехав поближе, лорд Куэнби увидел кареты у дома. Он пришпорил коня и, как Гизела заметила, нахмурился.

— Чей это экипаж? — резко спросил лорд Куэнби.

Кучер на козлах ответил ему.

— Мадам уезжает, милорд.

Лорд Куэнби поравнялся с каретой, и теперь Гизела, наклонившись к окну, могла взглянуть ему в лицо.

— Мы должны ехать, — произнесла она немного неуверенно.

— Не сказав «до свидания»?

— Вас не было. А нам срочно нужно попасть в Истон Нестон.

Объяснение прозвучало довольно неубедительно, и она вдруг почувствовала себя как ребенок, застигнутый за шалостью.

— Не окажете ли вы мне любезность подарить несколько минут вашего времени, чтобы я мог проститься с вами подобающим образом? — спросил он.

Он смотрел прямо ей в глаза, и она согласилась не раздумывая.

— Нет, нет, — тихо возразила графиня, сидевшая рядом с ней. — Мы должны ехать немедленно.

Гизела уже не слушала ее.

— Я пройду в дом, чтобы попрощаться, — сказала она лорду Куэнби. — Это займет не более минуты.

Гизела не обратила внимания на испуганные протесты графини. Дверца кареты распахнулась, ступеньки были спущены, и она вышла без чьей-либо помощи, даже не дотронувшись до протянутой руки лакея. Лорд Куэнби к этому времени уже спешился и ждал ее на нижней ступеньке лестницы. Они вместе вошли в дом. Дворецкий поспешил распахнуть перед ними дверь в библиотеку. В камине пылал огонь. Аромат оранжерейных цветов смешивался с запахом сигар. В комнате было тепло и уютно, но Гизела не сводила глаз с человека, шагавшего рядом с ней. Он не проронил ни слова с того момента, как она покинула экипаж, и теперь, глядя на него, Гизела заметила на его лице не гнев, а боль. Его темные глаза смотрели тоже по-новому.

— Почему вы уезжаете? — отрывисто спросил он.

— Я получила известие из Вены, — почти машинально ответила Гизела. — Мне нужно срочно вернуться в Истон Нестон.

— Вы покидаете Англию?

— Не знаю. Я не могу принять решения, пока не посоветуюсь со своими друзьями.

С минуту стояло молчание, а потом он произнес почти с яростью:

— И вы думаете, я поверю в эту чепуху?

— Это правда, — сказала Гизела.

— Не лгите, — продолжал лорд. — Вы прекрасно знаете, — не хуже меня, что причина отъезда вовсе не в этом. Вы уезжаете из-за того, что произошло вчера вечером. Я признаю, что был не в себе; я признаю, что потерял рассудок. Но вы любому ударите в голову. Неужели вы не можете понять? И разве вы не женщина, чтобы простить?

— Дело совсем не в том, — уверила Гизела. — Пожалуйста, не нужно думать, что я разозлилась или оскорблена. Это не так. На рассвете приехал грум с письмом. Спросите любого, если хотите. Причина моего отъезда в письме, которое он привез. Я должна ехать.

— Позвольте мне взглянуть на письмо.

— Я… я не могу этого сделать, — пробормотала Гизела. — Оно сожжено.

Лорд Куэнби усмехнулся, но ему явно не было смешно.

— Итак, оно сожжено, — повторил он. — Но почему?

Потому, что в нем ничего не говорилось о необходимости срочного отъезда.

— Нет, говорилось, — запротестовала Гизела.

— Я не верю, — коротко сказал лорд Куэнби. Он прошелся по комнате. — Вы оказываете на меня какое-то воздействие. Мне казалось, я невосприимчив к женским чарам. Я думал, ни одна из женщин не в состоянии взволновать или околдовать меня. Я даже отказался от мысли о женитьбе, потому что рано или поздно любая женщина становилась мне неинтересной, теряла для меня привлекательность. Я всегда мысленно сравнивал ее с моим идеалом. Неизменно не в ее пользу. Вы знаете, кто был для меня идеалом?

Гизела промолчала, и он ответил сам:

— Им были вы. Тот портрет, который я видел в Вене. То, что рассказывал о вас Имре в своих письмах ко мне много лет тому назад. Вы можете не верить мне. Я и не жду, что поверите, но это так. Имре сочинял свои письма как поэт, и как поэт он нарисовал в моем воображении картину, которую я бережно храню. Ни одна женщина не может сравниться с богиней, которая царит в моем сердце. А потом, когда я увидел вас, я понял, что со мной происходило, хотя я сам не понимал этого. Я полюбил, и чувство это жило во мне больше десяти лет. Разве этим нельзя объяснить, почему от прикосновения к вам я потерял рассудок?

— Наверное, можно, — сказала Гизела. — Но я все равно обязана ехать.

— Нет, не обязаны, — возразил он. — Ваш визит должен был продлиться до завтра. У нас есть еще один день. У нас есть еще один вечер. Я позволил вам убежать от меня прошлой ночью потому, что слишком люблю вас и не могу принудить вас к чему-то, не могу навязывать вам свое общество. Но когда вы покинули меня, я понял, как глупо поступил. Каждая секунда, каждое мгновение, что мы могли быть вместе, бесценны. Каждая минута нашей разлуки доставляет адские муки. Я говорю о себе, конечно. Отмените отъезд. Сегодняшний день принадлежит нам, а завтра, кто знает, может вообще не настанет.