— Вы знаете, что вы восхитительны, когда хотите быть серьезной? — спросил он непоследовательно. — Когда стараетесь прозвучать укоризненно? Совсем как ребенок, который играет в судью. Моя дорогая, моя королева, почему вы теряете время на всякий вздор? Я люблю вас и верю, что в глубине души вы тоже немного любите меня.

Гизела от удивления широко раскрыла глаза. Потом, осознав свою вину, она вспомнила, кем должна быть.

— Я никогда не давала вам повода предполагать подобное, лорд Куэнби.

— Слова тут не нужны, — возразил он. — Мне поведал обо всем свет в ваших глазах, поворот головы, ваш взгляд, губы, которые чуть-чуть полураскрыты, когда вы приходите в восторг или когда вам что-то очень понравилось. Я знаю вас. Вы можете не верить, но это так. Вы так долго жили в моем воображении, что я узнал вас даже лучше, чем себя.

— Тогда вам должно быть известно, что я не могу серьезно отнестись к вашим словам, — сказала Гизела. — Вы забыли, кто я? Какое положение я занимаю в Австрии?

— Забыл ли я?! — воскликнул лорд Куэнби. — Да. Я отбросил все эти мысли. Я помню только, что вы женщина, та женщина, которую я люблю, которая нужна мне. Я помню только то, что мы здесь с вами одни, вы и я, и что нам дано так мало времени.

Он поднялся с места и снова привлек к себе Гизелу. Она хотела ускользнуть от него, но не успела; и теперь, очень нежно и бережно, но в то же время с решительностью, которой нельзя было перечить, он обнял ее и крепко прижал к себе.

На мгновение ее охватила паника, одно мгновение она трепетала в его руках, словно пойманная птица, но когда его губы коснулись ее, она поняла, что вырваться не удастся. От его поцелуя она стала совершенно беспомощной, полностью порабощенной. Пропало даже стремление спастись от него; она забыла, что ей следует отвергнуть его притязания, избежать его объятий; она забыла, кто она такая и кого должна здесь представлять. Его поцелуй заставил ее окунуться в глубокие, хрустальные воды моря. Она почувствовала, как они сомкнулись у нее над головой, и потеряла всякую способность размышлять; она ощутила только чудесный восторг, до сих пор ей неведомый, мерцающее, трепещущее пламя внутри, как будто он зажег в ней огонь.

Как долго длился поцелуй — она не знала. Мир вокруг нее был позабыт, все исчезло, она была в его руках, полностью, без остатка в его власти, а остальное — не имело значения. А когда, наконец, он отстранился от ее лица, она смогла только пробормотать что-то невнятное и спрятать лицо у него на плече.

— Дорогая моя! Любимая! Сердце мое и жизнь моя! — бормотал он. — Я мечтал об этом, хотел этого всю свою жизнь, сам того не подозревая.

Он наклонился к ней и осыпал поцелуями ее плечо, нежную шею, щеку, которую она все еще отворачивала, а потом его губы коснулись ее волос.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я люблю тебя. Господи, если бы ты только знала, как я люблю тебя!

Гизела попыталась очнуться от наваждения и подумать, как ей теперь поступить, попытаться внушить себе, что поступает не правильно, что ей следовало бы рассердиться или обидеться. Но она оставалась в его объятиях, чувствуя звон в ушах, охваченная дрожью и порывом радости, который нельзя было выразить никакими словами. , Его пальцы коснулись ее волос, и она поняла, что он вынимает из прически тщательно приколотые звезды. А потом он стал вынимать шпильки, рассыпав их по полу, распуская блестящие локоны, которые Фанни укладывала с таким старанием. Когда мягкие, шелковые пряди волос начали рассыпаться по плечам, Гизела попыталась протестовать. . — — Нет… нет… — пролепетала она. — Вы не должны.

Пожалуйста… прошу вас… отпустите меня.

Но он только торжествующе рассмеялся, и когда последняя шпилька была вынута, ее волосы водопадом хлынули вниз, окутав ее медным облаком изумительной красоты. Тяжелые пряди закрыли весь лиф с низким декольте и опустились гораздо ниже талии, вспыхивая и струясь, как живые, в свете свечей и огня в камине. Тогда он отступил назад, все еще удерживая Гизелу в своих руках, и любовался ею в ореоле великолепных волос. Он заметил смущение в ее глазах, она никак не хотела встретиться с ним взглядом, и ее длинные ресницы трепетали над зардевшимися щеками.

— Ты восхитительна! — воскликнул он, и в его голосе прозвучали благоговейные нотки. — Никогда не думал, что женщина может быть так прекрасна!

Он взял в горсть прядь ее волос и поцеловал с благоговением. А потом, прежде чем она смогла пошевелиться, его губы снова нашли ее. На этот раз поцелуи были жадные и властные, более страстные, чем в первый раз, от нежности не осталось и следа. В нем как будто бушевало пламя. И опять она оказалась беспомощной под его напором, снова почувствовала, что дрожит и трепещет, словно какой-то инструмент, который должен вибрировать от руки хозяина.

Вдруг он поднял ее на руки и опустил на диван. Ее голова оказалась на серебряных подушках, а длинные волосы соскользнули с них до пола. Он сел рядом с ней, склонившись, и его губы нежно коснулись сначала ее рта, потом глаз, а потом пульса, бешено стучавшего на белоснежной шее.

— Ты похожа на водяную нимфу, — пробормотал он, и Гизела, вздрогнув, вспомнила, что подумала то же самое накануне этого вечера.

Как странно, что они думают одинаково, что их умы созвучны даже когда кажется, что их губы и тела растворились друг в друге!

— Водяная нимфа! — повторил он. — Хотя теперь, дорогая, от тебя не веет прежним холодом.

Он стал искать ее губы, и они с готовностью раскрылись от его поцелуя навстречу восторженному трепету, наступившему вслед. Он крепче обнял Гизелу, прикасаясь к ее груди, целуя ее все более страстно и необузданно.

— Ты моя, моя! Сегодня и навсегда! — воскликнул он.

Только теперь Гизела очнулась и поняла, какая опасность ее ожидает, опасность не от лорда Куэнби, а от нее самой. Радость, поднявшаяся в душе, восторженный трепет во всем теле, ошеломивший ее, — все это было западней, из которой она должна выбраться любой ценой.

Его поцелуи одурманили ее своей пылкостью, слова любви, произнесенные невнятным шепотом, убаюкали ее разум, так что ей трудно было понять, что осталось за пределами этой комнаты. Она забыла, что наступит следующий день, а за ним придет другой. Потом ей как будто плеснули в лицо холодной водой, она вспомнила, что вовсе не ей предназначались сердечные признания, не ей он говорил о любви, а императрице Австрии.

Ответный поцелуй принадлежал другой женщине. Она была не более чем актрисой, двойником, и не имела никакого права на чувства, меньше всего — на любовь. Она поняла все это, увидела, какой опасности подвергается. Страсть лорда Куэнби была почти уже неуправляемой. С каждой секундой его поцелуи становились все более жаркими и неистовыми. Гизеле понадобилась большая решительность, чтобы отстраниться от него.

— Отпустите меня, — услышала она свое бормотание.

Казалось, он ее не слышит.

— Я люблю тебя! Господи, как я люблю тебя!

Ты — моя жизнь, мое дыхание, моя кровь!

Он спустил ее платье с одного плеча. Она услышала, как мягкая ткань рвется под его рукой, почувствовала прикосновение его пальцев, и тогда почти с нечеловеческим усилием она высвободилась из крепких объятий.

— Нет! Нет! — закричала она. — Прошу вас, оставьте меня.

Он отпустил ее от неожиданности, иначе ей не удалось бы вырваться. Гизела вскочила с дивана и убежала в другой конец комнаты. Ее волосы растрепались, платье спадало с одного плеча. Она инстинктивно, невинным жестом, прикрыла пальцами грудь и гордо откинула назад голову, как бы в знак своего презрения.

— «Гизела увидела на его лице выражение крайнего изумления, он медленно встал с колен и произнес:

— Почему ты испугалась меня? Что я сделал? Что я сказал, что так расстроил тебя?

И оттого, что он произнес все это мягко и проникновенно и не было в его голосе прежней страсти и яростного напора, ее ответ прозвучал как полная неожиданность для нее самой. Она почувствовала, как слезы навернулись на глаза и неудержимо хлынули по щекам. Гизела метнулась к дверям, все еще придерживая платье, ее волосы развевались на плечах, как огненная накидка.

— Вы все равно не поймете, — всхлипнула она. — Вы все равно не поймете.

Мгновенно взлетев по лестнице, она укрылась в спальне, захлопнув за собой дверь и заперев ее на замок. Хотя она прекрасно знала, что он не станет ее преследовать. Он остался недвижим там, где и был, с выражением полного недоумения в темных глазах.

С минуту она могла только стоять, прислонившись к двери, стараясь отдышаться и побороть бурные рыдания. Потом она прошла к камину и опустилась перед ним на ковер, склонив голову на колени. Она долго проплакала, когда поняла, что не имеет права побыть одной даже в горестные минуты. Мария и Фанни до сих пор не легли и ждут, чтобы приготовить ее ко сну. Неслыханное дело, если императрица Австрии сама разденется. Она должна позвонить им. Должна выдержать весь фарс, прикинувшись, что провела чудесный вечер.

Гизела с усилием поднялась, выскользнула из платья, положила его на стул и надела голубой бархатный халат, отделанный горностаем. Затем она щелкнула замком, дернула шнур колокольчика и, усевшись за туалетный столик, принялась расчесывать волосы щеткой.

Горничные поспешили прийти на звонок.

— Но вы уже разделись, фройляйн! — удивленно воскликнула Мария.

— Кажется, колокольчик неисправен, — сказала Гизела. — Я звонила много раз, но вы все не шли, и я начала раздеваться. Подумала, а вдруг вы так и не услышали меня.

— Вечная история в этих старых замках, — проворчала Фанни. — Не могут наладить как следует колокольчик. В Вене то же самое.» Я звонила «, — говорит ее величество, а мы не слышали ее, колокольчик внизу даже не шелохнулся.

— Я легко и сама могу приготовиться ко сну, — сказала Гизела. — Я всегда так делаю.

— А ее величество — никогда, — отрезала Фанни. Она взяла из рук Гизелы щетку и начала расчесывать ей волосы плавными, осторожными движениями, которые, как показалось девушке, умерили немного волнение в ее груди.